Вечерняя. Вариация на Веру Полозкову

Взгляд не прячет, смеется, не умолкая,
Забывая строчки, читает свой новый стих.
Ах, какая она шальная и шабутная!
Вы мечтаете о таких.
Вот она говорит ему: "Дай мне силы,
Даже воли не надо, ты знаешь как…
Я сыграю любой Полонез на старом рояле,
Заработаю нам на семью уже целый пятак.

Я останусь с тобой такой на всю жизнь, скажи лишь.
Мне по нраву, конечно, всю жизнь провести в поездах,
На вокзалах, в театрах, гримерных, отелях, барах.
Лишь бы ты был со мной, и со мной проводил антракт,
Я в тебе уловила свет очень теплый, мой милый,
Лунный свет и звезды Вселенной в твоих глазах!
Как жила до тебя, зарываясь в подвальную сырость,
В холодах примерочных спрятавшись, в тех мирах?

Если мне без тебя – то я лет через пять замерзну, помни!
Я! Принцесса, Премудрая, Белль, Белоснежка, Ассоль.
Я же бриз, твоя пена, русалка, я все исполню,
Но не буду другой, прими все как есть, дорогой!"

Только он, посмотрев на нее своим грозным взглядом,
Вдруг ответил, что не намерен ей быль отцом.
Говорит: "Если ты и правда всего желаешь,
Ты не выдержишь власти и славы моих потом.
Я с тобой, потому что хочется жить и верить,
Корабли отправляя в поход, быть уверенным: ждут.
Мне не надо твоих подмостков с открытой дверью,
Мне нужна жена, словно штиль на море, и мой приют.

Я ведь болен морской болезнью в обратном смысле.
И твоею солью дышать  будет мне трудней.
Я по всей стране видел лица кислее кислых,
Ты, наверно, сирена, ведь губишь – и всех живей.»

Так они сидели за сценой, вокруг был дым.
Накурили гости, друзья, насмеялись, напелись вдоволь.
И они остались одни. Тот, что был так молод в душе и один,
Та, что старость души скрывала, искала повод…

На экране светились строчки любимой Веры,
И она зачитала по-своему в дцатый раз:
"Двадцать два моих и твоих прекрасных тридцать четыре.
Не сходи с моих уст, с моих карт, радаров и с горизонта, Макс."