Разговор с побежденным

Рев авиамоторов уже отдавался только далеким эхом - немецкие самолеты летели прочь, оставляя черные полосы дыма в чистом небе; на окраинах города еще слышались отдельные автоматные очереди, затихающие после каждого выстрела "тридцатьчетверок". По улицам тянулись строем колонны красноармейцев, которых с ликованием встречали истощенные оккупацией люди.

Играла музыка, слышались радостные крики людей, звучал где-то старый патефон, который нельзя было услышать от незатихающего "Ура!", что подхватывала за строем толпа.

Их встречали как настоящих освободителей, героев - тех, кто выгнал врага с родной земли. Их встречали со слезами на глазах - встречали молодых, которым не было и двадцати лет; тех, у кого война забрала юность, и кто нес мир, жертвуя собой. К ним бросались женщины - они сами отправили на фронт своих сыновей, и каждый, кто шагал в этом строю - тоже был им родным и близким. Слезы текли и по уставшим, запекшимся под августовским солнцем щекам , сухим и изменившимся войной лицам солдат, у которых впервые за долгие три года проскользнула горькая улыбка...

Шло наступление Красной Армии, уже этим вечером они должны были идти дальше - на Запад - нужно было добивать врага. Они могли всего несколько часов остановиться в этом разбитом немцами городе - почти не осталось ни одного целого здания, кругом одни пепелища и разбитые стены зданий.

***

Во дворе не были слышны звуки улицы - было тихо и прохладно под тенью стены разбомбленного дома. Вчетвером они сидели на груде разбитых кирпичей, принявшись за паек, а пятый - стоял, облокотившись на ствол дерева, закурив сигарету.

Он не слушал их разговора, звуки доносились до его уха неразборчивым шумом. Лицо его было пустым - на нем не было никаких эмоций, ни один нерв не дрогнул на нем за эти три года; на нем была видна только смертельная усталость и безразличие к тому, что происходит вокруг...

Он долго стоял, докуривая самокрутку, все время смотря куда-то вдаль. За его спиной так же смеялись четыре молодых солдата.

- Тятя, давай к нам! Что один-то стоишь? - так к нему обращались все - для них он был как отец. Его уважали, в боях всегда шли за ним - он рвался одним из первых, никогда не боялся врага и особенно был страшен в рукопашном бою, в котором с искренней ненавистью бил немцев.

- Алексей Максимыч! Выпей с нами за Победу! - позвал "тятю" второй солдат.

- Сейчас... Сейчас подойду. Через минуту...

Смех продолжился. А солдат отошел дальше, вглубь двора.

Все было разбито бомбежкой, сгорело от пожаров, на земле лежали трупы людей - среди них были тела и в зеленой форме, и в серой, и мирные были среди них...

Он медленно шел, перешагивая через людей, и вдруг остановился - у покосившегося забора лежал на спине, распластавшись, молодой немец. Всмотревшись, Алексей сел возле него, и стал разглядывать юное лицо, на котором застыла предсмертная гримаса - разинутый рот был похож на черное пятно, остекленевший взгляд помутневших глаз устремлялся в небо, белые кудри вылезали из-под козырька каски, по щеке и горлу от губ тянулась багровая полоска загустевшей крови, а на груди на мундире - два темных пятна, по краям которых была разорвана штыком ткань рубашки, пропитавшаяся алой кровью. Пальцы застыли в хватке - видимо в руках долго оставалось ружье, и недавно его кто-то снял. На пряжке ремня сверкала под солнцем надпись "Gott mit uns"...

- Бросил тебя твой Бог... Бросил тебя и тысячи таких же, как ты сам... И оставил он Вам землю, которую обещал в начале - все вы здесь нашли свою могилу. И зачем? Зачем вы пришли сюда? Нужна была тебе эта война? Тебе жить и жить бы... А гниде той усатой - все-равно, дошел бы ты до Москвы, или слег бы на этом месте. Сколько молодых забрала война, скольких матерей лишила она сыновей...

Немного помолчав, он продолжил:

- И моих тоже забрала...

На этих словах твердый голос дрогнул, и по щеке поползла слеза - первая за три года - с тех пор, как узнал Алексей Максимыч, что убиты всего его сыновья в окружении под Киевом, все трое... С тех пор он и сам смерти не боялся и забыл всякие эмоции, кроме ненависти и злобе к врагу...

- Так ты хотел жизнь свою закончить? На чужой земле, вдали от родного дома? Вот и мои не хотели... Видимо, и моих бог бросил... Был бы Бог на самом деле, допустил бы он, чтобы отцы хоронили детей? Нет для меня бога, пока война идет. Пока последний из возомнивших "сверхчеловеков" убит не будет - не успокоюсь...

Дрожащей рукой он поднес новую сигарету ко рту, пожевал ее. Смахнул катившуюся слезу и встал, собравшись идти к своим.

- И ты, видимо, так рано уходить не хотел... Совсем молодой. У тебя-то дома вовсе не знают, где ты... И что погиб ты давно. Думают, что герой у них в семье, что воюешь тут, врага убиваешь - а кто враг-то? Женщин убиваете, дедов, детей наших... Ничего людского ни в вас, ни в этом мире не осталось, и бога тоже нет значит, не допустил бы он такого...Что ж меня-то, старого, он оставил, а сынков моих не пожалел...

Последние слова он уже пробурчал, и говорил скорее не этому мертвому немцу, себе самому. Давно он разочаровался в жизни, и вера осталась у него только в Родину - война забрал все. Ему стал безразличен этот мир - он спокойно шел в бой и был готов присоединиться к своим сыновьям, хотя и не перестал верить в Бога...

- И похож ты на них как... Тоже все три светленькие... Были.

Солдат ушел, и слышно было издали, как плачет он. Плачет впервые за долгое время.