Демон

Однажды, пролетая мимо –
маршрутом неисповедимым –
планеты с именем Земля,
до слёз расчувствовался я.
С годами стал сентиментален,
бродить узорами проталин
звала виолончель души –
в мирах возвышенных и вши,
в сравнении с извечной стужей,
иной раз выглядят не хуже
в ряду врачующих примет:
вши излечимы, вечность – нет!..
Ну, словом, снизился и, крыльев
неуязвимым здешней пыли
углём по небу прочертив,
предстал округе во плоти.
О, каково же удивленье! –
не Неолит, не Возрожденье,
не Хань династия, не Цинь,
но так же бренности птенцы
гниющее зерно эпохи
клюют без продыху, и плохи,
тебе скажу, читатель мой,
им звуки музыки другой!..
К тому ж то милое пернатство
числа тревожится тринадцать
и свято думает, что свет
им, дурням, даден для побед.
И вот, извилинами улиц,
я шёл, как прелестями блудниц
гаремный евнух, в сотый раз
надеясь разглядеть алмаз
среди неродственных субстанций
встречаемых дорогой агнцев.
Но в лучшем случае стекло
рекою смертною несло,
и не с кем было ни о вечном,
ни перемолвиться словечком
(прохожий мыслью налегке)
хотя б на бродском языке!..
Всегда не знаешь, что наудишь
в затиненном болотце будущ,
но здесь, болтаясь на блесне,
всё было ясного ясней:
нет, не спасут, как римлян гуси,
их все религии, искусства,
и рост тропический наук
не разорвёт порочный круг,
в котором атом точит атом,
и шорох грезит быть набатом,
едва отскребшись от земли,
а тля – быть пафоснее тли...
Не добавляли для эстета
ни капли свежести сюжету –
как встарь, под храмовы грибы
слепая иноходь толпы,
доспехи стен, повозок лаки,
на небо вывшие собаки,
фонарных бисеры огней...
И что-то, жившее во мне,
с вечерним остывало камнем,
и к сердцу, мелочью карманной
позвякивая воровски,
ласкались ночи голоски.
Я шёл вдоль сумерек и думал
про этот обречённый угол,
по образу-подобью люд
где лишь посудою для блюд
служил разгульностями трапез
(как будто супница, что дна без)
смакуемых на всякий вкус.
А после суеты тех уз,
земной коре вползая в поры,
из суммы мук квадратный корень
ему судьбою извлекать,
пока не позовёт кровать,
где сляжет в сон иль за любови,
взыскуя в повтореньи нови
и прославляя небеса
за горсть житейского овса.
А утром запряжётся в пробки –
опять невольничею тропкой
деньское поле перейти.
Эх, близок ли конец пути?..
Так шёл, черней себя мрачнея,
всему узретому ничейный,
как старый лотерейный фант,
зарытый временем в сервант.
И взгляд мой гас от этой были,
и за плечами ныли крылья,
и старушенция луна
всходила девичьи юна.