Петербург

Для меня ты почти что Incognita Terra,
Недоступные взору моему небеса.
Только знаю, что кто-то в стенах Англетера
Не чернилами -- кровью стихи написал.

Впрочем, припоминаю, таинственный кто-то --
Наш талантливейший златокудрый поэт.
Что же смерть его: то ли чекистов работа,
То ли выход из жизни, кульбит, пируэт?

Если выпотрошить все архивы Лубянки,
(Богоугодная гласность -- наш идеал)...
Полагаю, всему виной -- пьянки-гулянки,
Собутыльницу-смерть он в стихах прописал.

Впрочем, всё как всегда у великих поэтов:
Ведомый красотой ненаписанных строк,
Он крутился с женщинами страны советов,
И даже одну американку увлёк.

Теперь на фасаде дома смерти поэта
Памятная табличка, внизу -- ресторан.
В бокале -- вино, в тарелке -- гарнир, котлета.
Не крутым самогоном его стихов пьян

Иностранный или наш российский гуляка.
Да какой там гуляка?! Мещанин. Профан.
Теперь здесь я -- главный смутьян и забияка,
Певец новой жизни. Творческий хулиган.

По-моему, много женщин вовсе не нужно.
Избыточность вредит нам всегда и везде.
Вот, я со своими путешествую дружно.
И у меня две спутницы, всего лишь две.

Две милейшие девушки: Ольга и Анна.
Сёстры по вере -- христианская родня.
За мною повсюду следуют неустанно,
И внимают мне и вдохновляют меня. 

В будущем обо мне удосужатся вспомнить:
Путешествовал в возрасте сорока лет,
В окружении то ли муз то ли поклонниц
Талантливейший черноволосый поэт...


Комсомольская площадь. Рюкзак за плечами.
Шляпа. Рубашка. Галстук. Фотоаппарат.
В Ленинградском вокзале хандру и печали
На хранение сдам. Принимай, Ленинград...

Ленинград! Ленинград!.. Ну, конечно, я помню.
А незадолго до этого -- Петроград.
Ты пережил революционную бойню,
Великой Отечественной блокадный ад. 

Ты впитал в себя кровь многих северных наций:
Русские и финно-угры, чухонцы, чудь.
И плоть от плоти твоей, они, ленинградцы,
Перетерпели века двадцатого жуть.

Пропуская уроки истории-стервы,
По реке жизни плывём задом наперёд.
Не апостол Христа, но, однакоже, Первый,
Твой фундамент в вечности закладывал Пётр.

Конечно, я со строительным делом на вы,
Но замалчивать красоту мне не резон:
Улицы -- каменные окаймленья Невы;
Дома в шесть этажей, скрывшие горизонт

Так, что я вижу лишь нарезанные куски
Пространства. Неба сумрачного обрезки.
И понятно, почему маялся от тоски
У тебя другой твой певец -- Достоевский.

Ведь, ему не хватало московского солнца!
Солнце светит в Москве. И за солнцем -- в Москву.
А мне твои перспективы -- как свет в оконце,
Я туманными перспективами живу.

Совесть чиста? Твои перспективы туманны.
Этот мир чистую совесть ставит в вину.
Потому путешествую с Ольгой и Анной,
Чтоб подозренье не пало ни на одну.

Впрочем, я заговариваюсь, как обычно.
Мои стихи найдя в архивах библиотек,
Разоблачительный доклад о моей личной
Жизни слепит какой-нибудь неопитек.

Но ругаться над классиками -- негуманно.
Мои сочинения защищают меня:
В Питер наведывался с Ольгой и Анной --
Сёстры по вере, христианская родня!

Ныне и присно не хочу быть оклеветан.
Красотой ненаписанных строк влекомый,
Я единственный из настоящих поэтов
Возвещал Благую Весть от дома к дому.

Я возвещал Благую весть от двери к двери.
И навеки чист от московитской крови.
Необъятную Москву ногами измерил,
И даже -- неохватное Подмосковье.

Кроме осуждения, ничего не нажил.
Не учите расставлять ударения.
От слов красивых в голове -- сладкая каша,
И сейчас я на пике наслаждения.

В миру известный лингвистический зануда, --
Каждое словечко новое как праздник.
Заметил: Petro Primo Katharina Secunda --
Надпись на памятнике "Медный всадник".

То ли ученик способный то ли просто вор,
Наш язык, по правде, та ещё вертихвостка:
Что в девятнадцатом веке постоялый двор,
В двадцать первом -- то же самое -- хостел.

И не литературой, а литератеррой
Будут называть русские Нового Мира
Владения Пушкина, Данте, Гомера,
Территорию Чехова и Шекспира.

Наш язык собратьев приветствует: здравствуйте!
Он расцелует всех, как гурман закуски,
Оказавшись на великосветском рауте.
Постоянно ищущий, мятущийся, русский,

Увлечённый новомодными словечками,
Расставит их в гостиной манекенами.
Войдя к нам инопланетными человечками,
Они позже станут аборигенами.

И, обрусевши до неузнаваемости, 
Так, что не понятно: какие корни-то?
Для филологии вне досягаемости --
Лингвистическая Terra Incognita.

И, русского языка восторженный агент,
Сную по реке жизни юрким челноком.
Вдруг, отыщу гармонии словесный фрагмент!
Я всегда был внимательным учеником.

Господа Бога самый языкастый адепт,
Служа Ему каждым прожитым днём,
Я нахожу в обыденной словесной воде
То, что обыватель не сыщет днём с огнём.

И в водах недружелюбной чёрной Невы
Вижу: сверкающие рыбки-словечки
Хотят собой украсить воды моей строфы.
А что я вижу с берега Чёрной речки!..

Впрочем, это тема совсем другой поэмы.
Каждый возвращается к своему лону.
Интернет-тролли обрящут интернет-мемы
И, разжирев до безобразия, лопнут.

А я им покажу литературный кукиш.
Я с вечностью самой веду свою игру.
И в доме моей смерти точно не закусишь.
Всё потому, что я вовеки не умру!

Почтение к нобелевскому комитету?
А я думал, что у меня юмор плоский.
Поменяй памятную доску вот на эту:
Ждесь жил и мучился русский поэт Бродский.

Прошлый век -- на дарования урожайный.
Поэты -- сверкающие бриллианты
В короне империи бывшей. Уважаю
Бродского среди других нобелиатов.

Но сколько же тех, кто не был увенчан лавром?!
Россия -- талантов сплошное кладбище.
Удел русских поэтов -- посмертная слава.
А ты -- какого-то божества капище,

На котором в жертву приносятся гении
Для кого-то мракобесного и злого.
Что мне звёзды этого мира и тернии?
Меня к служению призвал Иегова.

А мои стихи -- одна сплошная проповедь.
Хотя, иногда похоже что -- молитва,
А, может, исповедь, а, может, и отповедь
Этому миру. У меня с ним баттл, битва.

И в будущем воспоминанья удостоюсь:
Поэт сказал миру: твоя карта бита!
Вскрывайся и умирай сам! А я не вскроюсь.
Он изощрён Творцом. Его стих как бритва.

Поэт милостью божией на язык острый
Съязвил: без солнца маялся Достоевский.
А должен был описать Васильевский остров,
Петергоф, Эрмитаж и вечерний Невский...


Мы взяли курс на норд-норд-вест, -- Нева -- не Волга.
Литературно-христианский наш десант --
Черноволосый поэт, сёстры Анна, Ольга --
В городе на Неве, но без приставки "Санкт".

С точностью, так подходящей лингвохирургам,
Аккуратно отрезая приставку "санкт",
Тебя упрямо именую Петербургом.
На Земле один Иисус Христос был свят.

И сам посуди, просто, по-справедливости.
После Англетера и после Чёрной речки
Разве можно ждать лингвистической милости,
От того, кто ценит такие словечки?

И для меня ты останешься Петербургом.
Твой сумрачный образ в стихах зарифмовав,
Прочту поэму своим прекрасным подругам
И они восторженно воскликнут: вау!

Я совмещаю путешествия с работой.
Промелькнёт мысль в довольном мозгу:
Нашему десанту, из трёх человек ротой,
Можно возвращаться в солнечную Москву.

Мы уезжаем. А ты впредь будь к себе строже.
В будущем тебя вновь переименуют.
Это не имя живого Бога, но, всё же.
Не надо использовать слово "санкт" всуе.

Мою поэму ты будешь читать запоем,
Как христианин -- письмо апологета.
Высадка десанта или разведка боем?
Что это было? Я ещё раз приеду...