Маша Тухачева в революции 1917 года

Мария наблюдала сцены боя.
Захватывал её сюжет войны
Молебнами придуманным героям
В былинном ореоле старины.

Искала среди офицеров-двинцев,
Промежду прочим, был средь них Эфрон,
Из снов девичьих благородных принцев,
Каких слагался целый батальон.

Беда причинно-следственная связей:
Рабочий пулю новую отлил,
Которую солдат в окопной грязи,
Наметив цель, в винтовку зарядил.

Но пуля пикельхельм не пробивала,
Вонзившись, как игла в брешь баррикад,
Не в кайзерского юнкера попала
Под траур готский Хэльг и Хильдегард,

А в своего, российского, родного,
Добитого прикладом иль штыком
Не в схватке озверенья фронтового,
В тылу, в Москве трусливо, как тайком.

И плач над ним младой невинной девы,
Валькирии батального конца,
Как тризны поминальные напевы,
Окутает убитого юнца.

Мария в дни октябрьских сражений
Духовный зоркий обжигала взор
В кипящей магме злости извержений,
Чьим пеплом был ристалища позор.

Играл оркестр смертельных какофоний
Адажио обстрельного огня.
Пылало сердце зарева на фоне,
Кулон любви евангельский храня.

В минуты этих тяжких испытаний,
Духовной силы, грации полна,
Маршрутом, окровавленным восстаньем
На Скобелевской площади она

Задумала терракт самосожженья.
Эсеровский купила петролит,
Чтобы в умах остановить броженье
В святой Москве среди гранитных плит.

Она пришла на площадь и призвала
Кровавый прекратить переворот.
И, требуя конца, а не финала,
Одна пыталась вразумить народ:

«Одумайтесь, ослушайтесь воззваний!
Втыкайте в землю русские штыки!
Вас гонит на убой призыв восстаний,
Который вам трубят большевики.

Одумайтесь и прекратите бойню!
Цените жизнь, ведь лишь один воскрес.
А брошенный пьянящий клич разбойный
В сорочьем стрёкоте развеет лес.

И вы, сыны мажорные элиты,
И отпрыски успешных ловкачей,
В народном гневе, лавою излитом,
Зря сгинете, как жители Помпей.

Не белая, не красная Россия
Воззрит на ваш раздор чрез сотню лет».
И с песнью Пресвятой деве Марии
Вонзила в грудь отчаянно стилет.

Качнулась и упала. Лентой красной
На алтаре грядущего страны
Кровь жертвенная пролилась напрасно,
Гражданской не предупредив войны.

Глаза оттенков звёзд морозной ночи
Застыли в самоцветах бирюзы.
Но смерть её не тронула рабочих,
Из юнкеров не вышибла слезы.

Затихло лишь на миг и засверкало.
Затворы только перезарядив,
Стреляли все. Им смерти было мало.
Дрались, друг друга кровью окропив.

Марию, что припала к барельефу,
Как роза на гранитный пьедестал,
Негодную к ристалищному блефу,
Позвал с собою «белый» генерал.

Кумир отца, кто скобелевский образ
Портретный как икону почитал
И дочерей под восхищенный возглас
В почтении к герою воспитал.

И сам мечтал, как Осип Комиссаров,
Спасти царя, собой закрыть от ран,
Но майской коронации кошмаром –
Ходынской давкой был подавлен сам.

Полковник отставной П.А. Самонов
Его вписал из бронзы в барельеф,
В котором он отважным гренадером
С берданкою застыл, окаменев,

Под сенью занесённого копыта
Со славой на ликующих устах,
На памятник из финского гранита,
Какой венчает скобелевский взмах.

Хоть мать была и против генерала,
Как Дагмара, собою хороша,
В военном каждом зрила аморала,
Какому гениталии – душа.

Но сына назвала все ж Михаилом,
В честь Скобелева, может, или нет,
Архистратига дух в него вложила,
Ведь тьму мечом в нас рассекает свет.