Гортензия

[Посвящается Sunny]

на литрес https://www.litres.ru/andrey-mir/gortenziya/ (бесплатно) - https://goo.gl/XTur2q (короткая ссылка)
-----

Испокон веков дамам сердца что-нибудь да посвящали: серенады, оды, стихи. «Сыны кого-то» так часто занимались подобным и так редко задумывались над тем, что любой единственной музе могут наскучить извечные трели про небесно-подобные очи, бархат кожи и сахарные уста, — что в конце концов всё это превращалось в привычку, а любая привычка — смерти подобна. Вы только представьте: как красавице-кареглазке вот уже в сотый раз не дают спать, начинают греметь под её цветущим балконом; как к ней вбегает радостная служанка, приученная в подобных случаях не зажигать свечу; как девушка лениво приподнимается на кровати и, не слушая потуги мартовского кота, терзающего струны, горло и amigos, принимается спорить со служанкой. Они пытаются отгадать, кто же пожаловал к ним сегодня. «Но к чему бесплодные споры?» — спрашивает их Время. И вот героиня чьего-то сердца накидывает халатец и выходит на балкон под звёздное небо с единственной целью — узнать, кто же кому проспорил…

А теперь представьте некого, скажем, Счастливца, который, решив однажды: «Basta! Lavo manus!» [я умываю руки (лат.)], — бесстрашно пошёл дальше остальных (а может быть, попросту спятил от тоски, между прочим, снедавшей его сердце) и, вместо того чтобы, мешая влюблённым сверчкам, томить свою музу наскучившими ей серенадами, воспевая красоту, к которой нормальная девушка относится вполне спокойно, вдруг — пусть по секрету — стал самым желанным гостем всех балконов! Кощунственно и беспощадно, он, бесстрашный еретик, посягнул, казалось бы, на святое — на других девушек. Он начал высмеивать всех и вся, сравнивая своё сияющее солнце с никчёмной золой. Его хулят, а не выслушивают спокойно; его обливают помоями и кидают в него камни; на него спускают собак по кличке Ненависть и Позор! Но если он достаточно ловок на язык, то каждая служанка, выливающая на него очередное ведро помоев, так или иначе, прогнав незваного гостя, признаётся своей госпоже в ловкости Счастливца. А та самая, Единственная, в свою очередь, прогнав болтливую служанку, не желая ни с кем обсуждать своего несносного поклонника, вновь, засыпая, быть может, невольно улыбнётся, вспомнив наглую безжалостную речь в адрес соперниц. А если нет — что ж, тогда прочтите надпись на гербе Счастливца, которая, опять же, кого-то высмеивает: «Perdiderunt timere defectum» [неудачники боятся неудач (искаж. лат.)].

-------------------
Dimitte illis, non enim sciunt, quid faciunt
[прости им, ибо не ведают, что творят (лат.)]


Хотя эта история произошла в глубоком будущем, она отнюдь не фантастична. Это случилось в спрятанном среди гор курорте. Местность, в сердце которой будет происходить повествование, обладает удивительными свойствами. Окружив себя молчаливыми стражами — горами, призванными защищать от неуёмных ветров, — здесь расположилась живописная долина. Вечнозелёные хвойные деревья, раскинутые, словно изумруды, украшают подножья каменных гигантов, дают приют счастливым представителям животного мира и сглаживают переход от безжизненных гор к жемчужине долины — озеру. Некогда забравшаяся на плечи каменных исполинов вода, словно в доказательство своей значимости, выбрала места поближе к звёздам и то тут, то там обосновалась в белых палатках ледников, которые теперь время от времени обновляют воды водоёма. Воздух чист и свеж. Эта долина — без сомнения, излюбленное место солнца, ведь оно, заглядывая сюда, то и дело прогоняет набежавшие было облачка, чтобы заблестеть на поверхности озера, засверкать на боку выпрыгнувшей из воды рыбёшки, засиять на смолистых сосновых ветках и согреть расправленные в полёте крылья птиц. Его сиятельство привносит в долину ощущение праздника и торжества. Немногочисленные люди, живущие здесь, давно привыкли к подобному зрелищу и зачастую не замечают его, чего не скажешь о множестве приезжих, которые часто сравнивают волшебную местность с бокалом искристого шампанского.

Однажды странствующий богач, господин Биро, открыл для себя эту долину, купил значительный участок земли и построил на берегу озера уютный отель, назвав его «Гортензия». Первыми гостями нового заведения стали многочисленные друзья и знакомые новоиспечённого хозяина, которые, как водится, впоследствии послужили ему также невольными рекламными агентами. За многие годы отель несколько раз перестраивался, разрастался и обзаводился всё новыми службами. Со временем в долине рядом с ним появился небольшой городок с собственной почтой.

Так получилось, что у господина Биро не было собственных детей. Однако однажды стены отеля подарили ему приёмного сына — Жака Люма. Мать Жака принесла сына в «Гортензию» под сердцем. Зайдя в отель, она попросила у клерка самый дешёвый номер. Господин Биро, будучи неустанным работником отеля, работником numero uno, стоял тогда в стороне, за конторкой, сверяя и без того сверенные бумаги. Он не хуже клерка знал, что номера эконом-класса забиты до отказа, но, смерив быстрым намётанным глазом госпожу Люма, опережая клерка, громко и добродушно заявил, что номер N в распоряжении посетительницы. Госпожа Люма благодарно улыбнулась в ответ, а смышлёный клерк догадался на время проживания гостьи понизить тариф номера. Трое суток госпожа Люма почти не выходила из номера и, как выяснилось позже, ничего не ела. На третью ночь она родила сына, нарекла слабое дитя Жаком и, за неимением родственников, доверила ребёнка доброте господина Биро.

Таким образом, Жак с малых лет работал в «Гортензии». Его приёмный отец никак не выделял мальчугана среди других работников, не отдавал ему предпочтений и не делал поблажек. Несмотря на то, что со временем Жак стал таким же универсальным работником «Гортензии», как и сам господин Биро, за ним были закреплены три основные обязанности: он занимался ремонтом, строительством и охотой.

В десять лет Жак заявил господину Биро о своём желании приобрести на скопленное жалование небольшую лодку, чтобы катать постояльцев. Идея мальчика понравилась владельцу отеля, и вдобавок ко всему прочему Жак стал лодочником. Простая рыбацкая лодка стала для мальчугана настоящим университетом жизни: ему приходилось возить самых разных людей — возвышенных и утончённых, низменных и порочных, знатных кавалеров и светских дам, королев и иностранцев. Часто он был невольным слушателем самых разнообразных разговоров, часто поддерживал беседы на всевозможные темы. Словно пытливый путешественник, он изучал людей и их нравы, не выходя из лодки. Нередко случалось так, что Жак выдавал себя за другого, искусно маскировался, притворялся глухонемым, переодевался в старика. Поэтому посетители простодушно верили, что в отеле служат несколько лодочников. Он делал это не для того, чтобы выведать чьи бы то ни было сокровенные тайны: в первую очередь ему, наравне с господином Биро, хотелось сделать пребывание гостей «Гортензии» идеальным. А для этого нужно было учитывать их нарекания и пожелания, которые зачастую скрывались, как самый опасный секрет. «Сегодня коридорный поставил ботинки под самую нашу дверь — утром я чуть не сломал себе шею!» — жаловался мужчина своей жене, не обращая внимания на глухонемого лодочника. «А мне за завтраком не понравилась утка», — отвечала она мужу. Какие-то замечания учитывались уже на следующий день, какие-то — намеренно, чтобы отвести подозрения, — господин Биро принимал во внимание через некоторое время. Но так или иначе удивительная удовлетворённость гостей снискала «Гортензии» небывалую славу.

Прошло пару десятков лет с тех пор, как Жак впервые сел за вёсла; теперь он возмужал и окреп. Молодость сменила беззаботно-счастливую юность, как лето меняет весну, и теперь каждый плеск неутомимых вёсел был переполнен неведомой доселе тоской. Впрочем, как истый лодочник, будущую жену Жак твёрдо решил встретить в своей неизменной вселенной — в лодке. Словно ленивый кот, он расставил когтистые лапы вёсел; будто выжидательный паук, сурово сидел на своей паутине. Однако будущее, арена нашего рассказца, было не менее сурово для сынов Адама. Времена принцесс канули в лету: каждая девушка печальных времён Жака неумолимо срывала цветы своей красоты (если таковая имелась), безжалостно растаптывая благоухающие бутоны неумолимыми ножками. Девушки сбривали бровки и рисовали некими составами дуги над глазами, приклеивали пластиковые ресницы поверх своих ресниц, клеили пластмассовые ногти на свои коготки, припаивали чужие мёртвые волосы к своим волосам… Девушки изгалялись над природой, издевались над своей природной красотой, превращая себя в кукол — с одинаковой длиной ресниц, с идентичными дугами вымышленных бровей, с одинаково пластмассовыми ногтями. Они были похожи на ангелов, которые добровольно обрезают свои прекрасные крылья иссохшей и прокажённой дланью моды.

Забавным и одновременно грустным было то, что мужчины времён Жака не находили в себе ни силы, ни отваги, чтобы донести своим музам что-то вроде «omnia licent sed non omnia aedificant» [всё дозволено, но не всё на пользу (лат.)]. Так или иначе, Жак негодовал: его сердце настойчиво помнило и напоминало о героинях удивительных сказок, привозимых со всего света в «Гортензию» — восхитительных принцессах, прекрасных своим воспитанием, манерами и лицом, нежных созданиях, естественных и гармоничных, как сама природа, — образы которых когда-то прокрались в детскую душу.

Жак понимал, что не в силах повлиять на внешний мир и моду, не может повлиять и на то, каких гостей принимать в «Гортензии». Поэтому однажды он придумал вывозить приглянувшихся ему нанимательниц лодки «на чистую воду». Это была довольно грубая задумка, впрочем, подсказанная самой природой. Жак редко прибегал к ней и, естественно, держал в секрете, доверяя её лишь господину Биро, чтобы тот в случае чего не беспокоился отсутствием приёмного сына.

Заключалась же задумка в следующем. Прекрасное озеро, на берегу которого цвела «Гортензия», в течение всего дня наполнялось тающими в горах ледниками, а в нескольких километрах от отеля переполнявшая озеро вода выливалась из него небольшим водопадом и продолжала свой вечный путь горной рекой. Водопад был настолько неприметен со стороны, что жители долины долгое время не знали о его существовании, а когда узнали — стали избегать его: рыбы там не водилось, а вытекающая вода могла незаметно затянуть лодку. Так и случилось однажды, когда рыбачивший Жак задремал, не подумав заякорить лодку. Его разбудил шум беспокойной воды, падающей с высоты нескольких метров. Отгребать в сторону было поздно, бросаться из лодки — тоже, поэтому Жак присел на корме, приготовившись к прыжку. Оставалось лишь надеяться, что ниспадающая вода вырыла достаточно глубокую и широкую яму. В момент падения Жак что было сил отпрыгнул в сторону от лодки — самым опасным было удариться об неё в водовороте.

Вскоре после падения горе-рыбак показался на поверхности реки. Лодка уцелела, но значительно наполнилась водой: она поджидала неподалёку, задержанная бурлившей в разные стороны зарождавшейся рекой. Алюминиевые вёсла, сдержанные привязью, держались в уключинах; снасти и провизию унесло. Выплыв с лодкой на берег, Жак бросился отдышаться на камни, чешуёй покрывавшие пляж, и невольно залюбовался водопадом с маленькой радугой, создаваемой многочисленными брызгами.

Вполне оправившись от падения, Жак отыскал неподалёку тропу, ведущую от водопада к озеру, настолько широкую, что протащить по ней лодку не составило большого труда. Таким образом, изведав на собственной шкуре, что падение из озера в реку вполне безопасно, Жак дерзнул показывать водопад некоторым молоденьким пассажиркам. Всё начиналось с того, что лодка как бы невзначай оказывалась в опасной части озера; затем следовало предложение послушать водопад; далее неудовлетворённое одной лишь завораживающей мелодией любопытство спутницы выказывало желание посмотреть — возникала естественная необходимость переправить лодку вдоль водопада, от отвесных скал до леса с удобной тропинкой.

Словно по нотам разыгрывался спектакль «сражение с природой», где тонны безжалостной воды выступали против наигранно слабеющего — а в пышных устах «слабого», «жалкого», «ничтожного», «никудышного», «убогого» и проч. — лодочника. Огненными стрелами в бесстрастное лицо гребца летели просьбы, мольбы, клятвы, заверения, угрозы и проклятия. Порой он слышал нечто в духе гениальной итальянки: «Убей меня, я не хочу больше жить!» Этими или похожими словами спутница, доверившаяся ему, смертельно боялась, что падение лишит её красоты, сделает уродливой, поставит точку в ещё не начавшейся карьере счастливой женщины. Порой зрелище было настолько отвратительным и невыносимым, что Жак выгребал из самых критических точек.

Конечно, попадались и такие девушки, которые не только не вызывали жалости, но, напротив, зарождали в Жаке вечно желанную и вечно проклятую надежду. Именно с такими он и решался на первое совместное испытание: давал им короткие быстрые инструкции и падал с ними в водную бездну. Последствия падения были различными: у одной из девушек отваливалась ресница, у другой смывались брови, у третьей отпадало несколько ногтей. Поэтому все они зачастую то стыдливо отворачивались от Жака, то закрывали своё лицо, идя ко дну. Вытаскивая на берег очередную пассажирку, лодочник на время забывал про лодку и укромно любовался почти естественной красотой спутницы, вспоминая давно забытое.

Обычно на этом путешествие и заканчивалось: спутники возвращались в «Гортензию», практически не разговаривая. Зачастую Жака просили никому не рассказывать о случившемся, брали с него слово, используя право на забвение, а позже, подойдя к отелю, просили либо провести через потайной ход, либо незаметно сходить за сумочкой.

В столь редкие, волнительные дни подобных приключений Жак и думать не мог о сне. Под вечер он вновь отвязывал подсохшую лодку и, почти не замечая, делал пару сотен хороших гребков, а оказавшись примерно на середине озера, тихо опускал якорь и подолгу смотрел на звёзды.

Так как результатом рискованных падений стало лишь то, что Жаку едва удавалось бросить пару животно-жадных, по-детски любопытных, алчущих красоты взглядов — всю дорогу до отеля к нему угрюмо сидели спиной, — в последние дни он размышлял над бессмысленностью своей эгоистичной затеи. Он подолгу задумчиво сидел в лодке, привязанной к берегу под окнами «Гортензии». Жак не слышал ни шуршания лёгких волн, ни криков неутомимых птиц, летавших над долиной; он смотрел невидящим взглядом на зеркало озера.

— Какая прекрасная долина! — однажды прозвенел над ним чудесный ручеёк приятного голоса.

Жак поднял усталые глаза со дна озера и неторопливо оглядел долину.

— «Да», — мысленно произнёс он и, приходя в себя, взглянул в сторону «Гортензии».

Прекрасное создание украшало собой песчаный берег и улыбалось небу.

— «Какая жизнерадостность!» — подумал Жак и сказал уже вслух: — Да, у нас хорошо! Но дождитесь ночи, вы ещё не видели наши звёзды!

— Как же! Видела! Я полночи простояла на балконе, — девушка на секунду, словно в нерешительности, замолчала. — Однако фонари отеля очень мешали. Мне всё хотелось выйти на улицу и немного отойти в сторону от «Гортензии», так, чтобы никакой свет не заслонял природной красоты звёзд. Но я не решилась… К тому же с другого берега пару раз доносился волчий вой! — Она вновь замолчала, но, завидев, что лодочник собирается что-то буркнуть в ответ, добавила: — Но всё равно, в городе такого ни за что не увидишь, ведь правда?

— Пожалуй, — ответил Жак, любуясь девушкой. Лёгкий ветерок небрежно шуршал её длинным платьем, игриво перебирал распущенные каштановые волосы, длинные до плеч. Платье настолько гармонично дополняло её стройный образ, привнося утончённую женственность и неуловимую лёгкость, что в голове Жака родилась догадка. Если о некоторых говорят «родился в рубашке», то эта девушка, должно быть, родилась в платье. — Вам необычайно идёт это платье! — неожиданно для себя произнёс он.

Тонконогое создание чуть строго взглянуло на него. В ответ на прямой взгляд девушки Жак, замявшись, добавил:

— Вам не следует опасаться волков. Близко к отелю они не подойдут — охотники сдерживают их на порядочном расстоянии от городка. Хотя гулять одной по ночам всё же не стоит.

— Скажите, вы тот самый лодочник, которого всем рекомендует господин Биро?

— Он самый! — заявил Жак, подгребая к берегу.

Так началась первая поездка Марты по озеру близ «Гортензии». Когда лодочник получше разглядел новую пассажирку, он заметил, что и она не смогла избежать пороков, описанных выше: её брови были нарисованы, наклеенные ресницы — гротескно длинны, ногти приклеены. Жак чуть содрогнулся в душе, однако виду не подал и, добродушно, чуть грустно улыбаясь, продолжал грести. Вскоре звонкий, безудержно приятный и необычайно задорный голосок Марты стал настоящим бальзамом для печального сердца лодочника. Когда они, покружив по озеру, наконец причалили к «Гортензии», девушка искренне поблагодарила Жака и приказала ждать её завтра в это же время.

Впрочем, удивляться этому не приходилось, ведь основные развлечения для постояльцев отеля были организованны вне его стен. Помимо катания на лодке, гости его отеля могли прогуливаться по лесу вдоль ухоженного берега, любуясь искристым озером, прятавшимся за деревьями на фоне величавых гор. Одни постояльцы любили охотиться и рыбачить, другие — забираться невысоко в горы, третьи — посещать горячие источники, в достаточном количестве разбросанные по долине. Зимой значительная часть озера покрывалась льдом, и гости «Гортензии» с удовольствием катались на коньках и лыжах. Коньки и лыжи, к слову сказать, были самодельные. Не то чтобы господин Биро безудержно экономил на всём, но он был к этому склонен. Сам жил в небольшой каморке на первом этаже, довольный соседством комнат прочих работников отеля, одевался просто и однообразно. Как и все служащие, он круглый год ходил в белой рубашке, повязанной галстуком тёмно-серого цвета, в костюме-тройке (той же практичной расцветки) и в чёрных начищенных ботинках. На левом лацкане пиджака горделиво цвели вышитые фиолетовые гортензии.

Одному Жаку — в известных целях — было позволено переодеваться; в свободное же от уловок время лодочник носил плотную цветную рубаху, вечный жилет из белой волчьей шкуры, серые просторные штаны из парусины и лёгкие башмаки из мягкой коричневой кожи. Небо послало ему одну из способностей Сократа — он не боялся холода.

Возвращаясь к вышесказанному, стоит отметить, что господин Биро, однако, никогда не позволял себе экономии в отношении гостей — основы процветания его отеля. Во-первых, самодельными инструментами, инвентарём и обстановкой он стремился создать особую атмосферу, которую не смогли бы скопировать конкуренты. Примером такой безобидной обстановки, доверенной рукам Жака, могли служить чудесные вешалки в раздевалках, окружающих некоторые горячие источники, специально обустроенные под ванны. Крючки этих вешалок блестели лаком и были сделаны из коротких веток, аккуратно срезанных со срубленных на дрова деревьев. Во-вторых, владельцу отеля было приятно чем-то занять приёмного сына долгими зимними вечерами. Так, однажды господин Биро нарисовал на бумаге коньки, объяснил Жаку их устройство, и вскоре юный, заворожённый этим простым изобретением лодочник в ремонтной мастерской сделал свою первую пару. Самодельные коньки не отличались изысканностью, не дерзали соревноваться с заводской парой в технологичности, но были надёжны, а их простота и индивидуальность снискали любовь у постояльцев «Гортензии». Так же производились лыжи и рыболовные снасти.

День за днём Жак возил Марту на своей лодке, всё больше влюбляясь в её естество, характер и манеры изысканной дамы. Всё сильнее он пытался постичь её душу, понять мысли, разгадать желания, и всё ярче расцветало в его груди счастье первой влюблённости. Но все его старания оказывались тщетными. Марта, как истинная девушка, была переменчива и разнообразна. Сегодня она могла без умолку щебетать непоседливой птичкой, украшая долину безудержно звонким смехом. Назавтра вдруг становилась серьёзной и на протяжении всего маленького путешествия увлечённо читала одну из своих бесчисленных книг; причём в дни спокойствия она запрещала Жаку останавливаться, заявляя, что размеренный плеск вёсел её убаюкивает. В иной день Марта становилась самым любознательным созданием и либо расспрашивала Жака обо всём на свете, либо требовала рассказать ей о чём-нибудь непременно интересном. Впрочем, есть ли рассказчик лучше путешественника или лодочника? Чтобы в полной мере описать все перемены её настроений, все смены желаний, пришлось бы издать не одну книгу, ибо даже во времена Жака человечество ещё не изобрело пресс, который смог бы вместить подобное сочинение между двух обложек.

Многочисленные наряды Марты, помимо разнообразия, отличались отменным вкусом.

— Она удивительна в каждом платье! — думал Жак. — Отчего они идут ей больше, чем другим девушкам? Но с каким чемоданом она, должно быть, приехала в нашу долину? Нет, коридорному, определённо, пришлось несколько раз бегать к карете за очередной парой багажа!

Порою в «день чтения», пока руки лодочника с размеренностью часовых стрелок вращали вёсла, его глаза, привыкшие к искусственным дополнениям на лице девушки, словно к уродливому шраму на лице друга, так или иначе невольно любовались спутницей. Он заметил, что и читала Марта как-то по-особенному. Держа в руках книгу, она чуть наклоняла каштановую головку набок — влево, словно прислушиваясь к главному из двух своих извечных судей, сердцу. Казалось, что ей было жутко интересно услышать, что же оно прошепчет о каждой прочитанной странице. В то же время лодочнику казалось, что другое розовое ушко Марты чутко прислушивается к внешнему миру, словно к далёким эхо долины.

Он неустанно восхищался спутницей: его будоражил блеск её внимательных карих глаз — глаз, которые невозможно было спрятать ни за какой маскировкой и которые в своё время пощадит даже старость. Его чаровали гармоничные черты её лица, красивый чуть остренький нос и чувственные губы.

Но если Жаку нравилась непослушная прядь волос Марты, неустанно прятавшая во время чтения левый глаз девушки, то он терпеть не мог широкополые шляпы, которые спутница то и дело надевала, прячась от неуёмного солнца. В такие дни Жак негодовал: ему не доверяли голос, скрывали от него лицо… Тогда лодочник находил себе другие развлечения. То он ездил по озеру всевозможными зигзагами, меняя декорации за спиной Марты и представляя, что она в это время находится на сцене. То читал заголовки на обложках её книг и пытался разгадать их содержание по названиям. Впрочем, все проекции событий неизменно разворачивались в долине «Гортензии», а главными героями становились Жак, Марта и лодка. Бывало, что в его выдумках лодку с Мартой уносило ветром на середину озера, и Жак отважно спасал обоих. Бывало, что Марта становилась гордой и молчаливой, и тогда Жак то раскачивал лодку, то сильно бил вёслами, стараясь забрызгать спутницу — желая тем самым либо рассмешить её, либо рассердить. Бывало и так, что, залюбовавшись звёздами, Марта и Жак не возвращались в «Гортензию» до самого утра и встречали отчего-то бежевый рассвет. Так, пока лодка Жака мерно покачивалась на ленивых волнах, в груди лодочника часто разыгрывался настоящий шторм фантастических событий — и такое происходило с ним впервые.

Однажды под щедрым июньским солнцем Жак всё так же куда-то вёз Марту; куда именно — в тот день их обоих не слишком волновало: это был обычный бесцельный день. Девушка живописно опустила тонкую руку в целительно прохладную воду озера. Марта чуть наклонилась к бортику лодки и наблюдала за прозрачными струйками, скользящими вокруг её тонких пальцев атласными лентами. Она то создавала пузыри, то пыталась задержать бег лодки, пробуя ухватиться за воду, то всецело доверяла свою длань озеру.

— Знаете, Жак, а ведь я до смерти боюсь воды!

— Боитесь воды? — рассмеялся в ответ Жак. — Быть этого не может! Ведь мы с вами избороздили это озеро вдоль и поперёк.

Лодочник сидел на своей скамейке в середине лодки и сейчас напоминал кучера на высоких козлах: он стремился вытянуться над поверхностью озера, будто хотел вылезти из собственной шеи, — ему ужасно хотелось посмотреть, как Марта играет с водой.

— Мне нравится вода, — задумчиво проговорила девушка, лениво поворачивая к собеседнику голову и приподнимая поля шляпки, чтобы видеть его, — и пейзажи, окружающие её, словно поклонники прекрасную даму. Нравится проводить рядом с водоёмами время: они наполняют меня какой то неведомой энергией и в то же время умиротворяют. Каждое лето наша семья отправляется в места, подобные этому; например, после пребывания в «Гортензии» мы поедем в Венецию.

Жак молчал, и Марта продолжила поверять ему одну из своих сокровенных тайн, бесподобно поблёскивая каштановыми глазами:

— Но я ужасно боюсь живой воды.

— Живой? — переспросил лодочник.

— Да, той, что залегает в таких вот больших водоёмах, скрывает своё дно или быстро течёт. Я могу доверить ей разве что руку… — Марта стряхнула в озеро последние капли прозрачной перчатки. — К тому же я совсем не умею плавать.

— В нашей долине есть термальные источники, — попытался подбодрить собеседницу Жак.

— Слышать о них не хочу!

— Почему же?

— Почему? Да потому, что это моя давняя мечта!

— Ну вот, в чём же тогда дело? У нас есть несколько обустроенных источников, вполне удобных.

— Да, но общественные ванны, бани… вообще всё общественное...

— Хм, я понимаю вас, — перебил её Жак. — Хорошо, тогда в вашем распоряжении многочисленные «дикие», не знавшие человека источники.

— Знаю и это, но ведь они — «дикие», неизвестно где спрятанные… Одним словом, это замкнутый круг. Прошу, оставим эту тему.

Целый месяц пролетел с первой встречи Марты и Жака. Вместе они прошли, как сказали бы моряки, не одну милю. Они взбирались на высокую гору, с которой была видна вся раскрытая ладонь долины, и не раз звёздными ночами выезжали на середину озера. Наконец Марте и её родным настала пора продолжить путешествие. Услышав эту новость, Жак принял непростое решение:

— Завтра я покажу вам водопад, — сказал он своей любимой пассажирке.

— Хорошо. Завтра наш последний день, — чуть грустно ответила она.

Вернувшись в отель, Жак предупредил господина Биро о своей затее, на что почтенный старик сказал:

— Поступай как знаешь, Жак. Но не задерживайся: послезавтра мы ждём много гостей, ты мне понадобишься здесь. Годы берут своё, знаешь…

— Не волнуйся, отец, в крайнем случае я задержусь на сутки, — заверил Жак и добавил: — Пусть это станет моей последней попыткой!

Оставшись наедине, старик вновь подумал о том, как однажды Жак полноправно займёт его место и будет так же рачительно заботиться о процветании отеля. Вообще господин Биро дожил до преклонного возраста счастливым человеком: у него не было детей, но были сын Жак и дочь — «Гортензия». Его отель — дело всей жизни, единственная муза, безмолвно прекрасный цветок — неуёмно радовал сердце старика и восхищал его душу. Жак же был признанным приёмным сыном — сначала по делам отеля, описанным выше, затем по привычке, хотя перед гостями это скрывалось. Впрочем, как истинный работник и хозяин «Гортензии», господин Биро вообще мало рассказывал о себе, что делало его бесподобным собеседником в глазах постояльцев.

Для господина Биро служение своему делу не знало границ. Так, пережив в год открытия отеля мёртвый сезон в холодное время года, он перенёс дату своего рождения и дату основания отеля на зимний период, объединив их. Биро так же подначил персонал «Гортензии» рассказывать всем прибывшим гостям о новой знаменательной дате, грандиозном событии, которого все кругом только и ждут. В следующую зиму самым именитым гостям были разосланы приглашения, написанные рукой владельца. Таким образом удалось не только избежать ежегодной поры увядания, но и сделать «Гортензию» восхитительным местом зимнего отдыха.

Но если процветание отеля ещё было в силах создателя, то сам господин Биро был не вечен — что он понимал ещё во времена усыновления Жака. Малыш, не осознавая этого, работал на благо «Гортензии» с самых пелёнок. Его рождение наделало шуму в стенах отеля. Намеренный расчёт сделал «бедное дитя» всеобщим любимцем, развлечением для напыщенно заботливых дам всех мастей. Впрочем, это, пожалуй, было получше приюта, который, кстати говоря, в отличие от других служб, так и не появился в долине. Далее юный Жак в течение многих лет был проведён невидимой рукой господина Биро через все должности отеля — кроме разве что должности управляющего. Детство лодочника было безоблачным: он постоянно с увлечением постигал что то новое, проводил много времени на свежем воздухе, а в свободные часы общался и играл с детьми со всего света.

Трудно сказать, для чего господин Биро неоднократно, пусть и в редкие свободные минуты, рассказывал Жаку о прекрасных временах принцесс. Хотел ли он лучшей участи для приёмного сына или преследовал какие то свои цели, было неясно. Так или иначе, он делал это осторожно: ему не хотелось, чтобы разгорячённый Жак сбежал из «Гортензии», отправившись на поиски своей Дульсинеи. На поздние выходки приёмного сына в духе прогулок к водопаду господин Биро смотрел философски, следуя принципу: «чем бы дитя ни тешилось». Однако последнее заявление Жака обрадовало старика.

Жак, выйдя от отца, погрузил в лодку медикаменты и некоторый походный инструмент — огниво, нож, топор, небольшой котелок, рыболовные снасти и даже сигнальные огни, которые он обычно брал с собой, отправляясь с гостями «Гортензии» в горы. Всё это он отвёз к водопаду и спрятал в знакомом месте, но через мгновение вернулся к тайнику и, для надёжности, убрал дар Гефеста – огниво – во внутренний карман жилета. Убедившись, что уровень воды достаточный, он вплавь подобрался к водопаду и несколько раз нырнул. Убедившись, что на дне не появилось ни топляков, ни острых камней, Жак вернулся на берег, определил идеальную точку входа и лишь после этого направился к отелю. Привязав лодку, он внимательно осмотрел её, убедился, что привязи вёсел не истёрлись и смогут удержать их в уключинах при падении. Вернувшись в свою каморку — к слову сказать, по соседству с комнаткой господина Биро, но чуть большую по размеру, — Жак ухмыльнулся своей небывалой осторожности, но, недолго думая, упал на кровать и тут же забылся сном праведника.

На следующий день лодка Жака привезла молодую пару к водопаду. В определённые моменты все девушки похожи словно родные сёстры — так и сейчас: Марте захотелось взглянуть на водопад. Оба человека сидевших в лодке желали увидеть природную красоту, однако Жак предупредил спутницу, что переправляться на другой берег озера напрямик опасно и нужно сделать довольно большой круг.

— Тут же совсем нет течения! — возразила девушка.

— Тут нет, оно проходит чуть дальше.

— Что ж, тогда нам следует вернуться в отель: вечером я уезжаю, а делать большой круг по озеру — всё равно что подплыть к «Гортензии». Времени на такие манёвры, к сожалению, нет. Нужно было сразу идти вдоль лесистого берега!

— Ладно, — решился Жак. — Я так сильно хочу, чтобы вы увидели водопад, что попробую пройти напрямик, — заявил он.

Наградой за желанный ответ лодочнику послужила обворожительная, подбадривающая улыбка.

— Нет, нет! — опомнилась девушка через минуту. — Вдруг там действительно сильное течение? Я ведь ужасно, ужасно боюсь воды! — она испуганно спрятала лицо в ангельских дланях.

— Поворачивать теперь поздно, — пробурчал Жак.

Ему действительно хотелось избежать падения. Он повернул нос лодки на спасительные тридцать градусов и налёг на вёсла с утроенной силой. Через несколько минут, показавшихся Жаку и Марте вечностью, стало ясно: лодке не удастся избежать могучих объятий водопада. Лодочник перестал грести, решив не растрачивать силы понапрасну. Он пытливо взглянул на пассажирку и получил в ответ сдержанную улыбку. Марта не предалась панике — или, вернее, её паника была величественно безмолвной. Девушка не хулила Жака, как это делали многие до неё, не кричала, не проливала слёз: она бессильно сползла на дно лодки и вцепилась одной рукой в кормовую скамейку, а другой — в борт судна. Марта и вправду, словно кошка, смертельно боялась воды.

Всё произошло в течение одной минуты. За это время Жак быстро завёл вёсла в лодку и сообразил, что бессмысленно что-то объяснять девушке в таком состоянии: глупо приказывать «прыгай подальше от лодки», если такой прыжок сулил встречу с дикой рекой. Но и оставлять Марту было опасно. Он встал, и, не раскачивая лодку, осторожно, но быстро подошёл к своей спутнице, схватил девушку за тонкую талию, затерянную в складках шерстяного платья, и начал отрывать её от борта. «Словно кошка, вцепившаяся в ковёр», — подумал Жак и в последний момент поднял Марту на ноги. Не отпуская её, он стремительно перехватился, пытаясь «пристегнуть» девушку к себе. Жак хотел, что есть силы, отпрыгнуть с ней в сторону, но было слишком поздно: лодка начала уходить из-под ног. Тогда, поворачиваясь с Мартой лицом к обрыву, он крикнул: «Вдыхай!» — и вместе с ней рухнул в водную бездну.

Крик чайки привёл Марту в чувства, девушка отрыла глаза и увидела над собой небо полное птиц, они летали над ней и то и дело посматривали на неё свысока, о чём-то крича. Девушка вспомнила водопад и падение, вспомнила Жака и его крик. Ей было несказанно холодно, она попыталась оглядеться, понять, что с ней происходит, но не могла пошевелиться - Жак всё ещё крепко держал её. Собравшись силами Марта позвала его слабым голосом, но он не откликнулся. Лодочник был без сознания, но продолжал дышать. Кругом была вода, но девушку это больше не пугало, её неумолимо клонило ко сну, ей почудилось, что всё это ей только кажется, как кажется и то, что при выдохе Жака они чуть погружались в воду, а при его вдохе вновь всплывали. Она снова забылась.

Терпкий запах дыма разбудил Марту. Испугавшись, она села. Её рука удивлённо нащупала мягкие иглы пихтовых веток, заменившие привычные шёлковые простыни; глаза расширились от удивления и страха: рядом, в паре шагов, потрескивал яркий костёр.

— Всё хорошо, Марта, не пугайся, — донёсся знакомый голос из-за пламени. — Как ты? Цела?

Марта прислушалась к себе. Ей было тепло, платье оказалось сухим, ничего особенно не болело, но в то же время ей было как-то мучительно не по себе. Она пыталась понять, как очутилась у костра и как высохла, ведь помнила и ужасную воду, и холод, о которых теперь напоминали лишь чуть влажные волосы.

— Мне пришлось просушить твоё платье, — виновато сказал спутник.

Теперь Марта вспомнила, как слышала громкий, надоедливый голос Жака, который много раз звал её по имени, кричал и не давал уснуть. За секунду она восстановила в памяти ход событий.

— Всё нормально, Жак, — чуть грустно ответила она, радуясь тому, что сейчас, за занавеской костра, он её не видит. — А ты как?

К слову сказать, парочка, пережившая целый водоворот событий, не сразу заметила, что теперь они обращались друг к другу на «ты».

— Да что со мной будет? — с притворным удивлением ответил Жак. — Давай, Марта, собирайся мыслями, поешь. Я приготовил улиток.

— Терпеть не могу улиток! — ухмыльнулась девушка. Затем, по привычке, чуть надула губы и села поудобнее, поджав под себя ноги.

— Я тоже не любитель, — улыбнулся Жак, — но найти что-то более съедобное мы сможем не раньше завтра. Скоро стемнеет.

Они помолчали.

— Ладно, раз уж ты не голодная, принеси нам хворосту на ночь.

Марта хотела было возразить: после пережитого холода не хотелось отходить от спасительного костра. Но, передумав, отправилась в лес.

— Марта! — позвал Жак. — Не уходи далеко! До темноты примерно полчаса.

При падении в водопад лопасть алюминиевого весла глубоко порезала Жаку правую икру, а борт лодки рассёк ему затылок, больно ударив. Когда Жака с Мартой выбросило на берег и он ударился головой о камни, то очнулся, открыл глаза и увидел безжизненно склонённую набок головку девушки, лежавшую на нём. Пожалуй, впервые в жизни он действительно испугался. Жак осторожно расцепил руки, вынес спутницу на берег и устроил её на мягкой траве. Дыхание Марты было редким, едва приметным. Обрадованный тем, что она жива, Жак принялся растирать её сорванной и скомканной травой, радуясь, что белое тело начинает медленно розоветь. Он стал громко звать Марту по имени, а когда наконец растолкал её, заставил недовольно и устало блеснуть глазами, накрыл своей шкурой и доверил высоко парящему солнцу. Счастливый тем, что с девушка не пострадала, он побежал готовить костёр. Сделав пару шагов, Жак, однако, решил перевязать кровоточащую ногу: один из рукавов его рубахи отлично подошёл для этой цели.

Место, где потерпевшие кораблекрушение выбрались на сушу, лежало на берегу горной речки, постепенно заворачивающей вправо. Русло здесь было узким, но за поворотом река расширялась и текла размеренно. На десяток шагов от воды берег был устлан камнями, дальше зелёным ковром раскинулась поляна, переходящая в лес. Примерно на середине поляны Жак устроил место для костра и стал бегать в лес за хворостом, с сожалением вспомнив тайник у водопада. Тот, впрочем, остался в нескольких километрах позади. Набрав достаточно сухих веток, Жак вернулся и быстро наломал мягких пихтовых лап. Несмотря на то, что это дерево встречалось редко, отыскать его было несложно по гладкому серому стволу. Вскоре Марта лежала уже на мягком многослойном зелёном ложе, пахнувшем целительной хвоей. Костёр быстро высушил одежду девушки и шкуру охотника.

Жаку предстояло ещё многое: найти хоть какую то еду, собрать материал для навеса, отыскать и притащить толстые брёвна, которые могли бы тлеть всю ночь. Он понимал, что делать всё это нужно немедленно, пока нога позволяет двигаться и не разболелась окончательно. Но, склонившись над спящей Мартой, укрыв её своей шкурой, невольно он на мгновение залюбовался девушкой. На её губах и щеках вновь распустились алые розы жизни, а водопад, казалось, смыл всё лишнее. Очарованный лицом Марты, Жак, пытаясь догнать сердце ногами, побежал по делам.

Теперь, когда Марта отправилась за хворостом, Жаку совсем не хотелось, чтобы она уходила, но ещё меньше — чтобы видела его ужасно распухшую ногу, нелепую хромоту. Ему нужно было закончить навес над новым гнёздышком спутницы, который требовался не столько от дождя, редкого в этих краях, сколько для тепла. Охотник решил принести еловых веток для своего лежака уже после того, как Марта заснёт. Всё необходимое для навеса было готово, и Жак принялся за работу. Большими камнями он вбил по бокам пихтовой кровати два ствола толщиной с мужскую руку, такими же жердями подпер их сзади, а одну, подлиннее, установил сверху. Конструкцию он связал упругими гибкими ветвями. Наклонённую заднюю стенку навеса выложил тонкими жердями и прямыми ветками, а затем, словно укладывая черепицу, покрыл еловыми лапами.

Едва Жак закончил постройку и присел у костра, вернулась Марта. Она заметила, как он ковылял и подпрыгивал вокруг огня, прежде чем сесть.

— Жак, что с твоей ногой? — спросила она, сбрасывая хворост.

— Ничего, — бросил он в ответ. — Всё в порядке. О, какая ты молодец! Столько принесла! — добавил он восторженно, а, заметив, что Марта хочет подойти, сказал, указывая на место под навесом: — Садись, садись. Поедим, и можно будет ложиться.

— Нет, Жак, ты от меня не отвертишься! — строго сказала она, подходя.

Жак угрюмо наклонил голову к костру, и Марта заметила запёкшуюся на шее и ухе кровь.

— Что с тобой? Ты поранился?

— Да, — ответил Жак, негодуя на собственную забывчивость. Он не раз хотел сбегать к реке и промыть шею, неприятно стянутую засыхающей кровью. — Наверное, лодкой слегка задело. Жить буду.

— Что за геройство, Жак? Мы же не хотим, чтобы ты свалился в горячке от заражения крови, — строго сказала рассудительная Марта. Она обошла его, чтобы рассмотреть рану на голове. — Тут всё в порядке! — раздался через мгновение её радостный голос. — Просто царапина!

— Ну вот, я же говорил, — приободрился Жак. — Медсестра, садитесь ужинать!

Марта рассмеялась.

— Я не медсестра, а настоящий врач! — заявила она шутливо. — Пациент, покажите теперь мне свою ногу — и поживее!

Жак хотел было отмахнуться, сказать, что всего навсего вывихнул лодыжку, однако поверил в то, что Марта и вправду доктор. Несмотря на то, что в своей лодке он успел постичь немало людских натур, разгадать эту девушку ему не удавалось. Помимо всего прочего, ему действительно нужна была её помощь. Он решил прижечь рану, но так как распухшая нога уже не сгибалась в колене, Жак не мог сделать этого самостоятельно. Развязав повязку, новоиспечённый доктор ужаснулся: прижигание не терпело отлагательств. Ножа у них не было, поэтому решили использовать толстую обугленную палку. Марта порядком напугалась, однако взяла себя в руки и не показала страха. Силы Жака настолько истощились за день, что он едва перебрался под навес. Он подумал, что Марта может упасть в обморок, а с такой ногой донести её под тёплый навес будет делом непростым. К тому же яркий костёр, отражаясь от стены навеса, хорошо освещал пихтовое ложе, которое на несколько минут должно было превратиться в операционную. 

- Ложись, Жак, - вскоре тихо проговорила она, сдерживая головокружение.

Марта села подальше от костра, боясь потерять сознание. Глубоко вдохнув, чтобы собраться с силами, она прижгла рану. В воздухе повис невыносимый запах палёного, и Жак потерял сознание. Марта снова бросила палку обратно в костёр, затем спустилась к реке и умылась. Стоя на берегу, девушка вспомнила о родных. Она знала: без неё они не уедут. Но как же они, наверное, переживают и волнуются! Марта подумала, что их с Жаком непременно будут искать, а если не найдут, то через пару дней они сами вернутся в «Гортензию», стоит только спутнику оправиться от ранения. 

После захода солнца река, на берегу которой стояла Марта, текла размеренно. Она тихонько журчала и переливалась в свете новой луны. Неугомонные воды перекатывали камни, тихо постукивая ими друг о друга; этот ритм успокаивал. Марта умиротворённо оглядела пейзаж, приютивший их обоих, и улыбнулась звёздам, таким близким, что, казалось, можно дотронуться до любой из них. Через несколько минут она вернулась в лагерь, положила на переливающиеся рубинами угли пару толстых веток, сняла жилет, тихо легла рядом с Жаком, укрылась мягкой шкурой и, несмотря на твёрдую постель и отсутствие подушки, быстро уснула под тёплым навесом.

Пару дней спасшимся после «кораблекрушения» пришлось питаться жареными улитками и первыми летними ягодами. Жак почти не вставал: какое то время его мучил жар. Марта заботливо носила ему воду. Посуды у них не было, и для этого сгодился второй рукав его рубашки. На третий день Жак начал понемногу ходить. Он вспомнил о нескольких крючках, зашитых в жилет на экстренный случай, из крепких ниток, выдернутых из разорванной штанины, сделал подобие лески, и они с Мартой отправились на рыбалку вниз по течению. Не знало границ детское счастье девушки, когда она поймала свою первую рыбу! А каким вкусным оказался улов, приготовленный на костре!

— Хорошо, что сегодня мы поели, — сказал Жак, любуясь довольной Мартой, сидящей перед очагом. — Засветло пойдём в «Гортензию». 

— Так скоро? — удивилась девушка. — А как же твоя нога? 

— Она в абсолютном порядке. 

— Но ты всё ещё хромаешь. 

Нога Жака, действительно, была всё ещё распухшей и плохо сгибалась. 

— При необходимости я смогу идти хоть весь день, — возразил охотник. — К тому же бежать мы не будем: пойдём обычным шагом, с привалами. Нам нужно возвращаться, Марта. Твои родные, должно быть, волнуются. А искать нас дольше трёх дней всё равно никто не станет. 

— Хорошо, — тихо ответила девушка. — Если ты так считаешь, пойдём. 

Они легли пораньше, чтобы набраться сил, но Марте не спалось. Она пыталась понять себя и свои желания. Ей всё больше начинал нравиться этот небольшое прибежище, простая пристань. Здесь не было ни удобств, ни комфорта, ни мыла, ни даже посуды. Но здесь были река, звёздное небо — и Жак. Затем она вспоминала родных и почувствовала не тоску, а лишь лёгкое беспокойство и желание успокоить их волнение. Она не хотела, конечно, навсегда остаться в лесу, словно дикарка, но всё же подумала: «Ещё хотя бы пару деньков...» — и уснула. 

Жак проснулся с рассветом. Стараясь не разбудить Марту, сладко дремавшую у тлеющего костра. Он подкинул немного дров и стал ходить вдоль берега, разминая капризную после сна ногу. По-хорошему, стоило бы найти высокое дерево, забраться на него и попытаться увидеть хотя бы пики знакомых гор, чтобы сократить обратный путь. Но так как нога почти не сгибалась, он решил, что они просто пойдут вдоль реки, поднимаясь по течению.

Когда солнце начало прогревать землю, Жак решил, что настало время будить спящую красавицу. Он тихонько подошёл к Марте и сел рядом. Ему смертельно не хотелось покидать этот берег — ведь это означало конец всему. Марта уедет в неизвестность — и, быть может, никогда больше не вернётся. А здесь, на этом крохотном островке вселенной, она принадлежала только ему: позволяла заботиться о себе, сноровисто помогала во всех делах и, чего скрывать, просто украшала его жизнь, придавая ей смысл и наполняя её чувствами. Жак отгонял от себя тревожные мысли — он и думать не хотел о том, что будет после Марты, ведь это сулило нечто подобное тому, как если бы разом и навсегда потухли все звёзды на небосводе.

«Благополучие возлюбленной — не лучшее ли это счастье?» — подумал Жак и разбудил девушку.

Пара собралась довольно быстро. Охотник разобрал костёр и прихватил самодельные удочки. Жак и Марта не спеша направились в обратный путь. Порой пологий берег переходил в отвесные скалы, и путешественникам приходилось либо обходить препятствие, либо искать удобную тропу для подъёма. Если Марта взбиралась на скалы с ловкостью кошки, то Жак мог пройти лишь по проторенной дорожке, что его порядком злило. Он не раз сердито ворчал на свою ногу. 

Наконец, спустя несколько часов, путешественники подошли к одной из охранниц долины, где располагалась «Гортензия», — высокой горе, на вершине которой красовалась белая шапка снега.

— Этого я и боялся, — заметил Жак. — С такой ногой идти в горы нет никакого смысла. Обойти этого гиганта тоже не получится, — он указал Марте направо. — Гляди, рядом ещё одна! Они стоят кольцом. Нам придётся вернуться в лагерь на несколько дней.

— Может, разобьём новый лагерь здесь? — предложила Марта. — Тут тоже красиво.

— Нет, — покачал головой Жак. — Смотри: зажатая скалами река здесь узкая и слишком быстрая. Ты только послушай, как она бурлит! Рыбы тут нет, а если какая нибудь редкость и проплывает, то поймать её на наши удочки будет большой удачей. К тому же, это всё, что у нас есть — нельзя рисковать.

Так путешественникам пришлось вернуться. В свой лагерь они шли приятно взволнованные, хотя и не показывали этого. 

Они снова наловили достаточно рыбы. Но если в прошлый раз любопытная Марта не чуралась смотреть, как Жак острым камнем чистит серебристый улов, то теперь решила пройтись вдоль берега и поискать улиток, чтобы разнообразить обед.

— Жак! Жак! — зазвенел радостный голос Марты спустя четверть часа.

Охотник был у очага: он как раз раскладывал рыбу над углями и собирался позвать спутницу. Тот факт, что она опередила его, позвав первой, насмешил его. Жак поднялся с земли и пошёл навстречу Марте, бежавшей к нему.

— Жак! Посмотри, что я нашла на берегу! — воскликнула девушка, протягивая находку.

— Нож?! — Жак не поверил глазам. — Марта, нож?! — счастливо смеялся он. — Ты даже не представляешь, какая ты у меня умница! — Он с радостью схватил девушку и поднял на руки, радуясь так, словно она нашла ключи от рая.

Марта улыбалась его восторгу и держала находку высоко, словно факел. Отчасти она боялась поранить Жака, отчасти подыгрывала ему — стараясь усилить впечатление, но охотник и думать забыл про нож. Он любовался своей возлюбленной, восторженно и без устали глядя на неё. Вскоре он опустил Марту, напомнившую о готовящемся обеде, и побежал перевернуть рыбу. 

Нож, найденный Мартой, вероятно, принадлежал рыбаку. Рукоять была сделана из пористого дерева и обтянута износостойким пробковым материалом для плавучести. Он удобно лежал в руке и, несмотря на лёгкость, был прочен. За обедом охотник чувствовал себя необычайно счастливым: у него были спутница, огниво и нож.

В тот же день Жак вырезал лук и стрелы, а из вьющихся растений с прочными волокнами сплёл тетиву. Он сделал ловушку для речных раков — и вскоре рыбьи потроха служили приманкой для новых обитателей стола.

На следующий день Жак отправился на охоту; Марта напросилась идти с ним. Она шла следом и старалась двигаться так же бесшумно, но несколько раз всё же вспугнула дичь. Жак подбадривал новоиспечённую амазонку, и вскоре она научилась ступать не хуже индейца. Добыв немного дичи, охотник стал учить Марту стрелять из лука. С каждой выпущенной стрелой они то продвигались вперёд, то возвращались, гуляя по лесу. 

Наконец они вышли к границе леса и гор. Почувствовав едва уловимый характерный запах, Жак обрадовался и сказал юной охотнице, что где то поблизости её ждёт ещё одна удивительная находка. Однако он не спешил идти вперёд.

— Ты, верно, устала? — спросил он, глядя на спутницу.

— Совсем немного, — добродушно ответила Марта.

— Вот присядь в тенёк, на это бревно, и немного отдохни.

— Куда ты? — удивлённо спросила девушка.

— Я сейчас, — торопливо бросил он, укладывая добычу и лук со стрелами к её ногам. — Я быстро.

Жак помнил, что всего несколько минут назад они проходили целые клумбы бледно розовых цветов, и теперь, счастливый, устремился за ними. Хотя для дела ему нужны были лишь бутоны, он решил «подстрелить двух зайцев». Вскоре Жак нарвал огромный букет удивительных растений. Природа украсила их стебли зелёными лодочками листьев, а бутоны каждого состояли из одной двух дюжин простых, но хрупко нежных пятилистных цветочков. С небывалой благодарностью приняла Марта букет от своего поклонника: то вдыхала душистый аромат, то одаряла Жака изумлённым, счастливым взглядом.

Охотник подобрал лук и стрелы, взял пойманную дичь, приятно оттягивавшую руку, и спутники продолжили путь. Удивительной находкой для девушки оказался горячий источник, до которого они добрались спустя некоторое время. Он был достаточно велик, чтобы послужить просторной ванной. Радости Марты не было предела.

— Могу тебя заверить, что ни одна человеческая душа здесь не купалась со дня основания мира, — торжественно заявил Жак. — Так что эту купальню нельзя считать общественным местом!

Польщённая такой удачей, Марта хотела было предложить своему спутнику искупаться первым, но он заверил её, что ванна безопасна и не настолько глубока, чтобы в ней можно было утонуть. Затем добавил:

— Ты, должно быть, заметила, что аромат этих цветов не уступает французским духам?

Марта вновь упоённо вдохнула аромат подарка.

— А ведь и правда! — воскликнула она.

— Это особые цветы. Их бутоны послужат тебе настоящим мылом, — объяснил Жак, отрывая несколько цветков. Он растёр их между ладонями, и руки покрылись настоящей пеной. — Видишь?

Марта восхищённо взглянула на результат эксперимента, а Жак не удержался и замарал её острый носик пеной. Девушка лишь спокойно улыбнулась в ответ.

Охотник сделал несколько шагов от источника и наклонился, чтобы помыть руки в ручье, который, журча, выбегал из одной из стен природной ванны.

— О воде источника не беспокойся, — сказал он, оборачиваясь к спутнице, — она не только постоянно подогревается, но и обновляется. Так что мыльная вода вскоре очистится сама.

— Жак! — задушевно проворковала девушка. — Здесь так красиво!

Охотник добродушно улыбнулся. Он оглядел горы, заслоняющие ванну словно надёжные шторы, и лес, видневшийся неподалёку. Зелёные исполины мерно раскачивались на лёгком, освежающем ветре, придавая картине умиротворённость. У их подножий благоухали полевые цветы, привлекая неторопливых бабочек и пчёл. Из крон деревьев доносилась оживлённая музыка радостных птиц, вносящая последний штрих в этот уголок рая.

— Да, — подтвердил Жак слова девушки. — К тому же отсюда до лагеря всего каких нибудь сто, сто двадцать метров. В случае чего можно докричаться, — добавил он, взглянув на Марту. — Ты не спеши, я пока пойду искупаюсь в реке, разделаю трофеи и буду ждать тебя.

Он показал ей направление к лагерю и попросил вернуться до темноты, после чего бесшумно скрылся в лесу.

Через несколько часов Марта вернулась в лагерь — свежая и благоухающая. Горячая вода источника не только расслабила её тело, окутала душу бесподобной негой, но и наполнила сердце волшебными чувствами. Жак обрадовался её приходу и, довольный тем, что успел закончить все дела, сообщил, что ужин почти готов. Марта лишь улыбнулась в ответ. Ей совсем не хотелось есть: она всё ещё ощущала приятную истому, и неведомое, новое чувство волнительно пульсировало в груди — появлялось и, будто испугавшись, исчезало. Грациозной кошкой Марта нырнула под навес и чуть прижалась к Жаку. Соскучившийся влюблённый позволил себе обнять её и вдоволь насмотреться:

— Марта, ты у меня такая красивая! — восторженно сказал он.

Тогда девушка чуть смутилась, вспомнив и свои стёршиеся брови, которые только начинали отрастать, и накладные ногти, снятые в источнике. Заглянув во влюблённые глаза Жака, она смутилась ещё сильнее. Чувство, зарождавшееся в ней, распустилось.

Влюблённые поужинали; за трапезой оживлённо обсуждали прошедший день, богатый приятными событиями. Наконец, когда Жак бросил на угли костра два толстых полена, они улеглись, и охотник обнял свою юную спутницу.

— Жак, — откликнулась она через пару минут, — я всё думаю: как тебе удалось удержать меня тогда, после падения в водопад?

— Ну… — протянул он, потом, смеясь, ещё крепче прижал к себе своё сокровище и добавил: — Жутко не хотелось тебя отпускать!

— Но ведь ты был без сознания…

— А, это, — небрежно бросил он, — способность из детства. Давай ка спи, Марта!

— Нет, расскажи! — настаивала она.

Жак вздохнул и начал рассказ:

— Мне было лет двенадцать. Я охотился примерно так же, как мы с тобой сегодня, только это было зимой. На берегу, противоположном «Гортензии», я выследил крупного оленя. К сожалению, моя стрела лишь ранила и напугала его. Он громко взревел, должно быть, предупреждая сородичей, и, обгоняя ветер, ринулся прочь, ломая цветистыми рогами ветки. Недолго думая, я бросился следом: хотел добить его, чтобы избавить от страданий. Но олень был силён и гнал меня несколько дней. Мы бежали по много часов кряду (следы были хорошо видны на снегу, поэтому я не отставал), а потом оба, обессиленные, валились с ног. Порой я почти догонял его — видел метрах в пятидесяти впереди, — но был уже не в силах натянуть тетиву. А он, видя это, не спешил дальше. Постепенно звериными тропами он перевёл меня через горы в дремучий лес. Мы зашли так далеко, что теперь от него зависела моя жизнь.

На третий день, посреди ночи, меня разбудил жуткий волчий вой. Он был настолько близко, что спросонья показалось — волк стоит рядом. Я вскочил на ноги, выхватил нож и огляделся. Олень лежал на поляне в десяти метрах: внимательно смотрел на меня и не вставал. Видимо, наш с ним привал только начался. Я подошёл и добил его, не желая отдавать волкам. 

(Жак решил не рассказывать Марте о том, что ему пришлось сделать несколько глотков горячей крови животного, чтобы хоть чуть чуть восстановить силы.)

Затем я быстро залез на ближайшее дерево — и едва успел, как несколько волков выбежали на поляну. Главой стаи был огромный белый вожак; он чуял меня и осторожничал, пытаясь определить запах. Я понял, что это мой шанс прогнать незваных гостей. Получше зацепился ногами за ветви, достал лук и пустил стрелу. Вожак упал замертво. Вся стая пришла в ярость: они метались кругами, скалились, грызли ствол. Мне ничего не оставалось, кроме как заночевать на дереве. Сил не было, а сон клонит. Тогда я обнял ствол своего временного прибежища и сцепил руки. Страх смерти научил меня, при необходимости, не разжимать рук во сне.

Утомлённая за день и убаюканная рассказом, Марта быстро уснула. Теперь её согревали не только костёр и белая шкура, но и тёплые объятия Жака.

Прошло несколько дней. Жак много времени проводил в охоте, и, в конце концов, засушил на костре достаточно мяса, чтобы его хватило на обратный путь до «Гортензии». Его нога полностью зажила и сгибалась, как прежде. Марта больше не следовала по пятам за спутником: собирала хворост для очага, обновляла примятые ветки лежака, рвала цветы и ягоды. Она часто проводила время на берегу, наслаждаясь прозрачной рекой, а по вечерам неизменно принимала горячую горную ванну.

На седьмой день после основания лагеря путешественники позавтракали, раскидали костёр и отправились к «Гортензии». Охотник разведал часть пути, поэтому пара быстро продвигалась к цели. Они почти безмолвно пробирались то через лес, то по пригоркам и среди гор, разговаривая главным образом во время коротких привалов. Долгими переходами же каждый думал о своём. Марта с болью вспоминала родных — и тревога её усиливалась с каждым шагом. Жак думал о Марте и «Гортензии».

За целый день они прошли примерно половину пути, но завтра их ждала более пологая и лёгкая дорога. Путешественники сноровисто разбили лагерь; несмотря на усталость, Марта не пожелала отлынивать от дел. Наконец, усевшись рядом, перед пылающим костром, они оба ощутили приятную расслабленность, отстранились от терзавших мысли и повеселели. Девушка пристально всматривалась в новый пейзаж, а охотник поглядывал то на огонь, то на свою спутницу. 

Дни, проведённые в лесу, необычайно преобразили Марту. Её природная красота расцвела в полную силу. Каштановые волосы в свете костра переливались бронзой, брови полностью отрасли: их тёмный цвет гармонировал с глазами, а ровная форма, напоминавшая мазок кисти, придавала женственному лицу ангельскую нежность. Миндалевидные, нежно розовые ногти девушки после целительных вод источника искрились блеском — не уступая звёздам, — но не на них обращал внимание Жак. Карие глаза, увенчанные природными ресницами, теперь, в отблеске пламени, пылали золотом янтаря и сводили его с ума. Никакие пластмассовые украшения не смогли бы ни испортить, ни добавить им чего то нового — как нельзя ни прибавить один атом во вселенную, ни отнять его. Сравнение, впрочем, было точным: образ любимых глаз, однажды поселившийся в сердце, словно вселенная, неустанно расширял его.

В довершение образа Марты природа заботливо тронула её веки лёгким смуглым оттенком, а на чувственных губах вот уже несколько дней цвели алые розы. Марта стала настоящей красавицей во всех смыслах. 

Едва они легли спать, послышался протяжный волчий вой.

— Жак, — прошептала испуганная Марта, открывая глаза.

— Что? — лениво отозвался спутник, совсем не желая высовывать нос из под одеяла из её волос.

— Волки, Жак! — всё так же испуганно продолжала она. — Пойдём, нам нужно забраться на дерево!

Охотник рассмеялся и громко завыл по волчьи.

— Нет, — парировал он, смеясь, — я просто рассказал им, что со мной самая опасная охотница! 

Марта пыталась вырваться из его цепких объятий, но Жак удержал её. 

— Они в нескольких километрах от нас, — успокоил он, — и всего-навсего приветствуют полную луну… ну или прощаются с тобой, если это предположение нравится тебе больше.

Марта немного оправилась, и Жак подкинул в костёр побольше дров, чтобы юная путешественница перестала тревожиться. 

***

На следующее утро пара продолжила путь навстречу «Гортензии». К полудню они добрались до истока своего путешествия — водопада. Марта залюбовалась его величием, а Жак осмотрел прилегающую территорию. Он заметил несколько старых кострищ и решил, что здесь разбивал лагерь поисковый отряд. Чуть дальше по течению он увидел лодку, и они с Мартой подошли к выброшенному на берег судну.

— Отплавала своё, моя скорлупка, — грустно сказал Жак, показывая трещину, которую она не сразу заметила. — Смотри, остов треснул.

Вёсел у лодки не было: их держатели были разрезаны острым ножом.

— Хотя я рад, что всё так вышло, — произнёс он, взглянув на Марту. — И для меня, и для неё это падение стало последним.

Он хотел было продолжить путь к «Гортензии», но спутница, останавливая его жестом, осторожно спросила:

— Значит, были и другие, Жак?

— Что — «другие»?

— Другие падения... — она пытливо всмотрелась в его глаза. — Другие девушки?

— Марта… — начал Жак.

Но всё видящие глаза девушки уже получили ответ. Мгновение — и ужасные мысли, как кляксы, очернили её сердце. Вдруг Марта бросилась к водопаду. Ей было невыносимо больно и тошно на душе: неведомые муки терзали её естество, хотелось оказаться где угодно — только не рядом с Жаком. Невыразимо горькое слово, сильнее яда, острее ножа для любящего женского сердца, — «соперница» — пронеслось в сознании Марты. 

Не в силах вынести свалившегося на неё горя, она, словно в забытьи, бежала прямо к неистово бурлящей воде, с лёгкостью лани перепрыгивая брёвна на пути. Она ничего не замечала вокруг: не слышала ни рыка водопада, ни криков чаек, предупреждавших прекрасное создание об опасности, ни Жака, догонявшего её. В последний момент он настиг девушку и крепко схватил её. Марта забилась в его руках пойманной птицей. Горькие слёзы обжигали Жаку руки, словно раскалённая лава. Ему хотелось провалиться сквозь землю, повернуть безжалостное время вспять, но он только стоял и ждал, пока возлюбленная успокоится.

Вскоре твёрдым, спокойным голосом Марта произнесла:

— Отпусти меня. Нам нужно возвращаться.

До конца пути, занявшего несколько часов, Марта не произнесла ни слова. Жак же голоcил почти без умолку: то объяснял, зачем затеял глупую выходку с водопадом, то клялся, что в последний момент передумал и не хотел подвергать Марту опасности, то уверял её, что она, действительно, преобразилась, и что он без ума от неё настоящей. Несколько раз он хватал возлюбленную за руки, умоляя произнести хоть слово, но Марта молча отводила взгляд, безжизненно поворачивая голову в сторону. 

***

Возвращение пропавших наделало немало шума в «Гортензии». После исчезновения Жака господина Биро хватил удар, и врачи, опасаясь за его жизнь, переселили хозяина отеля в просторный номер — о чём сам он весьма сокрушался. Узнав об этом, Жак поспешил к человеку, когда то приютившему его. Прежде, однако, он в последний раз взглянул на Марту, произнёс её дивное имя — но девушка не ответила. Она поспешила к родным, которые всё ещё надеялись на её возвращение и не покидали отеля. 

В небывалой спешке, налегке, поручив отправку багажа сотрудникам «Гортензии», через полчаса Марта вместе с родными покинула долину. 

***

Прошло почти полгода после описанных событий. Хотя Жак скучал по жизни лодочника, он больше не садился в лодку. Господин Биро немного оправился, но редко выходил к гостям. Он понимал: пора готовить наследника к последней должности — управляющего. Основатель отеля притворялся больным и целыми днями лежал в кровати, то глядя в окно на чудесную долину, то рассматривая висевшую рядом серую форму, мысленно считая часы до того мгновения, когда снова её наденет. 

Убираться в своём номере он поручил самой разговорчивой горничной и подолгу задерживал её у себя — расспрашивая то о гостях, то о делах отеля. Прозябая без настоящей работы, старик ощущал быстрое увядание, и накануне ежегодного праздника — дня рождения «Гортензии» — вызвал к себе нового управляющего. 

— Сын, — обратился он к Жаку, впервые назвав его так. — Ты отлично справляешься с обязанностями! Тебе так идёт этот костюм, ты стал совсем другим человеком. 

Старик помолчал, невольно вспоминая свои первые годы в отеле. 

— Ты знаешь, завтра именины «Гортензии» — и, пожалуй, мой последний юбилей, — грустно заметил он. — Я прожил достойный, счастливый век, Жак. Добился многого… вырастил двух детей — детей хороших, замечательных...

Жак молча кивнул, делая понимающий жест. 

— И теперь, — продолжал господин Биро, — стоя на пороге своего склепа, я хочу доверить тебе дело всей моей жизни, — старик понизил голос до шёпота, — твою сестру… «Гортензию».

Он многозначительно посмотрел на приёмного сына.

— Отец, за последние полгода я хорошо поработал, — начал Жак. — Освоил все тонкости работы «Гортензии», изучил гостевые и расходные книги. Замещая тебя, я стал её сердцем. 

От этих слов старика бросило в дрожь. Жак продолжал: 

— После празднества мне нужно будет уехать. — Он жестом остановил собеседника, собиравшегося возразить. — Надеюсь, это не займёт много времени. Но если ты вдруг решишь мне помешать или захочешь своей последней волей сделать из меня раба — я разорю «Гортензию», сожгу её, если потребуется. 

Последние слова, безусловно, расстроили господина Биро. Но к чему только не готовы старики… 

***

На следующий день, в парадном, роскошно убранном зале «Гортензии», юбиляр как ни в чём не бывало, добродушно улыбаясь и принимая сердечные поздравления, произнёс небольшую речь. Господин Биро рассказал самым близким гостям любимого отеля, что отходит от дел и назначает преемником Жака, «который стал ему как родной сын». Торжество продолжалось шумно и радостно. 

Немного понаблюдав за новоиспечённым управляющим, который, не отходя от привычки, всё так же трудился — подходил то к одному, то к другому столику, улыбаясь или заговорив то серьёзно, то весело, — господин Биро утёр счастливую слезу старика и отправился в последний путь по коридорам своего творения. 

Через час гости преобразились: их ждал пышный бал маскарад, который должен был завершиться под утро грандиозным фейерверком. «Гортензия» раскрыла очередной свой цветок — двери танцевального зала, где известный оркестр уже играл волшебные мелодии великих композиторов. Маски, надетые юными девушками и молодыми женщинами, по понятным причинам, немало радовали Жака. 

Он старался участвовать лишь в общих танцах, но, на радость гостям, иногда приглашал ту или иную даму. Он стоял с несколькими масками и принимал нескончаемые поздравления, связанные с новой должностью (а, по сути, с переходящей к нему во владение «Гортензией»).

— Примите мои поздравления, господин Люма! — радостно воскликнула подошедшая к нему маска. 

Сердце Жака сладко сжалось и на мгновение замерло, словно набирая воздух перед прыжком в воду, и вдруг бешено забилось. Он узнал не только голос: пара любимых глаз ярко отражалась в пламени его сердца, вспыхивая мириадами солнечных зайчиков. 

— Я, право, вас не сразу узнала, — продолжала девушка. — Господин Биро написал мне, что в отеле больше нет лодочника. 

Жак стоял молча, поражённый. Его небольшая компания, не замечая происходящего, удалилась. 

— Что ж, и вы меня, должно быть, не узнаёте? — весело рассмеялась маска. 

— Как же тебя не узнать, Марта! — наконец воскликнул Жак, заключая опешившую девушку в объятия и кружа её хрупкое тело. — Ведь никому на всём белом свете так не идут платья! 

***

Остаток вечера влюблённые провели вместе — как, впрочем, и остаток своей жизни. 

На всём празднике только Марта оставалась недовольна новой должностью её Жака, в чём она ему и призналась в тот момент, когда, взрываясь в небе, фейерверк тщетно пытался затмить вечные звёзды. 

— На самом деле я абсолютно свободен! — парировал Жак. 

— Не настолько свободен, как тебе кажется, — рассмеялась Марта. 

Жак счастливо ответил тем же и сорвал с возлюбленной маску зайца. 

— Марта! — восхищённо произнёс он. 

Просиявшая, гордая своей природной красотой девушка с наигранной грустью повторила: 

— Жаль, что ты больше не лодочник… 

— Я всегда им буду! — твёрдо сказал Жак. И, чуть подумав, добавил: — Для тебя. Хотя озеро сейчас спит подо льдом. 

— На свете есть много удивительных мест, — загадочно произнесла Марта. — Я ведь так и не побывала в Венеции… 

— А я как раз туда собирался, — засмеялся Жак. 

На следующий день влюблённые отправились в город мечту любого лодочника. Этот уголок Италии, кстати, так и не утонул во времена Жака — ведь если живёшь среди воды, волей неволей научишься плавать. 

Старик Биро вскоре оставил наследнику, как говорили слухи, целое состояние. Но, как и у всякого влюблённого, всё богатство Жака заключалось в одном — в Марте, девушке, которая в буквальном смысле открыла ему целый мир.


Декабрь 2016