Andante cantabile. Филармоническая пьеса 2 часть

ANDANTE CANTABILE

Филармоническая пьеса-реминисценция
в шести картинах
_________________________________________

ПРОДОЛЖЕНИЕ:


КАРТИНА ПЯТАЯ

7 сентября. Прошлое. На часах 11:30.
Большой концертный зал. Конец репетиционного перерыва. На сцене лишь некоторые из оркестрантов, каждый занят своими делами: кто общается с коллегами, кто с инструментом, а кто пьет кофе. В зал заходят дирижер с партитурой в руках и концертмейстер группы первых скрипок – Герман Раух.

  ГЕРМАН (указывая в ноты). Вот здесь… ритенуто, мне кажется, не уместно, оно здесь даже не указано… зачем?!
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Затем, чтобы завершить фразу. Лишь завершив одну фразу, можно начать другую. Элементарно!
  ГЕРМАН. Но это неправильно! Я думаю, автор хотел здесь…
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ (захлопывает партитуру). Ну, во-первых, думать – занятие очень вредное, а во-вторых – если автор что-то и хотел сказать, то уж наверняка дирижеру, а не отдельно взятому оркестранту.
  ГЕРМАН. Концертмейстеру оркестра, быть может?
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Оркестранту.
  ГЕРМАН. Может быть, первой скрипке?!
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Скрипачу. И ему я могу передать от автора только пламенный привет.
  ГЕРМАН. «Пламенный привет» мне автор сам передал уже в конечном варианте партии!
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Тогда что же Вы хотите от меня, Герман? Что касаемо партии. Звук сам по себе прекрасен, рука легкая, свободная, но вот техника скрипичная несколько слабовата.
  ГЕРМАН. Техника слабовата?! Да Вы смеетесь надо мной…
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Да-да, и над всей группой первых скрипок тоже.
  ГЕРМАН. Вы, в конце концов, дирижер, а не скрипач, и чтобы выводить такое заключении о звучании, нужно…
ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ (перебивая). Но как бы то ни было, я – дирижер, как Вы сами сейчас заявили. А что такое – дирижер? Дирижер – это все. И уж лучше быть дирижером, чем играть на скрипке (улыбается).
  ГЕРМАН. Чтобы оркестр играл сам по себе произведение, которое он и так прекрасно знает, которое он исполнял десятки раз?! Дирижер должен слушать не только свой внутренний голос и мысли, но и оркестр, а, главное, он должен его слышать, чувствовать!
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Да-да, а еще прислушиваться к оркестрантам.
  ГЕРМАН. И это немаловажно.
  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Присматриваться… принюхиваться…

(Герман смотрит на него в исступление. Пауза)

  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Где бы ты был сейчас, мой дорогой, если бы не я? Да и кем бы ты был? Учителем скрипки в школе искусств или, может быть, второй скрипкой в любительском оркестре какого-нибудь захолустного дк? Или ты хотел перевестись после третьего-четвертого курса консерватории и играть на альте? (напевает) Техники, техники здесь не хватает. Не хватает именно у тебя. За тобой должны идти, к тебе должны тянутся, а ты наоборот – тянешь весь оркестр и, увы, не на своей шее. (поспешно открывает ноты на прежнем месте) И если вот здесь я не сделаю ритенуто, то в следующей фразе ты просто задохнешься, не выведешь. Поверь, дорогой мой, я прекрасно слышу то, что я должен слышать, как дирижер. В моем слухе ты можешь не сомневаться. И точно знаю, как я хочу, чтобы это услышали другие. Незаменимых в нашем деле нет.

  (отдает партитуру подошедшему человеку, обращаясь к нему)

  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Продолжайте, пожалуйста! Вы все знаете.

  (снова к Герману)

  ДИРИЖЕР ПЕРВЫЙ. Да-да, Герман, на этот раз фортуна повернулась к Вам лицом, на гастроли вы летите не со мной. Это не мое решение, а решение «свыше», так сказать, и комментировать его перед оркестром не собираюсь. Вы, как концертмейстер, объясните им. (еще тише, почти на ухо) И скрывайте, пожалуйста, свою радость тщательнее, а то мне перед коллегой несколько неловко… но то место я бы все-таки еще почистил – на предмет сыгранности и совместного вступления после паузы. (уходит)

  Оркестранты в полном составе. Концертмейстер оркестра проходит через группу контрабасов и виолончелей, оказываясь на авансцене, подает знак музыкантам для полнозвучной настройки. Звучит «ля» первой октавы гобоя, остальные деревянные духовые, затем медные и, наконец, группа струнных смычковых. Из этого полифонического диссонанса возникает дирижер. Пауза. Оркестр готов продолжить репетицию.

  ДИРИЖЕР ВТОРОЙ. Есть то, что называется «предназначение»… и заключается оно в том мгновении, где мы проживаем исполняемое нами произведение. Это не только нота, звук, интонация, краски и оттенки. Музыка – это идея. Идея, которую мы с вами должны открыть, поведать миру, тем самым изменив этот мир. Моя задача, главным образом, таится в драматургии оркестра… не в напыщенной театральности жеста и подачи, а в сверхзадаче. Бетховен – это Бетховен, Чайковский же должен оставаться Чайковским. И наша с вами интерпретация – это, прежде всего, диалог оркестра и дирижера, исполнителя и слушателя, диалог прошлого и будущего. Прошу вас! Раз, два, три…

  Оркестр вступает. Продолжается работа над четвертой симфонией Чайковского. Через некоторое время дирижер, сложив руки на партитуру пульта, приостанавливает оркестр.

  ДИРИЖЕР ВТОРОЙ. Чтобы было экспрессиво, чтобы было а темпо. Тяжелее шестнадцатые, не расходитесь на ауфтакты, одни струнные… неудобное место, да. Четвертый такт! Раз, два, три, четыре… (к струнным)

  Оркестр играет.

  ДИРИЖЕР ВТОРОЙ. Тсс, тише! Легче, еще тише… Один такт до модерато, больше диминуэндо! Шесть! Шесть пиано!.. (к виолончелям и контрабасам)

  Оркестр играет.

  ДИРИЖЕР ВТОРОЙ. С модерато, будьте любезны. Вот эта остановка смычка, здесь мне уже не нужно кантабиле. Крещендо, еще! Еще крещендо!..

  Голос дирижера проваливается в яркое оркестровое форте, где его уже не слышно. Лишь мановение рук и взгляд вынимают из каждой группы инструментов то или иное звучание, необходимое ему сейчас. Звучит отрывок из третьей части четвертой симфонии Чайковского (Scherzo: Pizzicato ostinato), переходящий в главную тему финала симфонии (четвертая часть Allegro con fuoco).


КАРТИНА ШЕСТАЯ


 7 сентября. Прошлое. На часах 23:58.
  Салон самолета. Пассажиры неспешно занимают секции кресел. Все, за исключением экипажа, кто находятся на борту корабля – артисты оркестра. Среди них и Герман Раух. В руках у него телефон, он смотрит то на дисплей, то на часы, и по его напряженному взгляду можно догадаться, что он чем-то весьма обеспокоен.

  ГЕРМАН. Выключить телефон… нет, еще не взлетаем, еще немного…

  (по его руке проходит едва ощутимая вибрация)
 
ГЕРМАН. Алле, да… Хелен! Это ты? Да! Я так рад тебя слышать, ты даже не представляешь! Прости меня, ради бога, прости! Это моя вина!..
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Герман! Ты ни в чем не виноват, что ты, милый! Глупости какие, не мучай себя!
  ГЕРМАН. Ты не сердишься на меня?
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Конечно нет! Но я уже скучаю по тебе и по твоей скрипке!
  ГЕРМАН. По моей скрипке? Хелен, я не узнаю тебя! А как же ревность? (смеется)
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Это называется «женская солидарность», Герман! Я всегда буду любить то, что любишь ты. И пока я в твоей душе, а она – в твоих прекрасных руках, я знаю, я уверена, что с тобой все будет в порядке!
  ГЕРМАН. Мне так хорошо с тобой, Хелен! Знаешь, спокойно, свободно… все, что было со мной до нашей встречи – будто и не было вовсе, будто эта жизнь – другая, где я только и думаю о тебе… какая ты удивительная!
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Это мы – удивительные! Теперь – мы!
  ГЕРМАН. Из нас двоих ты, все же, удивительнее!
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Герман, милый, я ведь так и не сказала тебе… дело не в нас двоих!
  ГЕРМАН. Что? О чем ты? Хелен, что ты имеешь в виду?
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Ты любишь меня?
  ГЕРМАН. Больше жизни, как еще никогда не любил!..
  ГОЛОС ХЕЛЕН. И мы тебя тоже – любим! Очень-очень!
  ГЕРМАН. «Мы»? Не понимаю! Тут какая-то суета, плохо слышу тебя… объясни, пожалуйста!

  В это время звучит голос стюардессы по трансляции:

«Добрый вечер, дамы и господа! От имени авиакомпании «Аэрофлот – Российские авиалинии» командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту самолета SU 2302, выполняющего рейс номер 729 по маршруту «Москва – Франкфурт-на-Майне». Время пути – три часа двадцать пять минут. Желаем вам приятного полета!»

  ГЕРМАН. Алле! Хелен… ты меня слышишь? Мы взлетаем! Как буду во Франкфурте – сразу тебе позвоню!
  ГОЛОС ХЕЛЕН. Герман, открой футляр скрипки и хорошенько поищи в нем кое-что!
  ГЕРМАН. Ладно!

  Через двадцать минут, когда самолет уже набрал высоту, Герман находит аккуратно сложенный, небольшой листок белоснежной бумаги. Он с волнением разворачивает его и читает:

  «Любовь моя, Герман!
  Если ты читаешь это, значит, я так и не решилась рассказать тебе всю правду о нас. Порой говорить правду, пусть даже самую радостную и долгожданную, бывает очень сложно. Но у тебя еще найдется время, я уверена, чтобы многое переосмыслить!
  Уже как два месяца я ношу под сердцем нашего с тобой ребенка. Он будет таким же красивым, умным и талантливым, как и ты! А еще он обязательно будет играть на скрипке и у него будет твоя незабываемая улыбка! Да, я абсолютно уверена в этом. И я благодарна судьбе за встречу с тобой, что она подарила нам еще одну маленькую, но такую ценную жизнь!
  Возвращайся скорее. Я люблю тебя, мой последний романтик!
Хелен.»

  (яркая вспышка света)

 8 сентября. Будущее. На часах 18:27.
 Сцена концертного зала.

  СЛУШАТЕЛЬ. Это последнее, что я помню. Нет, жизнь не прокручивается в такие моменты. Не было ни сирены, ни крена, который бы я почувствовал, я даже не ощутил, как затрясло самолет. Все вокруг медленно ускользало и вдруг провалилось в черную пустоту… При выполнении обхода гро-зовой облачности сверху, командир по всей видимости по-терял управление, и мы свалились в плоский штопор. Но я не знаю, так ли это было на самом деле. Я отключился, возможно, еще до предупредительной тряски, поэтому и не ощутил ее…
Я мечтал бы увидеть, как вырастет мой ребенок.
  Можно отнять то, что ты имеешь, но никогда нельзя отнять то, что тебе дано свыше, кем бы ты ни был.
  Говорят, время меняет людей. Один год – это немного, но этого уже вполне достаточно, чтобы я не узнал себя тогдашнего и прошел бы мимо.
Что человеку нужно для счастья? Любовь близких, кра-сота в душе и музыка в сердце. Больше ничего… Мне больше ничего не осталось… Хелен… (жестом как бы мысленно берет ее за руку)

Я все простил: простить достало сил,
Ты больше не моя, но я простил.
Он для других, алмазный этот свет,
В твоей душе ни точки светлой нет.
Не возражай! Я был с тобой во сне;
Там ночь росла в сердечной глубине,
И жадный змей все к сердцу припадал...
Ты мучишься... я знаю... я видал...

  Дан третий звонок. Будущее. На часах 18:30

  СЛУШАТЕЛЬ. Они стремительно падали…
  (пауза)
СЛУШАТЕЛЬ. Падали навстречу друг другу…
  (пауза)
  СЛУШАТЕЛЬ. Уже ничего нельзя было исправить…
  (пауза, на сцену выходят оркестранты)
  СЛУШАТЕЛЬ. Де-сять ты-сяч мет-ров…
  (пауза)

  Слушатель останавливается в изумлении. На сцену вы-ходит оркестр, с которым он играл всю жизнь, с которым он оказался на борту одного самолета. Все до единого. Кроме концертмейстера. На его месте – пустое сидение, пустой пюпитр без нот.

  ГЕРМАН-СЛУШАТЕЛЬ (в оцепенении). Неужели?.. Неужели только я один?..

  Яркая вспышка. Темнота. Звучит вторая часть четвер-той симфонии Чайковского, соло валторны и гобоя. На ее фоне – еще несколько сильных вспышек света.

  ГОЛОС ПЕРВЫЙ (похож на голос первого дирижера). Раз-два-три… Разряд! Еще разряд!
  ГОЛОС ВТОРОЙ (похож на голос второго дирижера). Мы его теряем!
  ГОЛОС ПЕРВЫЙ. Нет! Он должен жить! Еще разряд! Раз, два, три, четыре…
  ГОЛОС ВТОРОЙ. Он жив! Жив!
ГОЛОС ХЕЛЕН. Герман!..

  Andante cantabile звучит до конца.


                Занавес



11 февраля,
30-31 августа,
2, 4, 6-8 сентября 2016 г.


© Copyright: Маргарита Мендель, 2016




ПРИЛОЖЕНИЕ:


Репертуар:

Чайковский, симфония №5, II часть;
Паганини, каприз №11, C-dur;
Шуман, «Я не сержусь» из цикла «Любовь поэта»;
Сибелиус, концерт для скрипки с оркестром, III часть;
Блюзовые импровизации;
Чайковский, симфония №4, III и IV части