Опоздавшие к музам в дупло

                *     *     *
Опоздавшие к музам в дупло — вроде мёртвых, что сраму не имут.
За футбольной площадкой на съёмнике золотится строительный лес.
Лишь Кавказские горы в дыму, с долгополою шубой сравнимые,
по которой, из признанной вежливости, никогда бы в ботинках не лез.
Ностальгируя, входишь в «свой дом»,словно Данте, —  слоняться
                по прошлому,
где полёт обоснованных выводов брал за горло разносный бюджет;
и зато что в могучей стране полстолетья ходил неопрошенным — 
новостные ангары выводят молодой в облака Суперджет.

Глинобитная тишь под ногой различает налог на имущество
и попытку стать несколько выспренней, чем гражданская тяга к ружью.
Неужели на старте стопы слишком долго с решением мучился,
что, под сводом свинцовой отчётливости, до сих пор свою душу гружу?
За проигранный в Риме сезон получил  бы участок в Испании.
Ветераном — за доблесть к Отечеству — демократию б с тяпкой развёл.
За прислугой вторым небесам, коммерсанта б из Риги не спаивал.
На пороге, меж плугом и вечностью, бок чесал бы задумчив, как вол.

Камельками ли рощи горят, где простужена Делия в сыщицах,
собирает подружек для оргии, Оффенбаха за лёгкость круша?
Или чахло настроенный тон — как политик, в интригах
                пресытившись,
опершись на зелёное поприще, загоняет последний свой шар.
За наследство! За веру в царя! За балтийские воды с пристрастием!
Красным маком, опавшие с улицы, новой вольницей дышит народ.
Никогда не стремился к тому, чтоб в затылок к ведущим
                пристраиваться:
за естественным правом к дистанции ещё прапор в лицо наорёт.

Поэтически ж, в новый мне мир не приходится даже и
                всматриваться —
тип безумца расхожего мнения не возьмут под стальное крыло!
И пускай в отсыревшей мечте дилетанты колдуют над матрицей:
эту степень мартышки в полемике —  запечатал, как в басне Крылов.
В зеркалах отшумевших времён в караоке шумеры не первенствовали:
кто-то клал тетиву в изголовье, запустив в оборот алфавит.
Так наложенным вспять платежом не отправишь открытку
                с приветствием:
многотомный архив несработанного — тишиною, как плющем, повит.

Финикийцы — торговый народ: продюсировать цвет стеклодувами;
обогнув Средиземное с Африкой, — дали Риму отчаянный бой.
Перекрыт ли был ход парусам? — воды вскрыть Ганнибала задумывали!
Но, как срыт Карфаген, — опечалились: время слова замкнулось губой.
Колокольни ль мои не звонят, словно голос застыл от опричнины?
Словно с ворона чёрного рубища новгородская б пала земля.
Как в скафандре б, поднявшись на борт, с головы стал эпохи отвинчивать,
задубевшую память в булыжниках — зоной парковой озеленять.

Обожаю врождённый хай тек и амурские брусья под рельсами;
в ледовину полгода закованный, ночь полярную взглядом включать.
Логопедом гибридной весны не логической связью прогрелся бы,
а, в до паха натянутых валенках, — домработницу выставив в чат.
Ты мне снишься как ваза в руках на коленях разбитого вечера,
под британской застёжкой на лифчике в домовитых стоишь корпусах.
Пока поле покладистой мглы Мартин (шваб), как в бинокль,
                опредмечивал, —               
парный взгляд на стальную конструкцию хвойной тягою вслух распускал.

В самовитый обзор на бровях не пустился б, не зная, чем кончится,
и весёлую влажность к натурщицам проявлял бы стеснённей, чем мог.
Что же встал на развилке дорог пред бесплодною тенью смоковницы:
чтоб питать свою душу нитратами, на подушках от выбора мок?
Я глагольный рычаг не врубал и Конфуция к уху не требовал;               
в разделённости клеток на метрики обошёлся б и гроздью дрозда.
Завербованный детской игрой, по колено завязанный средами,
словно знал, что, когда-нибудь, мерами — рукомойником душу раздам.

Вот с свет уж идёт изнутри, в освещённые входишь хоть улицы.
И дома, как стеклянные кубики, верно б, мог по бокам расставлять.
Не случилась бы только беда, чтоб от чьей-нибудь дури обугливаться!
За витриной раскосых возможностей быть раздавленным кем-то, как тля.
В трёхколорный халат запахнусь — победителем в песне предчувствуя,
как немая привычка отсутствовать обретает вдруг свой силуэт;
как знакомые вещи в словах, между смыслом что есть и причудами,
близорукости ради, иль дальности — под рукой оставляют свой след.

В новогоднюю ночь ли прощусь с общежитием взрослого лагеря,
где достоинства больше, чем опыта, — перекроет в пассатах волна:
столб ли света над миром прошёл, новой эрой, как балкой, вылагивая,
чтоб стеной кругового верчения за сеансом свой план выполнять?
Или длань то всевышней судьбы, зачищая проект мироздания,
города и селенья повыбивши из гнездовий насиженных мест,
новым сплавом вселенской любви свою версию века продавливает,
за вторым чтоб пришествием с улицы чью-то главную дату заместь?..