5. Лавочка, или Мы с вами где-то встречались...

И СНОВА ЗДРАВСТВУЙТЕ!

     Николаич был пьяницей. Ещё тогда... много веков назад... как ему сейчас казалось. Как это было давно... но память подсказывала, что всего несколько дней назад он лежал пластом на этой самой лавочке и был поднят с неё своею же "белочкой".
     Который день... "А, кстати, который?" - он уже не мог припомнить... Николаич приходил на свою любимую лавочку в надежде встретить здесь ту, ради которой в тот день его и посетил Жора со своим "джентльменским набором". Преподнёс её, можно сказать, на блюдечке...
     "Неужели это было простым явлением белой горячки? Конечно, сколько же можно пить? Вроде, и не алкоголиком я был... И Жора мне... даже счастья пожелал. И пить я сразу же бросил! САМ! Вот не хочу пить и всё! Не тянет меня... хоть обнюхайся... Пробовал же - покупал бутылку, наливал, нюхал... Нормальный запах алкоголя, но... пить совершенно не хотелось. Отдавал я её родимую... не пропадать же продукту!
     А Видение моё так больше и не появлялось... И что получается? - надо напиться до чёртиков, чтобы снова с НЕЙ увидеться?.."
     - Жора, Жора... - уже тихо прошептал Николаич, то ли с укоризной, то ли с надеждой.
     Он стал медленно поворачивать голову - в ожидании ли? - в каком-то необъяснимом желании встречи с Жорой. При этом он непроизвольно чуть слышно напевал:
     - Белка песенки поёт и орешки всё грызёт... - и далее по тексту Александра Сергеевича. Но почему-то на мотив "Баю-баюшки-баю...".
     Он буквально выискивал глазами Жору. Белок нигде видно не было.
     Николаич потрогал рукой жорин портфель, который теперь постоянно носил с собой - а вдруг! Что там может случиться "вдруг", он не знал, но ведь Жора тогда ясно ему сказал, что портфель пригодится Николаичу где-то там - в былом! Каком былом? И почему он в ту, единственную, их встречу преобразовался в средневековую даму? Его даму! То видение, что потом ему и предстало! Правда, в нормальном, современном облике. Но, ведь, предстало же! И пить он бросил! Сам! И сны ему стали сниться какие-то средневековые. Наваждение, короче говоря.
     Но ни дамы, ни Жоры до сих пор он так и не встретил. Ходил, как и положено, каждый день на работу... с этим портфелем.
     Единственной переменой в его жизни стали... стихи! Нет, он не пристрастился к их чтению. Он их... писал! Да-да! Он теперь стал писать стихи! Они буквально лились из его протрезвевшей головы... сами - успевай только записывать. И, что самое интересное, были довольно-таки не дилетантскими.
     Образ дамы! Женщины! Той женщины, которая стала... А кем она стала? Внутренние изыскания ответов на этот вопрос только ещё больше погружали Николаича в состояние безысходности. Ответ сводился к одному слову - ВСЕМ! И он всё больше терялся. В нём появились такие терзания, что ему казалось - какой-то червь ползает там, где-то внутри, и грызёт, грызёт его, теперь уже влюблённую, душу. 
     Гоша провёл ладонью по лицу - легче не стало. И где же всё-таки этот Жора? Единственный, как казалось Гоше, кто сможет хоть как-то его просветить в этих душевных метаниях.
     Ещё раз проведя по лицу, Николаич остановился на подбородке, охватив его пальцами - его осенило! Жоры нет, но его же можно и проявить! Достаточно... нажраться до свинского состояния!
     Стоп! Когда карман пустой, он предмет простой... Денег у него не было. А в долг сейчас водку давать перестали. Ну, почему всегда так? Я же не пью! Но сейчас это мне необходимо... в личном плане, так сказать. Для прояснения всей моей дальнейшей жизни, можно сказать.
     Николаич ударил себя ладонью по лбу: "Дубина ты стоеросовая! А портфель! В былом, в былом... Он мне ещё в настоящем послужит".
     Открыв его, он сунул туда руку - она почувствовала холод влажной бутылки. Тётин Глашин первач сам лёг в его руку. И снова полный. Гоша налил себе полный стакан, предварительно посмотрев по сторонам - а нет ли где стражей порядка! Вообще никого рядом не было. Только слышно было, как где-то в глубине парка дятел повторяет азбуку Морзе.
     - Ну, за встречу! - наставил себя Гоша и влил содержимое в рот.
     Никакого отвращения он не почувствовал. Но этого было, естественно, мало.
     "Но как же я буду потом с Жорой общаться?" - резонно подумал Николаич, автоматически наливая себе второй стакан.
     - Ну, за приход! - он опрокинул в себя и этот стакан. - Где же ты - моя абстрактная производная?
     Откинувшись на лавочке, Гоша, вспомнив первую встречу, разбросал по её спинке руки. Глаза сами полузакрылись, оставив маленькие щёлки.
     - Сущность самоедства, а так же самобичевания мне особенно хорошо известны, - услышал Гоша до боли знакомый жорин баритончик. - Ввиду частого излияния передо мною душ моими адептами. Сыворотка правды, если хочешь. Что у трезвого на уме...
     - ...то у пьяного уже в желудке, - автоматически продолжил Гоша.
     - Можно сказать и так. Но это естественное желание. А вот то, про что я хотел сказать, есть подспудное... и не желание, а надобность... выговориться, вынести из себя то, что постоянно тебя терзает, грызёт и т. д. Но на трезвую голову... включается обычный самоконтроль, нежелание обострения отношений. Бывают даже путешествия во времени...
     - С этого места по-ик-конкретне-е, - наконец-то, плавным полукивком повернув голову в сторону Жоры, протянул Гоша своё желание. - Налить? - И протянул бутылку в сторону собеседника, показывая ЧТО налить.
     Жора достал из портфеля железную стопочку и подставил её под горлышко бутылки:
     - Итак, любезнейший, мы пока немного подождём... Прихода дождались, теперь ожидаем некоторого просветления.
     - Жора! Ты только не уходи!
     - Участие и соучастие... Гоша, немного подождём, - ещё раз повторил Жора, - и мы с тобой обо всём поговорим.
     Они, чокнувшись, выпили.