Мишкино детство рассказ

Махорка…
 
   Было это в моем далеком непутевом детстве. Помню, уже выпали последние молочные зубы, когда отец привёз меня на хутор к своим старикам на каникулы под опеку старой бабки - Анны Тимофевны- грозной и набожной казачки.
Едва завидев меня на пороге с баулами, она сменилась в лице и, ковыляя навстречу, ворчала себе под нос: - «Свят, Свят, матерь божья!», словно предвидя недоброе...
В хате стоял запах свалявшейся шерсти, сушеных яблок и разнотравья. Вдоль стен тянулись широкие лавки, заставленные посудой и клубками пряжи.
   В зимние дни, когда работы на базу (во дворе) и на огороде замирали, бабка Анна устраивалась на лавке у окна поближе к свету и, перебирая спицами пряжу, ловко узелками вязала пуховые платки, а дед, шурша газетами, читал ей вслух новости.
Жена всякий раз прерывала мужа, просила повторить про заседанья министров, заглядывала в газету, разводила руками: - «Страсть господняя, - цедила она, - и какого черта они там «гутарят», если в «кажной» странице, на «кажной» фотографии на столах у них водка!». Конечно, сослепу Тимофевна путала бутылки с минеральной водой…
Дед Федор морщился, фыркал на жену… она умолкала, но ненадолго.
   На следующее утро после приезда, я проснулся в горнице. Бабка Анна уже гремела посудой, в печи трещали дрова, пахло мукой, пирожками и шанежками.
Тимофевна спозаранку выгнала скотину со двора, накормила хряка, сходила к Лёньке Зыкову за медом, слазила в погреб за квашенным молоком и уже готовила «щербу» (уха) из карасиков.
Дым валил по всей хате, бабка ворчала, пытаясь ухватом открыть задвижку в трубе,таскала из раскаленной печи чугунки с едой.
Под ногами путался здоровенный, дымчатый кот, в этой суматохе, которому хозяйка не раз наступала на хвост. Котэ каждый раз взвизгивал, отскакивал от бабки, но продолжал тереться около ног в ожидании карасика.
В очередной раз Тимофевна хватала беднягу под бока, швыряла за дверь. И уже потом, я слышал его голос где-то на чердаке, куда он прятался от бабки.
   Так бы и закончилось бесславно мое лето, если бы однажды в горнице я не нашел коробки с махоркою. Запах табака щекотал ноздри, вышибая слезу.
Тимофевна, как и все старухи на хуторе, перед продажей стирала связанные пуховые платки, растягивала на пяльцах, сушила и чтобы уберечь от моли, пересыпала махоркой.
   Обычно, наевшись блинов с вечерним молоком, я убегал на речку и на весь день пропадал с деревенскими ребятами. Ловил рыбу, тянул сети, ставил вентеря, плавал на веслах.
   Однажды у старших ребят закончилось курево. Я вспомнил про бабкины запасы и, смекнув, помчался со всех ног домой. Хата была закрыта на замок. Бабка уходила на обеденную дойку к стойбищу и от цыган закрывала дом.
Вот и полез я в узкую форточку, в ту самую горницу, где хранился табак. Надо сказать, что в жаркие дни станичники спасались от солнца за деревянными ставнями. От того в горнице было прохладно, темно, пахло ладаном. Из угла на меня глядела большая икона, увешанная рушником и ладанкой. Стоял запах масла. Образ Божьей матери в окладе из блестящей конфетной фольги пугал меня. Казалось, большие темные глазища иконы следили за мной из каждого угла.
В темноте я нащупал пачки с махрой, сунул за пазуху и двинулся обратно. И уже решил перекреститься, как это делала старая Тимофевна, но услышал шум засова в сенцах.
   Я испугался, не успев осенить лоб, полез головой в окно. От того и повис на середине окна в деревянной фрамуге.
Бабка за стенкой громыхала бидоном, что - то ворчала, гоняла кота. Я зацепился штанами, рванул клок и кубарем свалился вниз в сад.
Прибежал на речку, где из старых газет накрутили «козьи ножки», засыпали табачку и затянулись. Не успели «раскумариться», как хуторские зашлись в истошном кашле, свернувшись калачиком, повалились на землю.
Оказалось, что в темноте я захватил махорку, перемешанную с нафталином, которой бабка посыпала платки от моли. Так мне и не пришлось затянуться.
   Вскоре Тимофевна обнаружила пропажу и в моей жизни наступили мрачные дни. Вечером, за перегородкой, лежа на перинах, бабка жаловалась мужу, уговаривала увезти меня назад на станцию «Бударино» и отправить в город к «Ваське» (отцу). Дед слушал, наверно, жалел внука, откладывая мой отъезд…