Да тоже ничего

Медленно просыпается день. Ещё горят фонари и ночные вывески, оранжевый и розовый свет от них, и фиолетовых оттенков тени на снегу, постепенно тают. Птиц не видно поблизости. Все они на недосягаемой высоте вверху. И галки и голуби, и отдельные вороны размечают невидимые чертежи на светлеющем полотне бледного неба, полосуя его в разные стороны, иногда сопровождая полёт звуком своих переговоров, отдельные строки которого долетают до разбросанной деревьями сетки веток, и теряются в них.
Вдоль всего проспекта Чайковского идёт бульвар, по сути – безымянный. Четырёхэтажные дома шестидесятых годов уже прошлого века угрожающе нависают над головой балконами с полуразрушенными белыми балюстрадами.
На памятник Кириллу и Мефодию зима набросила белые маскхалаты, и фолиант в их руках теперь больше напоминает рацию, чем книгу.
С трудом нашёл одного голубя, нахохлившегося на ветке ясеня, и не сразу отреагировавшего на круассан, предложенный ему. Нехотя он спрыгнул вниз, но опоздал: непонятно откуда другие голуби прилетели и склевали перед его носом всю добычу.
Девять часов, открывают почту. Радостно, уже подмёрзшие, в ожидающей открытия толпе, пенсионеры проснулись, и проводят перекличку: «Кто за кем? Кто за кем?».
В подъезде меня окликнул жилец со второго этажа:
- Серёж, ты как?
- Нормально.
- А ты?
- Да тоже ничего.