Наказание шпицрутенами

   Выстраивается тысяча бравых русских солдат в две шпалеры, лицом к лицу; каждому дается в руки хлыст - шпицрутен; живая зеленая улица, только без листьев, весело движется и помахивает в воздухе, как веточки в непогоду.
   Выводят преступника, обнаженного до пояса и привязанного за руки к двум ружейным прикладам; впереди двое солдат, которые позволяют ему продвигаться вперед только медленно, так чтобы каждый шпицрутен имел время оставить след свой на  «солдатской шкуре»; сзади вывозиться на дровнях гроб.
Приговор  прочтен: раздается зловещая трескотня барабанов,
раз, два!.. и пошла хлестать зеленая улица справа и слева.
   В несколько минут солдатское тело спереди и сзади покрывается широкими рубцами, краснеет, багровеет, летят кровавые брызги, попадая на лица и одежду экзикуторов...
   ...«Братцы, пощадите!..» - прорывается стон сквозь глухую трескотню барабанов; но щадить - самому тут же быть пороту,  - и ещё усерднее хлыщет березовая улица.   
   Скоро бока, спина и грудь представляют одну сплошную рану; местами кожа сваливается клочьями,  - и медленно движется на прикладах живой мертвец, обвешанный мясными лоскутьями, безумно выкатив глаза свои.
   Вот он свалился, а бить осталось ещё много, - живой труп или просто труп кладут  на дровни и снова возят взад и вперед, промеж шпалер, с которых сыплются удары шпицрутенов, и рубят кровавую кашу.
   Смолкли стоны, слышно только какое-то шлепанье, точно кто по грязи палкой шалит, да неумолкно трещат зловещии барабаны.
   
 Д. А. Ровинский.  «Русские народные картинки». СПБ,  1881 г. , книга IV,
стр. 323 - 324 



Л.А. Серяков
рассказывает о жизни в военных поселениях:
Наказание шпицрутенами происходило на другом плацу, за оврагом. На эту казнь я бегал по нескольку раз в течение двух недель; холодно, устану — сбегаю домой, отогреюсь и опять прибегу. Музыка, видите ли, играла там целый день — барабан да флейта, — это и привлекало толпу ребятишек.
   На этом плацу, за оврагом, два батальона солдат, всего тысячи в полторы, построены были в два параллельных друг другу круга, шеренгами лицом к лицу. Каждый из солдат держал в левой руке ружье у ноги, а в правой -шпицрутен. Начальство находилось посередине и по списку выкликало, кому когда выходить и сколько пройти кругов, или, что то же, получить ударов. Вызывали человек по 15 осужденных, сначала тех, которым следовало каждому по 2000 ударов. Тотчас спускали у них рубашки до пояса, голову оставляли открытой. Затем каждого ставили один за другим, гуськом, таким образом: руки преступника привязывали к примкнутому штыку так, что штык приходился против живота, причем, очевидно, вперед бежать было невозможно, нельзя также и остановиться или попятиться назад, потому что спереди тянут за приклад два унтер-офицера. Когда осужденных устанавливали, то под звуки барабана и флейты они начинали двигаться друг за другом. Каждый солдат делал из шеренги правой ногой шаг вперед, наносил удар и опять становился на свое место. Наказываемый получал удары с обеих сторон, поэтому каждый раз голова его, судорожно откидываясь, поворачивалась в ту сторону, с которой следовал удар. Во время шествия кругом, по зеленой улице, слышны были только крики несчастных: «Братцы! Помилосердствуйте, братцы, помилосердствуйте!»
   Если кто при обходе кругом падал и даже не мог идти, то подъезжали сани, розвальни, которые везли солдаты, клали на них обессиленного, помертвевшего и везли вдоль шеренги; удары продолжали раздаваться до тех пор, пока несчастный ни охнуть, ни дохнуть не мог.В таком случае подходил доктор и давал нюхать спирту. Мертвых выволакивали вон, за фронт.
   Начальство зорко наблюдало за солдатами, чтобы из них кто-нибудь не сжалился и не ударил бы легче, чем следовало.
При этой казни, сколько помню, женщинам не позволялось присутствовать, а, по приказанию начальства, собраны были только мужчины, в числе которых находились отцы, братья и другие родственники наказываемых. Всем зрителям довелось пережить страшные, едва ли не более мучительные часы, чем казнимым. Но мало того. Были случаи, что между осужденными и солдатами, их наказывающими, существовали близкие родственные связи: брат бичевал брата, сын истязал отца… Наказанных развозили по домам обывателей на санях, конвоируемых несколькими казаками. Надобно заметить, что, так как всех 300 человек, наказанных в одном только нашем округе, в лазарете поместить было нельзя, то для них отведены были некоторые избы поселян. Сюда уже беспрепятственно ходили все родные, приносили больным съестные припасы и водку для обмывания ран: водка предохраняла раны от гниения.
Ни одному из наказанных шпицрутенами не было назначено, как мне потом рассказывали, менее 1000 ударов; большей же частью – давали по 2, даже по 3 тысячи ударов; братьям Ларичам, как распространителям мятежа, дано по 4000 ударов каждому, оба на другой день после казни умерли. Перемерло, впрочем, много из казненных, этому способствовали недостаток докторов, отсутствие медицинских средств, неимение хороших помещений, недостаток надлежащего ухода за больными и проч. В народе во все время казней и всех их последствий не замечалось никакого озлобления, ни малейшего ропота против начальства, говорили только: «Господь наказывает нас за грехи».
   Ни до, ни после николаевского царствования это чудовищное наказание не применялось с такой угрюмой последовательностью, и ни один император не подписывал столь бестрепетно эти приговоры к мучительной смерти.

     «  . . . Тогда в солдаты провожали все равно как в могилу, а я не  робел;  я  даже
и не думал, что не дослужусь до офицера... Непременно, думал я, офицером  буду!
Однако вышло другое. Ногу мою очень скоро там разнесло совсем, и положили  меня
в больницу. А в больнице-то я пролежал ни много ни мало, как  целых  два  года,
ногу-то мне там и отрезали. И как раз тут воля вышла! Обкорнали мне  крылья  да
на волю и выпустили! Ни кола ни двора, полетай куда  знаешь  -  это  пролетарий
называется по-книжному-то! Двадцать девять лет мне было тогда, да только  никто
не верил, все за старика считали: переделали мне в  больнице  рыло-то!  За  два
года-то лежанья много я, Копка, книг прочитал: если бы все их собрать, то можно
было бы ими набить вот всю нашу комнату до потолка!  И  арифметике  я  выучился
в больнице, у одного барина, а до тех пор арифметики я не знал,  так  что  оно,
пожалуй, и лучше вышло, что в больницу-то попал. Солдатская служба была  такая,
что волосы дыбом становятся, как вспомнишь! Я бы  непременно  в  беглые  попал,
а беглых тогда "сквозь строй" прогоняли:  поставят  роту  солдат  в  два  ряда,
каждому палку дадут, а беглому руки к ружью привяжут и за ружье ведут,  и  бьют
его с двух сторон в голую спину палкой изо всей силы, так что, когда  до  тебя,
бывало, дойдет очередь бить, то уж не по спине бьешь, а по  кровяной  говядине,
говядина-то клочьями висит, а в ней от палок занозы.  Упадет  он  -  его  водой
отольют, поднимут и опять дальше сквозь строй ведут! Случалось, что  так  и  не
дойдет до конца: помрет под палками. Тихо-то ударить нельзя: сзади строя ундера
идут и мелком на спине крестики ставят тем, которые не изо всей  мочи  ударили.
Кончится "сквозь строй", тут начнут этих  "меченых"  пороть:  только  и  слышно
кругом "ува! ува!" - как младенцы, под розгами визжат!.. »

   «Сквозь строй»
      
        Скиталец

           1902 г.