***

Последнюю полешку печка съела
И монотонно затрещал сверчок.
Луна остыла, томно побелела
И улеглась налево, на бочок.

Ракиты от тумана поседели,
Он явь окутал хмарным полотном.
Лишь лес верхушками высоких елей
Дырявит дымный полог острием.

И, хоть уснувший мир кругом ночует,
Бессонны волны в матушке-реке.
Они, как сто веков назад, кочуют
И говорят на древнем языке.

В избушке свет. Усатый кот на лавке
Свернулся в колобок и видит сны.
А за окном резвящиеся мавки
Плывут игриво в молоке луны.

В печурку дров подкладывает мало
Задумчивый, угрюмый старый бес.
И долго щурится в огонь устало,
И слушает, как затихает лес.

Вздыхает… Тихо скрипнет половица –
Он озирается, и вновь в огонь глядит.
А если закричит ночная птица –
Он уханьем ей вторит – повторит.

Он сед. Он мудр, как ночь. И он печален.
И даже мрачен, как сама гроза.
Похоже, он совсем не спит ночами –
Так высохли бездонные глаза.

Сверчок трещит слышнее: «Что ж ты стонешь?
Что так тебя тревожит, древний дух?
То голову совсем устало склонишь,
А то бормочешь полуплачем вслух?»

И бес вздохнул так тяжко и тревожно…
Погладил лапой сонного кота.
- Ведь утро скоро. Утром будет тошно.
С рассветом вновь засветит пустота.

Душа моя черна, но я не злобный.
А то, что утром – почернее зла.
Над Русью будут, словно рев надгробный,
Греметь треклятые колокола.