Вечер близился к апогею...

Вечер близился к апогею, луна понурая,
Беспристрастно, потупив глаза, смотрела на нас.
Мы сидели и думали, пили конечно, но думали,
Я думал в профиль, она почему-то в анфас.

Мир в отраженье окна, ливень идёт лавиною,
Горло гремит, опустошая стакан.
И я снова чувствовал, половины мы,
Как союз бывших целым, но после распаянных стран.

До утра оставалось так много, но всё мимолётнее,
Летели минуты, как смертники с крыш корпусов.
А вокруг всё не так, толи близился самолет её,
То ли предали все, даже верные стрелки часов.

Поезд мчит под окном, отстук слышится словно симфония,
Оставляющих дом, или только въезжающих в дом.
И в приёмнике Фриман играет на саксофоне нам,
Песнь о том, как великий рабов из Египта увёл.

Мы расстались вчера, под другую совсем мелодию,
Гробовое молчание, стук протекающих труб.
Это было лучшее, лучшее полугодие,
А закончилось тихо. Неправильно. Шелест набрякших губ.

Весь ансамбль окружности слился в воскресное зарево,
Первый луч освещал только стул, на котором она,
Словно полупрозрачное, полуподвижное марево,
Лучом была будто прожектором озарена.

Она вышла из комнаты, и из квартиры наверное,
Я уже не смотрел, неизбежностью полнился смог.
И ступал наугад, на веру, хоть сам не веровал,
А если б и веровал, больше бы верить не смог.

Холодильник был сломал, неделю наверное третью,
На столе пахло кофе, дымил прогоревший табак.
А ведь мог быть пожар, но, мы вовремя это заметили,
И сделали все, что бы это было не так.

Мы пожарные, милая, вот кто мы, вот кто мы, вот кто мы,
Наше дело тушить, разжигать же оставим другим.
Мы как пара столбов, что в землю неправильно воткнуты,
Но как нас воткнули, так мы теперь и торчим.


Она наверное летит уже над Москвой, ну или хотя бы над Тверью,
раздается громкий хлопок.
Её последняя симфония - хлопнуть дверью,
Моя же - хлопнуть в висок.