Светящаяся тишина, о стихах Н. Коновского

СВЕТЯЩАЯСЯ ТИШИНА
(Размышления о поэтическом творчестве Николая Коновского)

Высокая духовность и такого же уровня поэтическое мастерство отличают поэтическое творчество Николая Коновского. Его поэзия звучащая, ёмкая, зримая, заставляющая духовно задумываться, размышлять. Она – как "горнего ветра глоток В сердце врывается и разрывает сосуды". Вникая в его поэтический мир, начинаешь видеть этот мир в ином свете, в обратной перспективе: духовное видится крупнее, ближе, а земное, мирское – отдаляется, приуменьшаясь. И душа застывает как бы посреди этой картины, созерцая и запечатлевая:

Дорога, хмурый небосвод,
Реки незримое движенье,
Застывшее, – как бы живёт
В задумчивом оцепененье.

Такое ощущение, что стал невольным, не то что созерцателем, но и соучастником произведений живописи Фёдора Васильева, одного из любимых художников Николая Коновского. Такая же густота красок, такой же драматизм, такая же внутренне-строгая любовь к родной земле, выраженная динамичностью свободного мазка словом, которым он на практике старается проверить выношенное им понимание колорита образа. Содержание его стихов выводит за пределы изображенного образа, открывая мир духовных скреп, которыми держится вся Божия Вселенная.

В творчестве Николая Коновского ярко видна линия поэтической традиции Ф. Тютчева, восходящая к Г. Державину, которой, как и всякой подлинной лирике, присуще философское начало. Несомненно, что на его творчество оказала влияние лирика тончайшего А. Фета, проникновенного А.К. Толстого, экзистенциалиста Г. Иванова, с его стилистической ясностью и трагическим мировидением, позднего философски мыслящего Н. Заболоцкого, И. Бунина, с его острой изобразительностью…

Дремучий сад, покой и негу льющий,
Жизнь – на железной грани лезвия.
...Тишайший ветр, о вечности поющий,
Простой, как голубь, мудрый, как змея!

Поэт смотрит на мир трезво, понимая, что в нём существуют свои закономерности, "где даже скорбь вековая, Как дар – во спасенье и в успокоенье дана..."

Как и Тютчев он пристрастен к эпитетам, обозначающими пограничные состояния вещей и явлений, вроде "холодно-пронзительное небо", "зыбко-тягуче свеченье", "день серебристо-промозгл", "березняк, что, бестелесно-прозрачен", "облака причудливо-безмолвны", воздух раскатисто-зол", "трава, раскидисто-легка", "пчела воздушно-тяжела", "узко-смиренная тропка", "истончённо-тихий свет", "запах недвижимо-тонкий", "зыбко-угрюмый лес", "весна пронзительно-холодная", "бутон непознанно-полуоткрытый"... и даже мышь у него "сухо-старательно заскребётся в подполье". Как и у Тютчева, язык его стиха склонен к архаике, в его словаре часто употребимые слова – из лексикона 18-19 веков.
Поэт понимает важность влияния сказанного слова, ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься:

Может случиться такое:
В лучший из лучших миров
Будем идти под конвоем
Наших же собственных слов.

Главное содержание лирики Коновского составляет поэзия скрытого мира человека, его душевной "бездны", "бездны" бытия, вмещающей бездны небесные и поднебесные и бездны незримые. Ему одному дано увидеть, как "вечные сосны над вещею бездной шумят", услышать "язык всепоглотившей бездны..." и подняться "до бездн поднебесных" потрясенным духом. Вот он идёт по терренкуру (что символизирует жизненный путь к улучшению физически-материального состояния), пролегающему между морем (нынешней стихией жизни) и кладбищем (умиротворением будущей жизни) и озирает эти "бездны", смотря на кладбищенские кресты, где лежит и почитаемый им поэт и священник Николай Мельников и как бы видит жизненный Крест каждого человека, который вырисовывается самим образам стихотворения ("В причерноморском городе одном..."):

И между этих бездн бездонных –
Смиренного кладбища и глухого,
К создателю взывающего моря,
Идёшь, как по канату:
Влево-вправо...

Здесь чётко видится этот КРЕСТ: Вертикаль – путь от мира со всеми стихиями к миру духовному и Горизонталь – движения идущего "влево-вправо". Если присмотреться внимательно, то эту духовную графику можно увидеть и в других его стихотворениях.

Поэт понимает, что крестный путь упирается в вечность, главное – с него не свернуть, пусть этот путь будет даже и обычной просёлочной, глухой дорогой:

...Я миную, а ты пребудь:
Безмолвие, чащоба, глина.
Прохлада, веющая в грудь
В безлюдной стороне старинной,

Вдали, над ветхою стрехой –
Горящих облаков чертоги –
Бездонный космос всеблагой
Проселочной, глухой дороги!

В стихах поэта постоянно присутствует драматизм бытия человека, присутствует конфликт души со своим "эго", где душа не хочет быть объектом стихий, а хочет видеть собственную связь с духовным, творческим началом, дающим смысл бытию Вселенной. Это видно по одним из значимых, на мой взгляд, стихотворений "СОН В НОЧНУЮ ГРОЗУ": "Напрягает крыла, озирается смутно душа, Осиянная страхом и дышащей мглой полуночной!", а также "ПРИГОРОДНЫЙ ПОЕЗД", где присутствует и ощущение связи времён:

В небесные выси отверзся томящийся слух,
В церковные звоны... Что может быть тоньше и чище,
Чем этот безмолвный, российский, прадедовский дух,
Как свет, восстающий от тёмных крестов на кладбище...

Эта связь времён присутствует и у Ф.И. Тютчева, и у А.А. Фета, и у И.А. Бунина.

Стихотворение заканчивается примирением со всей вселенной, принятием всякого деяния Божьего:

...Пустынные стаи и в тёмных низинах вода,
Проселок разбитый да грустно бредущее стадо –
Воздымут из тлена блаженную душу туда,
Где ни покаяния, ни оправданья не надо...

Как любого значимого поэта, Коновского не может не волновать тема времени и вечности, поэтому он перефразирует известное тютчевское SILENTIUM! "Молчи, скрывайся и таи..." в своё: "…Сокройся. Слейся. Стой. Дыши – Одним дыханием с Предвечным". Он "зрит, как по слову Божиих святых, Остановясь, как солнце, светит время". А остановленное время – это уже вечность, которую он, как и скоропреходящую жизнь, исследуют в свете живой природы: "В глуби задумчивых вод Вечное небо плывёт". Или:

Всплески наклонного шума –
Пламень под коркою льда,
Душу, и сердце и думы
В вечность уносит вода.

Бренное уходит, не меняется лишь вечность, подразумевающая постоянное движение:

…Бренное: поле, дорога, звезда,
Мукою ставшие годы, –
Медленно, словно сквозь пальцы вода,
Неотвратимо уходит.

Но поэт дополняет: вечность – это постоянное движение к Творцу, ведь мы бренны, т.е. то, что в нас, то что на нас и вокруг нас – всё ветшает: постоянного, кроме Творца и сущего в Нём, ничего нет:

...О, нищих, нас – кого не опалит
Безмолвием великая равнина,
Особенно – когда Великий Пост,
И зрит ее из мрака всякий сущий, –
Как бы полет, как бы вселенский мост
Из нынешнего века – в Век Грядущий!

У Коновского, как поэта, необыкновенный поэтический слух, поэтический инстинкт, которым он хочет "слушать облака, И не считать века", которым слышит "поле, Ветром встревоженный лес", "клейкой плещущей листвы Доверчивое лопотанье", слышит как "в тишине сокровенья Произрастают слова". Он прозревает и понимает:

И в тучах проступивший лик,
И вспыхнувшее песнопенье
В чащобах утренних – язык
Спасенья и благодаренья.

Лишь такой поэт, как Коновской, может чистосердечно, без надуманного пафоса, сказать: "Затрепетавший комок бытия Слышу в глуби небосвода".

А вот стихотворение "ЛОПОЧУЩИЙ ДОЖДЬ", где услышанная человеком природа, дарует слышащему внутреннюю благодать, происходящую от мира со всяким творением Божиим, вследствие прощения, очищения от скверн душевных:

Затрепетавшие кроны,
Зазеленевшая рожь, –
Вслушиваюсь в монотонный,
В листьях лопочущий дождь:

Словно о чём-то вещает
Мокрое царство ольхи,
Словно бы кто-то прощает
И разрешает грехи…

Ведь, как видит поэт, "может, и день сей хрустальный Для покаяния дан".

"Что не выскажешь словами, звуком на душу навей", – писал Фет. И Коновской, будучи "таинственно и безначально слит С несмело нарождающимся миром", вслушивается в природу: "И в тишине, сгустившейся над лугом, Сквозит и брезжит, вызревая, звук, Почти еще не уловимый слухом..." И вот звук вызрел, стал слышим, и из него рождается всё произведение, как в стихотворении "СОН НА ПОКОСЕ":

С пронзительным свистом серебряно сбитые росы!
О, пламень холодный! О, тяжесть затёкшей спины!
Как долог и сладостен сон на полдневном покосе
Под тенью сквозящею грузно сметённой копны!

Лежишь бездыханно, раскинув тяжёлые руки,
Усталою плотью духовных не ведая пут.
Лишь где-то глубоко возникнут незримые звуки,
И так же неслышно в бездонную вечность уйдут.

В этом, видно, и есть секрет мастерства Николая Коновского, как поэта, – услышать, что хочет сказать природа:

Шепчущая же, сквозная
Липовая благодать
Чует и в точности знает
Всё, что он хочет сказать.

Для него даже тишина в природе – это такой "запредельный" звук, который приводит в содрогание:

Шмели, трава, колосья, ливни,
Жар плоти, дышащий простор –
Дарованной и тайной жизни
Блаженный запредельный хор...

Уж мочи нет... Падёшь устало
Под сенью сладостной копны.
...И содрогнёшься от обвала
Громоподобной тишины.

Но ведь это содрогание от того, что тишина понимается, как какое-то высшее проявление – явление горнего мира:

Воздух – живой и бесплотный…
В уединенье сосны –
Прикосновенье холодной
Горней лесной тишины.

А чтобы не слышать какофонию суетного мира, поэт выбирает один путь, говоря: "Громом грохочущим, шумом рощ Я затыкаю уши!"

Не только слух, но и острое духовное зрение поэта позволяет Коновскому сказать: "Сад поднебесный до ветки надломленной вижу! Сад наднебесный – до помысла видит меня!"

У Коновского природа, как средство вхождения в бесконечный духовный мир, наделена способностью говорить, нужно лишь пребывать "в тишине сокровенья", где "произрастают слова". Он ощущает с нею родство, говорит с нею одним языком, живя ею и в ней:

Света – над утренним логом –
Льющееся естество…
Мирно, задумчиво, строго –
Лишнего нет ничего.

Листьев лопочущих мрежи,
Речки текучая резь…
Миром жестоким отвержен, –
Вовсе не лишний ты здесь.

Он одной судьбой связан с природой: "Уж коли бежать от судьбы – То в мартовский лес, где застыли В могучем покое дубы". А "глубины" веры и духа помогают принять природу такой, какова она есть, возвышаясь над стихиями случайностей:

И веянье долгое стужи,
И грозы, и близкую смерть
Прияли, всё глубже и глубже
Врастая в небесную твердь.

Связь поэта с природой, с вечностью – есть "мука сопряженья С водой, землёй, мерцанием светил!", оттого-то и начинает видеться "и глубже сна, и дольше думы Чернеющая борозда". В стихах поэта дышат земля и вечность, из которых и вырастают строчки:

Вечное небо приемлет
В синюю бездну свою
Полдни, закаты, рассветы,
Смертную память-полынь,
И уходящее лето,
И уходящую жизнь…

Или вот ещё строчки, где поэт чувствует и свою ответственность за землю, за природу перед вечностью:

...Жгучий – тяжёлый, сырой
Запах ячменного поля.
Смерклось... Внемли и взови.
Твердь и дыхание слиты...
Смертное бремя любви.
Тихое время молитвы.

Эта ответственность происходит от любви ко всякому творению Божию:

Спасти лишь, возлюбя,
Вот этот ключ, вот этот мостик... древо,
И тысячи спасутся вкруг тебя.

У Коновского в стихах проявляется удивительная близость духовного мира и мира природы. Эти два мира сливаются в одно неразрывное целое – что в наше время редкое явление. Например, как в стихотворении "В БЛЕСКЕ ГРОЗОВОМ":

"...Вырвет из темени, ярок,
Всеосвещающий блеск
Птичьи молящие крики,
Запах ликующих роз,
Лица – небесные лики! –
Простоволосых берёз!.."

Берёзы "в блеске грозовом" – это как символ Простоты, Доброты, и Правды (пользуясь излюбленной триадой Л. Толстого), высвеченные в суровое время испытаний.

А как глубоко поэт связывает духовные глубины человека со всей глубиной Вселенной ("Здесь сорвёшь стебелёк – и обрушится небо на землю"), предполагая гармонию только в этой связи (стихотворение "НА СЕНОВАЛЕ"):

Мир обжигающих созвучий!..
Как одоленный перевал –
Благоуханный и колючий
И необъятный – сеновал!

Повеяло холодным шумом.
И резко – раскололо высь!
И звезды в сумраке угрюмом
Как мысли чистые зажглись.

Во мгле – рычали псы. Тревожно
Вздыхал неутомимый вол.
И боязливо-осторожно
Взгляд – внутрь себя – я перевёл.

И ощутил дыханье вала!..
Неизреченное веля.
Вся истомленная, дышала
Огнём и холодом – земля...

И слышал, как в глухом овраге
Вскипая, прядали ручьи.
...И выше – мыслями во мраке
Блистали звёздные лучи!

И как же нужно было пережить такие мысли и образы, прочувствовать и, даже, услышать их:

С ветвей заснеженные сны
Стряхнёт вдруг наземь липа, –
И дрогнет гулкой тишины
Расколотая глыба!

Так и видишь, как морозная тишь вобрала в себя множество ёмких звуков, сковала их до гулкости, и вдруг, эфемерный сон, падая в тишину, раскалывает её настолько реалистично, что от красоты увиденного и услышанного хочется больше и больше вглядываться и вслушиваться в строчки и образы, продлевая общение с запредельной реальностью.

Коновской не выписывает в подробности действия, явления, он мастерский продолжатель тютчевской поэзии намёков, а также, в некотором роде, и своеобразный экспериментатор – вещи и явления обретают у него новые свойства:

"Веющий, всепроникающий свет Вечности обетованной";

"Светом пропахшая твердь, В лепете клёнов и верб…";

"Сквозь липы светящийся запах – Блаженно просеянный дождь...";

"Душа в остывающе-чуждом трепещет углу,
И словом "прости" раздвигает горящую мглу"

(под "горящей мглой" подразумеваются два понятия: адская опаляющая мгла, а также оно подводит к православному представлению о Светоносном Мраке Божества, "невместимом", "непредставимом", "неприступном" Боге, который впускает к себе покаянную душу).

Кажущийся языческий пантеизм, наделение природы живой душой в образах стихов, как например:

Бездонность силясь превозмочь,
Горяще-влажными устами
В лицо дремуче дышит ночь...

не нарушает православного взгляда и понимания поэта. Наоборот, природа, как создание Творца, понимает, что она прославляется Творцом, чтобы творение прославило своего Творца, по-гречески это называется синергией (сотрудничество). А раз природа прославляет своего Торца, и прославляет правильно, то, естественно, она – православна. Это хорошо передано в следующем стихотворении:

Звезда, и камень под ногой,
И мысль, и духа плоть –
В руке могущей и благой,
В твоей руке, Господь.

В миры иные уводя,
Воинствует со злом
Акафист летнего дождя,
Гремящих гроз псалом.

Николай Коновской переложил на стихи множество псалмов, что соответствует традиции русской поэзии, когда классики русской литературы обращались к псалмам, как источнику высокого вдохновения.

Своим духовно-православным взглядом поэт смог взлететь на такие высоты, откуда видно, что вся вселенная – православна и вследствие этого внутренне (вдохновенно, от себя) побуждается правильно прославлять своего Творца псалмами и акафистами через природу, через дожди и грозы. А для этого нужно видеть мир в свете Творца, понимать откуда он (мир) происходит, осознавать – где верх, где низ, отличать правое от левого (в духовном, конечно, смысле):

Не чудо ль: тихий, с высоты
Свет льётся, утешеньем вея
Сквозь ветви, горние плоды
Склоняя над душой твоею…

Божий свет наполняет всю вселенную, нет никакого противопоставления света и тьмы (наподобие Инь и Ян), тьма – это отсутствие света, как и зло – это отсутствие добра. Сами по себе они не существуют. Так же нельзя противопоставить Бога и сатану, разве только, как Творца и его падшее творение. Сатана не может противостоять Богу, в силу тварной зависимости от своего Создателя. Машина не может сама начать работать без воздействия извне. Все действия сил тьмы, зла, стихий могут существовать только в силу попущенности Творцом, как, допустим, Мастер по камню сечёт зубилом (для камня это зло) мрамор, ради того, чтобы эта каменная заготовка стала совершенным творением. Творец по-гречески – Поет;с (;;;;;;;). Оттого, как поэту, Коновскому дано видеть, как наполняет весь мир высшим светом Творец-Бог – даже ночь:

Даже и в полночи нет ничего,
Кроме блаженного света, –
Он, восстающий над пропастью бед,
Торкнул открывшейся раной –
Веющий, всепроникающий свет,
Вечности обетованной.

Но видимый свет рождает такие, более глубокие размышления: "И силится тщетно – не свет, – ЧТО за светом и тьмою Душа смертоносным усильем постичь и объять". Это душа поэта, видя вокруг слаженность (как в поэзии – соразмерность, созвучие), хочет воочию узреть создателя всего этого мира – Поэта Небесного.

Находясь в философско-религиозных размышлениях, Коновской, вслед за Тютчевым, не закрывает глаза на драматическую сложность исторического пути России и его голос начинает звучать резко, как, например, в стихотворении "ОТВЕТ": "Найти бы хоть в горе, хоть в искреннем вздоре Спасения нить. Но годы проходят, а русское море Штормит и штормит". И всё же Коновской видит, что может спасти отечество в шторм – это преображение "житейского моря" в Воды Вышнего Иордана; стихотворение "КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ":

1
За Рождеством – Богоявленье:
Смирен, – от Духа и воды
Господь приемлет наш крещенье,
В нём – не имеющий нужды.

Тот глас и голубь с небосклона, –
Навек уже отражены
В водах, что – одухотворённы,
В стихиях, что – освящены…

И в ужасе застыв, Мессию,
Имеющего рабский вид,
Прозрев завесы вековые,
Пророк Твой и предтеча зрит….

Господь, исшедши из купели,
Не ведающей берегов, –
Подъемлет на пречистом теле
Людское сонмище грехов.

2
…А здесь – дома под косогором, –
На пальцах можно сосчитать;
Здесь – снег, мороз; здесь перед взором
Былое предстаёт опять:

Глава склонённая Мессии,
Глас с неба, Голубь, Иоанн;
И – звёздным холодом Россию
Объемлет – вышний Иордан!

И только тогда, через покаяние, крещение, возрождённая душа узрит горний Свет, и только тогда:

Небо предстанет пред взором,
Солнце бессмертное, – и
Русским промозглым простором
Раны залижем свои.

Думаю, ни один настоящий русский поэт не обошёл своим творчеством тему любви, ибо любовь – великий источник вдохновения. Любовь требует определённой смелости, силы заглянуть в своё сердце, вдохновения, чтобы сказать важные слова. Без них "зыбок и призрачен, неуловим Мир, не оформленный словом…" Любовь позволяет сказать " Мы – посреди мирозданья". Этим Николай Коновской смог сказать о любви по-своему. У него любовь – любовь-воспоминание, любовь-благодарение:

И немые зарыдали струны,
И, ожив, запели соловьи
В сердце, исстрадавшемся-безумном,
Счастьем возвратившейся любви!..

Его герой видя, что "жизнь, разделившую некогда нас, Молния испепеляет", готов эту молнию преобразовать в огонь любви:

На вот, с ладони возьми
Этот, – к тебе на ладонь
Перелетевший огонь!..

Чувства любящего поэта, в своей мучительной сложности, как бы порождают собой и усложнённую конструкцию поэтического выражения:

Слышу, как вешняя птица поёт
В робкой листвы колыханье…

И как подарок Творца – способность обострённым чувством уловить в пробуждающемся мире присутствие любимого человека:

Чьё-то знакомое в воздухе, чьё –
Уж не твоё ли дыханье?

Ощущением присутствия Творца пронизано всё творчество поэта, оно присутствует во всех образах, созданных его поэтическим воображением. Как Тютчев нашёл общий язык с 19-20 веком, так, нет сомнения, и поэт Николай Коновской найдёт его и с 21 веком.

Творения создаются, чтобы прославлять своего творца, стихи Николая Коновского прославляют его перед умным, вдумчивым читателем, взявшим "думы таинственный посох" и отправившимся по "русской равнине" его поэзии к духовному свету.

Когда-то известный поэт, прозаик, критик Виктор Иванович Кочетков, сказал о Тютчеве, что золотой запас России измеряется также и "золотым запасом русского слова, слитками великой русской поэзии". Туда бы я поместил и весомый золотой слиток поэзии Николая Коновского. А благодарный читатель прочитав его стихи, думаю, с полным правом может процитировать свои впечатления от прочитанного строчками самого поэта:
"И чем же могу! – разве только восторгом служить" такой высокой поэзии!