Деревья умирают стоя. Рустем Кутуй

Старик сидел за столом, опершись подбородком на руки, и не моргая глядел на раскатившиеся по рукописям зимние яблоки.
– Говорят, этой зимой будет много снега. Я никогда не писал тебе писем. И это тоже не письмо, а просто слова, как следы на дороге: "Теперь зима в моём саду... Теперь зима в моём саду", и мне кажется, что я – как зимняя яблоня.
Ты, знаешь, я оставил свой стол без всякого сопротивления, где что-то ещё призывает с листа – дописать, домыслить…
Взять бы, к примеру, и сочинить сказку о поляне Бессмертия, где окаменели цветы, сохранив трепещущие краски… Ну, да что же это я совсем замечтался – не Шива многорукий, в самом деле.
– Как твои-то дела?– неожиданно спросил он после длительного молчания.
– По-разному.
– Ты что-то принесла?
– Да, – неуверенно ответила гостья.
– Читай!
Женщина почувствовала, как сильно забилось её сердце и от волнения перехватило дыхание. С трудом она произнесла:
– "Один из двенадцати" Иуда...
– Ты обязательно должна это опубликовать,  –  задумчиво сказал он, послушав.
– Я знаю, но пока нет разрешения свыше... – почему-то шёпотом сказала  она.

К вечеру заметно обновился  воздух Ялты. Пора было возвращаться в Дом творчества. Он медленно побрёл по узкой улочке, змейкой поднимающейся в гору.
Его взгляд неожиданно остановился на дереве без листьев. Он подошёл поближе. Потрогал кору ствола.
–  Живое! Странно. Я каждый день проходил мимо, но не замечал его.
Крупные корни, будто тёмные ржавые змеи, сплелись, намертво  застыв на земле. Поросшая мозолями и язвами, кора ползла вверх от корней, и кое-где из неё сочилась смола, точно  кровь из пореза тела. Дерево было очень старым, но всё ещё могучим.
Глядя на него, он невольно подумал: «Деревья умирают стоя».
Поэт отошёл, чтобы полюбоваться чудом издалека.
– Это Иудово дерево! – сказала женщина, неожиданно возникшая перед ним.
– Как Иудово? Да откуда?
Он снова посмотрел на раскатистое дерево, как на что-то непостижимое.
«Священно предательство Иуды во имя Христа! Звучит странно, однако…» – мелькнуло у него в голове.
Потом повернулся к незнакомке. Но её уже не было.
«Мистика какая то!»  –  подумал он и побрёл дальше.

Старик очнулся от забытья.
– Я устал … – тихо прошептал он одними губами.
Гостья посмотрела на него, как на маленького, и, точно мать, погладила по волосам твёрдой ладошкой. В груди собрался горячий воздух.
Ветер вздул занавеску. У фонаря пересыпались снежинки.
– Мне пора…
На улице женщина остановилась под его окном. Ей показалось, что он наблюдает за ней из темноты овального окна. И в этот самый момент она поняла, что поделила с ним одну на двоих, как тёплую краюшку хлеба, ночь одиночества.
Она уходила, слушая снег, который летел откуда-то издалека, сквозь неё, сквозь время, сквозь память о коротких встречах…

Его душа наконец-то вырвалась из телесной клети и устремилась ввысь.
Она, как ласточка, стала барахтаться между лучами заходящего солнца и нырять в кучевые облака, всё дальше и дальше отдаляясь от дома.
Пришла минута, которую ничем не улучшишь. И что в ней, в этой протянутой в бесконечность минуте, когда раздумье как бы постоянно, а всё прочее отсутствует?  И не в пустоте ты живёшь, а в голосах, в жестах, в чужих морщинах, в коротеньком вспыхнувшем воспоминании… 
 
                2010