Какой растерянный вид

Вечер. Низкое осеннее небо. Уродливые безлиственные деревья. Страшные случайные встречи на узких тропинках Восточной Пруссии. Неподалеку от города Гульбинен по мостовой  прогромыхал автомобиль. Шел 1920 год. Высокое здание пивного завода уже выпускало из своего хмельного рта уставших рабочих.  Шли, кто-куда, надвинув кепки и шляпы на глаза, чиркая спичками о локоть и подошву ботинка. Автомобиль встал напротив центрального выхода. За рулем сидела старуха. Как и положено такой матроне, она была одета во все серое. Ее сморщенный нос украшала бородавка, но когда она поднимала веки, под ними веселым огоньком сверкали карие, живые глаза. “Фи! Немецкие фразы звучат рублено, хлестко как удар перчаткой”.

Под фонарем в лужу упал окурок. Молодой человек раздавил его пяткой лакированного башмака, подошел к авто и, склонившись к старухе, прошептал:

- Добрый вечер, мадам! Папа по вам очень соскучился!
- После всех этих лет.… Садитесь, ночи нынче холодные.

Она завела мотор и погнала машину вперед, прочь из города. Отъехав на порядочное расстояние, старуха сбавила скорость. В ее маленькой руке, одетой в лайковую перчатку, как по волшебству, появился пистолет.

- Мадам, зачем это? Я ведь работаю с Вами….
- Выходи!
- Вы, наверное, шутите.
- Немецкая скотина, выходи – ревел хриплый голосок – или я снесу тебе башку.

Молодой человек холодно посмотрел на нее.

- Стреляйте. Я выбрал в жизни опасное ремесло и готов к последствиям.

Старуха улыбнулась. Убрала пистолет.

- Полно. Мне говорили, что вы чертовски смелый человек и ничего не боитесь. Я вас проверяла. 
- Не стоило. Я мог бы сломать вам кадык.

Дорогу застилал туман. Выпала роса. За чудовищным бурьяном едва проглядывались очертания ворот ведущих к старинной усадьбе.

- Мы поедем туда. Нас уже ждут.

И тут челюсть юноши сжалась от страха: старуха прямо перед ним начала отрывать от своего лица куски кожи и при этом захохотала как пьяный матрос. Парализованный происходящим, он рванул ручку двери и выпал в придорожную пыль. Старуха тем временем достала какой-то саквояж. В нем лежали салфетки, косметика и прочие дамские штуковины. Она энергично растерла лицо салфеткой, нанесла немного пудры и подкрасила ресницы. Рывком она сбросила на заднее сиденье седой парик и обалдевший юноша, весь в грязи и все еще лежа на дороге, увидел молодую привлекательную женщину. Веснушки, рыжие волосы, постриженные в каре, ослепительная улыбка….

- Ну-ну. Храбрость города берет. После такого испытания, вам нужен шнапс, а лучше русская водка. Залезайте, поедем в замок.
- Ведьма!
-Приятно познакомиться. Впредь обращайтесь ко мне именно так. Вас, мой милый, я буду величать Аяксом. Поднимайтесь, едем.

Аякс встал, отряхнулся и сконфуженно залез в салон.

Ворота были открыты. Свет в усадьбе горел на уровне второго этажа. Вещи внизу у них принял молчаливый слуга – сгорбленный, со свечой, сжатой костлявыми пальцами. Проводил до спальни.

- Ужин будет через пятнадцать минут.

Скрипнув, захлопнулась дверь. Женщина беззастенчиво сняла платье, обнажив гибкое молодое тело.

- Не смущайтесь. Наше ремесло подразумевает все, что угодно. Но не вздумайте попробовать приставать ко мне. Любить я не способна, но убивать любовников научена.
- Я все еще не верю, что вы, это вы.
- Я ведьма, польская ведьма. Вам следует знать, что я убью вас, если для того сложатся обстоятельства.

Ужинали молча. Пили водку, запивали горячим кофе. Слуги нигде не было видно. Когда они вошли в спальню, расстеленная кровать уже ждала их.

- Не переживайте, я лягу на пол.
- И подхватите чахотку. Нет, дорогой Аякс, мы ляжем вместе, и я крепко обниму вас, чтобы согреть и согреться самой.  В усадьбе совершенно не топили в этом году. В остальном – будьте джентльменом.
- Я так устал за этот день, что вряд ли способен на что-то другое.
- Ложитесь и не рискуйте понапрасну.

Загадки кончились

Это началось еще задолго до мировой войны и революции в России, советско-польской войны и обретения Польшей независимости. Красным, душным, суматошным летом 1913 года. Ева жила и училась в пансионе, в Москве. Патриархальный и вместе с тем большой европейский город был ей родным. Она любила музыку и Пашу Разина, сына ее няни, которая отдала Богу душу прошлой зимой. Признаться Паше было не сложно, но оказалось, что он-то, совсем не влюблен и не разделяет ее чувства. Высокий и очень худой студент-медик, он по тогдашней моде относился с глубоким презрением ко всему чувственному. 

Ева, Евочка-девочка, ну прости. Сейчас время такое….
Какое? – карие огоньки ее глаз наполнились слезами – какое время, болван ты Паша? Я тебя люблю, я!
Короче, - отрезал Паша – хочешь капли пей с ядом, но я тебя только как сестру понимаю и по-другому понимать, не намерен.

Ох, как ошибался студент-медик, как он глупый не осознал до сих пор: она его убьет, но не отпустит. Она же и учится-то как сумасшедшая, все с отличием, без помарочки, без единой – все ей первой быть охота. “Время ему подавай такое. Нет, Паша, ты ошибаешься, серьезно ошибаешься”. Ева утерла слезы и сжала кулачки.

В Москве еще стояла Сухарева башня, величественная, любимая москвичами, высилась она над небольшими домиками, лавками, магазинами, над головами прохожих…. Возле этой красавицы, позже снесенной по приказу Сталина, часто собирались друзья-студенты – Паша и Владимир. Вместе они готовили билеты к экзаменам, проверяли “от скудности ума” познания друг друга, делились планами, ссорились по политическим поводам, строили планы на жизнь….

Тебе, Паня, давно пора влюбиться.
А тебе умереть от сифилиса. Вернемся к обсуждению поэзии? Читал Маяковского? Нет? Хмм.… Да, вот еще что: вчера ты от нас слишком рано сбежал, я тебе забыл вернуть долг. На, держи, теперь с расчете.

Владимир поймал монетку и быстро сунул ее в карман своего легкого пиджака.