Стихотворец

   День не заладился с самого утра. Во-первых, внезапно, как всегда в начале зимы, на город обрушилась жуткая холодрыга, а во-вторых, Вячеслав Тимофеевич Кольчугин уходя из дому забыл ключи от квартиры. Причём обнаружил он это в тот самый миг, когда предательски щёлкнувший замок входной двери в мгновение ока лишил его последней возможности попасть домой.
   Разумеется, Вячеслав Тимофеевич тут же подёргал ручку двери и даже на всякий случай попытался надавить на неё плечом, но быстро понял всю бесполезность этой затеи. Других способов вскрытия входных дверей в его арсенале не было, потому что был он совсем не домушник, а писатель. Вернее поэт и бард.
   Стоя у захлопнувшейся двери, Вячеслав Тимофеевич мучительно думал о том, чем бы ему занять сегодня, как минимум половину дня, пока его супруга не вернётся с дачи, куда она уехала накануне.
 Для начала можно съездить в Союз писателей,- решил он,- вчера звонила молодая поэтесса, фамилии которой он конечно же не запомнил, и просила его о встрече. Потом... Впрочем, что делать потом Кольчугин ещё не решил.
*   *   *

  На улице Никольской перед запертой дверью (опять запертой!) Союза писателей его уже ждала поэтесса. Достав ключ из-под коврика на полу, они вошли вовнутрь. Кольчугин включил чайник, угостил поэтессу чаем и сел читать её стихи. Были они, увы, слабыми и никудышними, но юное создание глядело на него такими кроличьими глазами, что Вячеслав Тимофеевич в конце концов сдался. Он вообще был человек мягкий и не очень умел (да и не любил!) говорить критически о чужих стихах, хоть и понимал в глубине души, что это постыдно, фальшиво и неискренне. Кончилось тем, что он похвалил начинающую поэтессу за желание писать (что было правдой!), за свежий и искренний взгляд на мир (что тоже было сущей правдой!) и только под конец пожелал ей обратить внимание на глагольные рифмы и соблюдение стихотворных размеров. Набором таких дежурных банальностей он всегда завершал свои встречи с начинающими авторами, что неизменно вызывало у них позитивную ответную реакцию и прилив вдохновения.
  Так было и в этот раз. Стараясь отблагодарить Кольчугина за потраченное на неё время, а также за то, что он в такой холод отставил все свои дела и снизошёл до общения с ней, поэтесса достала из сумочки бутылку армянского коньяка. Ей показалось, что в такой холод а также по случаю знакомства это будет вполне уместно. Кольчугин, правда, поначалу сделал робкую попытку отказаться, но поэтесса была неумолима и он покорно уступил.
  Когда она, наконец, ушла, Вячеслав Тимофеевич машинально глянул на часы и с ужасом обнаружил, что их встреча продолжалась всего-то двадцать минут. На часах было начало одиннадцатого. Чем ещё занять себя в это утро он не знал. В такой холод никто из его коллег-литераторов сюда, разумеется, не придёт, а сидеть одному в плохо отапливаемом помещении не хотелось. Сделав на всякий случай пару телефонных звонков в надежде соблазнить кого-нибудь армянским коньяком, Кольчугин тяжело вздохнул и нехотя поплёлся домой, поминая недобрым словом свою рассеянность.
*   *   *

   Подъезд его дома был заперт. Часы показывали начало двенадцатого. Из подъезда никто из жильцов не выходил, да и домой, как назло, тоже никто не возвращался. Все были на работе. Безуспешно перезвонив по домофону в несколько квартир, Кольчугин расстроился ещё больше - его стал пробирать холод. Минут через сорок он уже не чувствовал ног, но никто из соседей так и не вышел, чтобы он мог хотя бы в подъезде погреться в ожидании жены.
  -А Вы, извиняюсь, в какую квартиру звоните?- неожиданно услышал он  за своей спиной чей-то голос.
-В пятнадцатую. Я там живу, а ключи дома забыл. Жена должна вот-вот вернуться.
-Не холодно?
-Шутите? Я уже ног не чувствую.
-Ну, так пошли ко мне в подвал погреемся. Я тут слесарем-сантехником состою в вашем доме.
  Быстро сообразив, что другого выхода у него попросту нет, Вячеслав Тимофеевич поёживаясь от холода, пошёл за слесарем.
  -Ты входи, располагайся как дома, - запросто переходя на "ты" сострил слесарь, - меня тут в вашем доме все знают. Я - Вовчик.
  Странно, - подумал Кольчугин, - мужику под шестьдесят, а он всё ещё Вовчик.
  -Я тут в соседнем подъезде у одних хозяев воздух стравливал из батарей - так они мне чекунец презентовали,- Слесарь ловко достал чекушку из бокового кармана,- Думал, сам согреюсь, а тут ты. Но ничего - поделюсь с тобой по-братски.
  Чекушка после мороза была выпита в одно мгновение. Обоим этого показалось мало. Надо бы сбегать,- намекнул слесарь,- в надежде, что случайный собутыльник, как человек с виду порядочный и сам сообразит, как ему следует поступить в этой ситуации.
  -Да никуда бежать не нужно. У меня всё есть, - заявил Кольчугин  и с ловкостью фокусника достал из портфеля бутылку армянского коньяка.
  -Ну, ты даёшь!- восхитился слесарь, - Живём!
   Разлили коньяк. Выпили. Пошли разговоры.
  А ты сам-то по жизни чем занимаешься? - полюбопытствовал слесарь.
  -Стихи пишу. Поэт я.
  -Стихи! Надо же... Первый раз вижу живого поэта. И много за них плотют? За стихи-то?
-Да, ничего не платят. Раньше платили, а сейчас нет.
-Так зачем же ты их пишешь? Для чего?
-Для людей пишу. Для себя, для души...
 -Для души? Так это ты себе занятие нашёл вроде рыбалки, что ли?- съязвил собутыльник.
  -В какой-то степени, получается, что так.
  -"В какой-то степени",- передразнил его слесарь,- А работаешь-то ты где?
  -Дома работаю. Стихи пишу, вот новую книгу готовлюсь издавать.
  -Ну и сколько ты за эту книгу получишь?
  -Да, ничего не получу. Дай Бог, чтобы в ноль выйти.
  -Ничего не понимаю! И давно ты этой дурнёй занимаешься?
  -Всю жизнь.
  -Всю жизнь? - слесарь присвистнул и налил по второй,- Тогда объясни ты мне, писатель, а на кой хрен тебе вся эта литература? Какая от этого дела польза?
  Выпили ещё. Закуски почти не было. Слесарь достал откуда-то полузасохший батон и несколько леденцов.
  -Понимаешь, - начал издалека Кольчугин, - поэзия делает людей добрее, чище, справедливее. Ведь, согласись, в нашем мире столько зла и несправедливости...
 -Да уж...- согласился Вовчик,- чего-чего, а несправедливости и сволочей хватает. Я вот здесь в вашем доме горбатюсь на полторы ставки - слесаря-сантехника и дворника. Причём, дворника на пол ставки. Сто раз говорил этим сволочам в РЭУ: дайте мне эту вторую половину ставки дворника. Я же всё равно весь двор мету. Не положено, - говорят,- по закону нельзя. Мол, система такая. А сами, небось, давно эту половину прикарманили. Мою половину!
   Слесарь понемногу начинал хмелеть и поэтому был категоричен.
  -Понимаешь, писатель, систему нужно менять. Систему! Вот я, к примеру, если воздух из системы не стравлю, то батареи не заработают. Тепла не будет людям, если воздух в системе остался.
  -А у нас, всё наоборот,- подхватил тему Кольчугин,- в нашей системе как раз свежего воздуха и не хватает.
 -Понимаю, - согласился слесарь,- система системе рознь, но, ты заметь, у нас ведь так везде - что ни возьми, а нигде и ничего не работает! А всё почему? Потому что жулики кругом. Все воруют, а наладить систему, чтобы работала как следует никто не хочет!
  -Согласен, - перебил его Вячеслав Тимофеевич. Он поймал себя на мысли, что они говорят о совершенно разных вещах, но, тем не менее, прекрасно понимают друг друга, - только согласись и ты - если просто убрать одних жуликов, то на их место непременно придут другие. Говорю же, нужно систему менять. Дать больше свободы людям и всё пойдёт.
- Да ничего не пойдёт само по себе,- начал горячиться слесарь,- люди теперь стали другими.  Наливай.
   Выпили по третьей.
   Вот послушай меня, - начал слесарь,- был, помнится, раньше такой писатель Божаткин.
  -Да знал я Михаила Ивановича, - оживился было Кольчугин, но слесарь оборвал его на полуслове.
  -Да ты не перебывай. Вот послушай. Я его книгами лет сорок назад зачитывался. Он в них всё больше про войну писал. Хорошо так писал. А тут на неделе дал я его книжку внуку, так тот и в руки её брать не стал. Четырнадцать лет, а балбес-балбесом! Всё каких-то покемонов телефоном ловит. Так ты что думаешь, он твои стихи читать станет?
  -А ты ему дай. Я тебе завтра принесу книжку.
  -Да и пробовать нечего! Ты не обижайся, писатель, но стихи твои сегодня никому не нужны. Потому как люди изменились. И жизнь теперь совсем другая.
  -Какая?
  -А вот такая,- менторским тоном начал просвещать Кольчугина слесарь,- Вот ты стихи пишешь, а я простой сантехник. А теперь ответь ты мне  пожалуйста: кто из нас двоих нужнее людям? Мне один только день стоит не выйти на работу и весь дом перемёрзнет. И ты, кстати, тоже. А стихи твои кому сегодня нужны?
  -Всем нужны! Тебе нужны! Вот ты послушай.- Кольчугин взял гитару, валявшуюся в углу среди прочего хлама. Настроил и слегка откашлявшись запел:

Снежинки сыпятся с ветвей,
Вдали слышны оркестра звуки,
И я опять к любви твоей
Швартую месяцы разлуки.

-Хорошие слова. А кто написал?
-Я.
-Да ну? Не врёшь? Молодец...
  В это самое время супруга Вячеслава Тимофеевича Елена открывала входную дверь их подъезда. Надо же, - подумала она, услыхав знакомый мотив, - моего Кольчугина уже и в родном доме на магнитофонах крутят. Популярность, однако...
 -Хорошая песня, - продолжил слесарь, - а почему тебе за неё никто не платит?
 -А кто должен платить?
 -Ну, я не знаю кто - государство, или те, кто диски-кассеты в киосках продают. Вон их сколько шаромыжников развелось.
 -Говорю же тебе - раньше платили,- начал заводиться Кольчугин, - а теперь нет! Системы нет. Чтобы авторские права соблюдались и отчисления были. Чтобы писатель не думал о хлебе насущном, а занимался творчеством.
-А, может, система есть, да только ты в неё не вписываешься? Неужели все писатели задарма пишут? Вон погляди в магазинах - все полки от книг ломятся! Значит, деньги в системе есть, только до тебя они не доходят... Наливай, чего ждёшь?
  Выпили ещё по одной...
*   *   *

   Расходились поздно вечером. Обнявши друг друга слесарь и поэт спорили о литературе. Время от времени их прорывало на песни и тогда в зимней вечерней тишине двора разносилось:

И я опя-ять к любви твоей
Шварту-ую месяцы разлуки...

   Прощались они уже как старые закадычные друзья. Вовчик взял с поэта обещание завтра же прийти к нему снова. В свой злополучный подъезд Кольчугин вошёл уже изрядно пьяненьким вместе с соседской парой пенсионеров, выгуливавших во дворе собаку. В лифте ему тоже пришлось ехать с ними. Поэт думал о высоком и совсем не обратил внимания на то, как брезгливо морщились его попутчики, а их собака угрожающе косилась на него и даже попыталась гавкнуть.
  -Фу,- чуть слышно, но строго и с достоинством скомандовал ей хозяин.
  Выйдя из лифта, Кольчугин нажал кнопку звонка. Жена открыла дверь и с изумлением поглядела на поэта:
  -Хорош...
  -А я опять к любви твоей, швартую...- начал было с порога Кольчугин.
  -Славка, ты где так набрался?
  -Да тут в нашем доме, Ленусь. В подвале. С дворником.
  -Поздравляю! Ты уже с дворниками пить начал? Дожилась...
 -Лен, да ты как всегда не так поняла...
  -Да всё я прекрасно поняла! То-то от тебя подвалом воняет. И мышами. Ты что там делал?
  -Говорили...
  -О чём??? Ну, какие могут быть общие темы и интересы у поэта и дворника?
  -О жизни говорили. О поэзии...
   -Завтра ты с бомжами начнёшь общаться на литературные темы?
  -Лен, ты преувеличиваешь...
  Выговорить коварное слово "преувеличиваешь" далось Кольчугину с большим трудом, что вызвало ещё больший прилив сарказма у супруги.
-Ладно, стихотворец, иди спать. Завтра с тобой разбираться будем.
  Вячеслав Тимофеевич уснул мгновенно. Он спал сном младенца и ему снились моря и дальние страны в которых он успел побывать в юности. А ещё какие-то молодые поэтессы, одна другой краше, несли Кольчугину тетрадки своих стихов, но почему-то не в Союз писателей, а в подвал дворницкой, где они обсуждали их вместе с Вовчиком. Потом все вместе пили коньяк и пели его песни.
  -А я опять к любви твоей...- певуче бормотал во сне поэт, отчаянно силясь попадать в ритм. Иногда ему это удавалось.
  Лена, как всегда в таких случаях, легла спать в другой комнате. Стихи эти она давно уже знала наизусть.
*   *   *