Голод

Голод проснулся открытою раной в груди,
Тонкой прозрачностью льда вполз под тяжесть ресниц,
Цепкими пальцами рёбра сжал, разбередив,
Алым виденьем вливаясь в тень спящих глазниц.

Чёрной водою струится, сипухой кричит,
Бродит ноябрьским ветром в сухих тростниках,
Прелой листвою ложится в безлунной ночи,
Розой сгоревшей, что ждёт возрожденья века.

Зверем грызёт и когтями вонзается в плоть,
Крошево-кружево вьётся в сплетениях вен.
Как нетопырь – сердце в клетке, и не расколоть,
В гулком колодце тюрьмы не разбить этих стен.

Манит, влечёт… вожделея, горчит и пьянит,
Искрой таится на дне в чёрных безднах зрачков,
Тонкой струной на пределе натянута нить…
Рвётся! И – прахом – дневного покоя альков.

Улица. Мечутся-тянутся сгустки тепла,
Судьбы во власти терзаний и мнимых оков,
Лица – восторг или ужас, рассвет или мгла,
И каждый шаг новым вкусом вплетается в кровь.

Выдернуть взгляд из толпы, зацепить, приказать
В призрачном вальсе схлестнуться, застыть, замереть…
Грань наслажденья и боли мерцает в глазах,
Блеском клыков ей в ответ усмехается смерть:

Как эти руки нежны и прекрасно-тонки…
Дрогнули губы, со вздохом поймав поцелуй,
Юная кожа как майских цветов лепестки,
Жилка на шее зашлась в сладострастном пылу.

Голод любовной игрой подстегнув, разогреть,
Хлеще! – мосты безоглядно пылают дотла,
Легче и резче! – касанья как шёлк или плеть,
В пляске безудержных оргий сплетая тела.

Бьётся в артериях ток – упоительный ритм,
Сбившись, дрожит, трепеща, как полёт мотылька,
Что, устремившись к огню, за мгновенье сгорит,
Сладостный миг затопляет багрянцем река…

Хлынул в пустыню гортани мой Нил и мой Стикс,
В диком экстазе амброзией – каждый глоток,
В пульсе на пике блаженства до звёзд вознестись…
Мой Магистерий – священный кровавый поток.