Часть 2 из 5. Душа

Мама с папой были вдвоём.

В Петербурге, что центром мира
громыхал поездами и сыро
пробуждал по утрам, кровать,
их подъезд на отшибе района
ворожили идеей дома,
до проблем было –

как до звезды.

В те беспечно-хмельные,
счастливо-бесцельные двадцать

от любви им хотелось кричать.
Мама думала лишь о нём, папа –
сажень косая в плечах –
знал – не может о ней молчать.

Был – кудряво и пепельно-рус,
её платье – цвета небес,
в пьяный морок густых папирос,
дымный джаз молодых повес

уносило поветрием мира,
у Невы вдоль по ветру мимо
уносило их дни на любовь.

Девяностые бросились в кровь,
вороными сорвали башню,
жизнь казалась игрой для бесстрашных –

папу Питер в бандитский огонь
закрутил, по кровавым стрелкам,
в переулках, жестоко, дерзко,
дни и ночи в делёжке тех доль,

что на небо сводили души –
пуля, глушь, ленинградская стужа
и церковной свечи огонь

провожал пацанов бригады.
Папу фарт уводил от ада –

тёрки, бойни, но вновь и вновь
он был жив; бабки жгли карманы;

маме грезились дальние страны –
испариться в покой души

из бандитского Ленинграда.

Два билета – в купель Эллады,
через Грецию – в вечный Рим –

папа знал и умело дарил
своей женщине то, что мечтала;

как и Питер, Москва провожала
их дождями; Афины дым

развевали и тайной, как космос,
им, с Советов страны, их костный
взгляд на запад, купель врагов,
разбивали; по шву шаблоны

рвал и Рим; де Треви, Мадонны,
по Испанской лестнице – вниз;

их по полной такая жизнь,
открываясь тайной вселенной,
увлекала, цепляя пленом

той свободы; за годом дочь
родилась. Побережье, город

тот – иглою морскою распорот –
стал им домом, и каждую ночь

итальянский отшиб центром мира
ворожил, когда дочка будила,
дав на сон только три часа;

им для счастья, казалось, конца
быть не может; но с первым годом

вестью с дома, из Питера, в морок
завлекая соблазном, слух

прилетел: всё утихло, дух

тех кровавых безумных разборок
отпустил их родной Петроград.

Запах куша и лёгких деньжат
подостыл, но манило домом,
и, сказав лишь одним знакомым,
они взяли билеты домой.

Их Алиса, их дочь, их душой
став навеки, в руках у папы
продремала до самого трапа;

в Риме, в храме для всех богов
был её оберег,
и город, в километрах внизу распорот
веной Тибра, во жизни бег
провожал.

***

В Петербурге никто из тех,
с кем крутились когда-то, не выжил,
но средь камня окраинных хижин
дом их юности был невредим.

Папа маму всё так же любил,

как в чертовски далёкие двадцать.

Каждый вечер, чем ближе двенадцать,
они ждали его домой. Мама с дочкой,

Алисой. Душой.

***

В пол педаль – и по мороку ночи,
в тёмный драйв меж петель обочин,
по привычке сбивая хвосты,

он летел. И в тот вечер с ним
была мама, свернули под арку –
им пробило две шины, с парадной –
две фигуры метнулись – расстрел.

Он ушёл вместе с ней, как хотел
с этой жизни,

но рано – ведь дочь…

***

Их подруга из детства помочь
согласилась – на вечер Алиса
у неё оставалась. В семь тридцать

был последний от мамы звонок.
Папа мчал, но успеть не смог.

***

Так сквозь детство
и с мамой с убитым отцом

Алиса теряет дом.