ХОТЬ ВЕРЬ, ХОТЬ НЕ ВЕРЬ

           О чем эта дорога?
           Если прав,
           будь с гордым горд:
           он не отец порока,
           будь с робким робок:
           он тебе не раб.
           Я так и поступал, клянусь, дорога.
           Не всем, кто ждал, помог,
           ведь я не бог.
           Что в силах одинокого поэта?
           На все вопросы не нашел ответа,
           но людям я не лгал,
           хотя и мог…
           Олжас Cулейменов

ХОТЬ ВЕРЬ, ХОТЬ НЕ ВЕРЬ

Моим друзьям посвящается

Лицом к лицу. Стекло лишь между нами.
Знакомы были. Были как-то раз.
Года прошли. Года летели.
Промчалось время. Словно час.

По-прежнему лицо до чёрточки родное,
по-прежнему глаза насмешливы слегка.
Прошли ль года? Нет. Пролетели.
В наследство прядей седина.

Через стекло увижу горечь,
тревогу завтрашнего дня
в глазах твоих родных до боли.
Теперь родных не для меня.

Всё как и прежде: смех весёлый,
шутливый тон, рассказов гладь.
А за душой? Не прикоснуться.
Не прочитать. Не угадать.

Близки мы были где-то раньше, и
счастливы и без забот.
Душою чувствовали, сердцем.
Сегодня всё наоборот:

живём мы разумом и волей,
в заботах - кругом голова
и чувства заменяем словом.
Прощайте, милые друзья.

Уходит поезд. За стеклом
прощальный взмах и вздох прощальный.
Прощайте, милые друзья.
Нас время выбрало случайно.
***


Диском плоским крутится предо мной земля.
Серая, унылая. Мне бы за края
диска однотонного хоть взглянуть разок.
Стелятся размеренно глина и песок.
Пред окном стремительно, медленней, быстрей
то дороги петлями, то ручьи неведомые
вдаль и вглубь степей
уведут в далёкую в бурой дымке синь,
или затеряются средь простор пустынь.

Горизонта лента ровная без края
фоном ямам, рытвинам, а трава степная
то кустится кучками, исчезает вдруг,
чаще бородавками в пустоши вокруг.

Стелется, волнуется весь в ухабах диск.
Точкой неподвижной, словно обелиск,
холм на горизонте. Вот уж день в пути.
Холмик неподвижен. Поезд вдаль летит.

Сотни километров ожиданья круг.
Разорвётся лента? Разомкнётся вдруг?
Миллионы кадров, склеены края.
Кто сказал, что круглая плоская земля?
***

 — Хоть верь, хоть не верь,
   но сделал я хадж*,
   хоть малый и в Туркестан*,
   но многие сверстники этого даже
   не в силах свершить, хоть до ста
   доживут, о молитвах забыв,
   погрязнув в быту и в неверии,
   одно на уме: к емши-колдуну,
   или к колдунье доверие.
   Гостями Всевышнего быть — Божья милость —
   и в Мекку бы хадж* сделать надо,
   предстать и покаяться, там простится.
   Пусть будет всё так. Сауап болады*.

   Даже сам Ясави*, просветитель и раб,
   в подземелье закрыл своё сердце:

   "Я быть жертвой хочу, но я грешен и слаб,
   От раскаянья, верьте, мне некуда деться."

   То слова из "Диван-и-хикмет" -
   "Книги мудрости" Хазрет Султана.
   Наконец прикоснулся к святыне я, давшей обет
   на  заклание. Он из Сайрама*.
   Кстати, был я там тоже, водицы испил.
   Говорят, что святая от порчи.
   Солона аж горька, кое-как проглотил.
   Но не знаю. Я верю не очень.

   Ёшкин кот! Ты не знаешь его?
   Ходжа Ахмед Ясави — мудреца и  аскета?
   Единенья с Богом искал и, того,
   был первоклассным поэтом:

   "С самим чертом в грехе состязаюсь я вновь,
   В Судный День, я уверен, мне будет не сладко".

   Как сказал хорошо! Всколыхнулась аж кровь!
   Ты представь нашу жизнь: тоже было не гладко.
   Помнишь время лихое? Ваучеры?
   Ну и давка была за ними!
   Получил целых два и из очереди
   выполз мокрый весь и весь синий.
***

Росли, не думая о горе, о горе происков войны.
О солнце пели мы, о маме под пионерские огни,
О чести, подвигах, отваге, победах, доблести, любви,
Цветах на праздник нашим мамам, пусть на бумаге — от души.

Взорвала стену перестройка, пробоины и пустота.
Жизнь замарали, как картину, в истории брешь и нагота.
И древо жизни кружевное теряет прошлого наряд.
Скелетом жизнь и всё с начала. Селекция наш друг и враг.

О чести Лермонтов и Пушкин — абстракция в реальной жизни.
Познали кодекс заключённых, утопию презрея коммунизма.
Добру, как в рай, пути закрыты. Открыты лишь дороги в ад.
Забыты ильфы и петровы. Не к месту. Нет пути назад.

Другой мотив у новой жизни: отвага — хамство, доблесть — злоба,
Победа — танец на могилах. А подвиг — глупость. Нет другого.
Там, где начало было братства, теперь раздор и суета.
Что ж всех держало воедино? Идея? И она пуста.

Не плодоносит древо жизни. Стоит скелет в траве удаве.
Где взять пример в реальном мире победе, подвигу  и славе?
***

 — Да, потеха... О чём это я?
   Ах да, о Хазрете Султане.
   Так мы зовём  Ходжу Ясави здесь,
   да и во всём Казахстане.

   Сам пророк Мухаммед передал Ясави
   аманат*, то есть аллаха наследие.
   Как? Не веришь? Об этом читал
   даже в энциклопедии:

   "Я стал дервишем, зикры шепча день и ночь,
   Кроме Бога я гнал остальное все прочь.
   Для любого пишу, кто захочет мне внять,
   Я любого, как близкого, жажду обнять."

   Я запомнил тот стих, не найти нам таких
   любящих всех и верящих свято.
   Проповедник наш Ходжа Ясави
   заточил себя в мрак в шестьдесят три,
   преклоняясь Аллаху в стенах каземата:

   "Я суфием* стал, не мечтать об ином,
   Упованья копьем я пронзил вожделенье.
   В сожаленьях прошла жизнь лихая моя,
   Что же делать, кочевье веду к восхожденью.
   Соблюдая молитвы, стал божьим рабом,
   В подземелье теперь просветлённый мой дом."

   Не гордый, не быть ему выше пророка,
   а мы же полны тщеславия.
   Он думал, как солнце встречать на востоке?
   Страшимся мы увядания.
***

Серая земля, белые кусты,
проплешины седые, где-то видишь ты
чёрную чилигу*, закалилась в зное,
выстояв морозы с гордынею изгоя,
огрубела, скрючилась, но настанет день
зацветёт чилига, пустынная сирень.
Цветом ярко-жёлтым во всей своей красе
пятнами-коврами, языками пламени
стелет дань земле.

Белые прогалины, бурая трава,
на век обезвожена солёная земля
слепит глаз на солнце,
как снег с вершины гор.
Не заманит зверя,
нет птиц заморских трелей,
обжигает взор
сияние солонцов.
      
Красная земля, жёлтой глины степь,
красками палитры миллионы лет
всем ветрам подвластная,
соль бронёй стальной,
степь — земля загадкою:
Есть ли кто живой? 
   
Перекати-поле, белый саксаул*,
верблюжия колючка, промелькнул аул*.
Путника заманит он джидою* серою,
запахом дурманит, усыпит умело
тенью продырявленной.
Ароматом цвета грязно-желтоватого
наградит безволием, околдует вдруг,
обессилит путника, укротит и дух.

Островками зелени, травкой по буграм,
снегом почерневшим под горкой и долам
веселит весенняя степь под небом синим,
вдруг маками алеется безводная пустыня,
пирамиды стройных тополей степных
вехами в оазис в предгорье гор чудных.
***

 — Хоть верь, хоть не верь,
   понравилось ехать, шагать, наблюдать.
   Если угодно будет судьбе,
   хочется мир повидать.
   Не зря я паломником стал,
   тронуло это меня,

   "Слепы и глухи мы в нашем грехе,
   в сердце горечь тая."

   Ох и глупым я был, невеждою
   и я жил всё богатства ради.
   Помнишь я говорил о ваучерах,
   сколько нервов на них потратил.
   Собирал по деревням окрестным
   и хотел всё больше неправдою.
   Вспомни, люди всё были честные
   и наивно-незамысловатые.
   Так хватило мне ферму выкупить.
   Ты же знаешь, какое всё было:
   там течёт, там свалилось, там выстроить,
   там подправить ... да, всё уж прогнило.

   Говорил мне отец по русски,
   чтоб добра не искал от добра,
   но, а я богатырь казахский,
   я пахал с утра до утра.
   Только в гору пошло, инфляция.
   Ёшкин кот! Опять на нуле!
   Бросил ферму, жене новация.
   Всё простила. Рахмет жене.

   "Мотылек, я не мог жар любви превозмочь,
   И летел на огонь, чтоб сгореть без остатка."

   Так и я из деревни подальше прочь
   от добра своего без оглядки.
***

Не видел ты тюльпанов горных,
степных тюльпанов хоровод
и изумруд полей просторных
в цветах под самый небосвод.

Алее алого поляны
и ярче солнца жёлтый цвет,
а белый в зелени хрустальной
алмазом отражает свет.

Не охватить всё поле взглядом,
не надышаться красотой.
Живёт ли кто-то с ними рядом
в степи? Тюльпановой весной.
***

 — Сколько нас было паломников?
   Братья и зятья, всё мужчины.
   Поклониться святыням хотелось всем нам,
   в этом мы были едины.

   Хоть верь, хоть не верь, видел чашу
   две тонны, а может и больше,
   с диаметром, ну, как это купе
   и высотою, что лошадь.
   Тай Казан* единения символ,
   символ гостеприимства,
   три тысячи литров священной воды,
   всем жаждущим хватит напиться.
   Век четырнадцатый! Представить трудно!
   А сколько изящества в чаше!
   Это подарок эмира Тимура*.
   Ободок весь цветами украшен.
   Хоть верь, хоть не верь, мне казалось,
   наполнена чаша священной водой.
   Мне хотелось всего лишь малости:
   попить, умыться и взять с собой.
   Но вперёд  преклониться надо
   святому святых Арыстан-Баба.
   Он хранителем был аманата*,
   передал четыреста лет спустя.

   Сколько истории, сколько преданий!
   А мы не ценили, не зная,
   что мавзолеи есть завещание
   дальнозоркого Тамерлана.

   "Вдруг ворота любви отворил мне Аллах,
   Он мне шею согнул и повергнул во прах."
   Так и мы прикоснулись к святыне.
   Спросили, что делал доныне?

   Как из дома ушёл я за длинным рублём
   посбивал я немало сапог.
   Был торговцем, валютчиком, просто рабом.
   Там вернулся с поклоном к жене на порог.

   "Я в невежестве тверд, злоязычен, лукав,
   Не доступен мне смысл коранических глав ..."

   Это всё про меня, про мою легковерность,
   Хорошо что прислушался  к чаяньям сердца.
   Счастлив тот, у кого есть родня.
   Счастлив там, где родная земля.
***   

На всём белом свете ветер.
Позёмкою, ураганом,
смерчем, тайфуном, бураном,
вихрем, затишьем, штилем,
корнями наружу, лежащем ковылем,
солёными брызгами, жгучем песком,
скрежетом крыш, разбитым стеклом ...
Догонит, настигнет, перевернёт,
и в воздух подкинет и в замлю вобьёт.
Утихнет на миг, приласкает
и снова о землю кидает.
Ветер, ветер, ветер!
Переменчивый, как всё на свете.
***   

 — Удивлялись не мало в паломничестве
   и узнали тоже не мало.
   Слыхали вы об  Укаш-Ата,
   колодце в горах Каратау?
   Имя непобедимого воина,
   был проповедник ислама.
   Никто с ним сравниться силой не мог,
   ни в мире, ни в Туркестане.
   Становился он слабым в смирении,
   обращаяся к Богу с молитвой.
   Не заметил врага он в забвении,
   свалился, саблей убитый.
   Покатилась вдруг, хоть верь, хоть не верь, 
   голова не с горы, а в гору
   и свалилась в разлом, где бурный ручей
   воды целебные катит долу.
   К Мухаммеду донёс тот ручей, к порогу
   весть о гибели славного воина.
   Tелохранителем был у пророка.
   Укаш-Ата славы достоин!

   Я боялся не даст мне воды
   тот ручей, что течёт до Мекки,
   что не хватит мне чистоты.
   В грехе  останусь навеки.
   Хоть верь, хоть не верь, попутчик акын*
   морщинистый, слабый, сухой,
   мне бы дожить до его седин,
   почти полную вытащил чашу с водой.
   Что я? И мне удалось испить
   глотков эдак ... пять или семь ...
   Не смейтесь. Мне лиц не удасться забыть,
   кому не досталось совсем.
***

Ветер.
Сквозняком продырявил.
Ветер.
Чёрных туч пригнал море.
Ветер.
Снёс дорожные вехи.
Ветер.
И в объятия степь замкнул.
Ветер.
***
    
 — А про скалу вы слышали?
   Там, рядом с Туркестаном.
   Как будто на Марсе я побывал.
   Чего только нет в Казахстане!
   Горы, камни в обличье зверином,
   говорят — спасение Ноево,
   шорохи солнца, песнь ветра в вершине,
   что на флейте каменной воет.
   Хоть верь, хоть не верь, вся в дырах
   святая скала прародителей
   и суховею пронырлевому
   место есть порезвиться.
   Ата-Апа, а по вашему гора Адама и Евы.
   Жер Ана и Адам Ата стоят неприступны и немы.
   Не пропустят они циничного,
   и сольются с камнем грешившие
   и застрянут в расщелине узкой
   ослушавшиеся Всевышнего.
   Только праведные, душой добрые,
   пусть огромные, пусть и толстые
   без препятствий пройдут расщелину,
   иногда лишь в ладонь развёрстую.
   Говорят — энергетика сильная
   и здоровье даёт паломникам.
   А что я? Я ж не безгрешный.
   Есть  другая дорога поклонникам.
   Проскользнул я "Подмышкой у Бога",
   очищение даёт этот грот,
   но не верится мне, что так много
   нам Всевышний поблажек даёт.

   Полагаю, что выдумки это:
   галерея шипящих змей,
   камень с норою, насквозь пробитый,
   лечащий малых детей.
   Вот ручьи, им я верю, да.
   Даже наукой доказано:
   течёт в них разная вода
   для уха, гортани и глаза.
   Я умылся там, как положено,
   и напился воды целительной,
   Хоть верь, хоть не верь, мне не можется,
   как бы та вода не слабительная.
***

Разлиться лужами грозилась та гроза
и воздух рокотал навстречу грому.
Колючим решетом пылали облака,
дышалось тяжело, летели голоса 
всё громче, всё резвей ...
О крышу едущего дома
шарахнуло! 
И небо раскололась.
Страшнее нет в степи попасть в грозу.
Шарахнуло! 
Огнём вспорол вселенную восторга голос!
Ещё один разряд и смерть возьмёт косу.
Забился страх в живот. 
Инстинкт пронзает — прочь! 
А он грозил, катил и клокотал, 
в преддверье ада вёл в пылающую ночь
и  ХО - ХО - ТАЛЛЛ.
Разбился о небесный волнорез,
назад рванулся,
проворчал, сломавшись - ХООО,
потом потише - хооо
и вдруг — усТАЛЛ.
На воле бушевала непогода.
Шипела, шелестела, наслаждалась тишиной
и шорохом ручьёв, сменивших русло вдруг
и ставшими стеною мокрых водопадов.
То шёпот по сравнению с канонадой.
Уснули, убаюканы грозой.
***

 — Тут до дома осталось — рукою подать,
   а там встретит жена с объятьями.
   Мы со свадьбы едем: я и мой зять.
   Погуляли мы основательно.
   Хоть верь, хоть не верь,
   есть в Хромтау* у нас
   две горы на груди похожие.
   Туда мимо кассы не попадёшь,
   не по карману прохожему.
   Были горы, как горы. Простые,
   исхоженные и изъезжаные.
   Однажды утром стали святые,
   а за святость платит проезжий.
   По легенде то груди девичьи,
   павшей храбро на поле боя.
   Уже путь проложен  паломниками.
   Может быть сходим с тобою?
   Эх, домой поскорей бы, соскучился
   и жена моя, точно, уставшая
   со скотиной моей намучилась.
   Я воды ей везу из Укаш Ата.

   Молока хватает соседям и нам,
   продавать не выгодно только. 
   Сделать дороже — не по деньгам.
   Не будет из этого толка.

   Глянь-ка, курт* пронесли. Не дёшево.
   Вот займусь-ка я сыроделанием,
   заживём мы тогда по-хорошему
   и не умрём от безделия.
***

Карагачей* ажурных тени
заманят путников в аллеи,
теряется где ветер летний,
он пятнами крадучась веет.

Порыв и зноя дух янтарный,
мозаику сместив теней,
лица коснётся, вмиг коварный
иссушит жаждой суховей.

Тень! В тень!
В тени волшебной
волной по коже ветра рябь.
Карагачи так совершенны!
Когда-то тень даря блаженно,
повержены все наповал,
оставив нежных всходов рябь,
где тень была. Была волшебной.
***

 — Сыну в подарок везу тумар
   для хранения амулета.
   Тумар? Это такой футляр.
   Серебряеый взял. Я не бедный.
   Хоть верь, хоть не верь,
   но вот чудо: в посёлке Ширкейли
   в мазаре* святого Кулболды-Баба*
   на стенах целебная пыль.
   Пыль святая, разводят водой,
   помогает от детских болезней.
   Осенило меня: мой сын-то больной,
   возьму-ка, вдруг будет полезной.
   Нет, ни свинка, ни корь, ни ангина
   и не маленький он, а уж взрослый.
   Инвалидом он стал. На машине ...
   Случилось... Он ехал  осенью.
   Ты знаешь, какие у нас дороги,
   не пройти-не проехать в дождь.
   Хоть верь, хоть не верь, но не многим
   машины сберечь удалось.
   Я в их числе. Не смейся.
   С первых доходов купил.
   Заснул за рулём, кот ядрёный,
   за новеньким. Ты что? Я вообще не пил.
   С тех пор не мечтаю о фордах.
   И мерседеса не надо.
   И надо же! Через годы
   судьба настигла. Досадно.
   Мой сын — молодец. Старается.
   Его сомненья не гложат.
   Золотой тумар надо было купить.
   Дай Бог, нам Аллах поможет.
***

Безоблачного неба не бывает
и не останешься ты в дождь сухим,
и молния без грома не сверкает,
и старость не приходит к молодым,
и радуемся мы, взахлёб смеясь,
и плачем, проливая горько слёзы,
и молимся, с надеждою крестясь
и растворяемся, мечтая, в грёзах.
Ах, как прожить без горя и тревог?
Ах, как найти любовь без расставанья?
Ах, как же смочь, когда суметь не мог?
Безоблачного неба не бывает.
***

 — Покушаем! Была-не была! 
   Что у нас в сумке? Таак ...
   Гляди-ка и мяса полно и хурма*,
   садись. Не будь, как в гостях.
   Чем богаты, тем и рады.
   Бери вот кусок пожирнее.
   За два дня всё съесть это надо.
   Работать и есть мы умеем.
   Кот ядрёный, плова хочу.
   Думал на свадьбе поем.
   Дома жене своей закажу.
   Ты ешь, здесь хватит нам всем.

   Вот послушай мудрейших стихи.
   Весь в учении был  Ясави:

   "Не испил я вина под названьем "Любовь",
   Не покинул семьи, не оставил я кров ..."

   Я ж ослеплённым мечтателем
   начудил, нагрешил основательно.
   Ну да, жалею немного. Но,
   что сделано, то свершилося.
   Не могу я простить глупость давнюю.
   Где б покается, чтоб простилося.
***

Хоть покаюсь я, не простится,
Хоть раскаюсь я, не пройдёт.
Жизни глупой забвенья страница
Не забудется. Не уйдёт.

Так мелькает страница забвения,
Раздражая своей очевидностью.
Пролистать б поскорее мгновение
И забыться в сквозящей действительности.

День за днём, год за годом страничка та
Словно новая, незапятнаная.
Я б заклеила напрочь места
Угнетающего, непонятного.

Не поддавшись ни времени и ни сырости 
Стала зримой страница забвения.
Средь измятых листов словно выросла,
Всё затмила своим воскресением.

Я покаялась, пусть простится.
Я раскаялась, пусть пройдёт.
Жизни глупой забвения страница
Пусть померкнувшей жизнью живёт.
***

 — В Алма-Ате? Там мы тоже были.
   Мужской монастырь, всё едино.
   Большевики монахов там застрелили:
   Феогноста и Серафима.
   Преклонились, почтили в молчании,
   не скупились мы на пожертвования.
   Не творятся пусть злодеяния,
   не повторятся преследования.
   Говорю я по-русски гладко?
   Язык это мой второй.
   В школе мне было не сладко,
   с казахским я шёл домой.
   Казахский все понимали.
   Нас было больше в ауле.
   Его даже немцы все знали,
   с ним было легче и в школе.
   Как так случилось, не знаю,
   дрался лишь с Францилем я.
   Семья его, как чужая,
   не ходила дальшне плетня*.
   Умный, но слабый, худой,
   мы звали его Гейдээсом.
   Он в казахском ни в зуб ногой,
   зато как наяривал песни.
   Мы с ним потом играли "Битлов",
   смастерил он гитару ударную.
   И сейчас я знаю много хитов,
   мы на слух всё учили. Забавно.
***

Седые ветви их в апреле
в преддверии совершенств весны
ещё от влаги не ожили,
не побурели от листвы.
Намёком на цветущий рай
засеребрились почки нежно,
боясь раскрыться невзначай
и в бесконак*
замёрзнуть неизбежный.
Обрюзгшие стволы
деревьев-ветеранов
скрипят, крепясь ветрам,
причудливо и странно
изъяны приукрыв
то тут, то там ветвями.
Не обмануть свой век.
Изъяны есть изъяны.
***

 — Растолкуй, вот никак не могу я понять,
   что он думал в своём заключении:

   "По головке всех сирых я глажу опять,
   А от гордых бегу я, впадая в смятение."

   Не моё это дело, как не крути,
   толковать умудрённых поэтов.
   Говорил мой отец: "Век живи, век учи".
   Где же времени взять на это?
   Он учителем был русского языка,
   всё мне книжки подсовывал всякие.
   Пролистал кое-что по верхам кое-как.
   Не слыхал об ущелье Монаховом?
   Просветленье даёт необычное,
   очищенье души обеспечено.
   Те, кто к трудностям непривычные,
   не пройдут, уйдут покалеченными.
   Там монахов взорвали в двавцатых годах,
   то ли сами себя взорвали.
   Побывать бы надо в этих местах.
   Вот об этом бы написали.
   Состраданья нет к слабому ближнему.
   Озабочены все процветанием.
   Ходят, будто судьбою обижены
   и кичатся непониманием.
   Ты послушай, понять как эти слова?
   От грехов что ли было некуда деться?

   "От проклятий его я не встану никак,
   сам поднял я копье и вонзил себе в сердце."

   Ну и мужество! Ну и сила!
   С такой верой не страшен и враг любой.
   Точно, понял, их не взорвали!
   Они сами взорвали пещеру с собой.
***

Чёрною краскою — краскою белою:
Небо туманное — небо безмерное.

Ветер то ласковый, то смерчем палёный.
Солнце живительное — солнцем сожжённый.

Травы душистые — травы смертельные.
Ласковы кошки — хищники звери.

Слово — надежда, оно же и смерть.
К жизни родиться и в ней умереть.

Ластятся мысли простые и лёгкие.
Прячутся думы тяжёлые горькие.

Взор, устремлённый в дальнюю даль.
Взором поникшим скрываешь печаль.

Что за глаза, обаянием полные?
Хитрый прищур и угроза в подбровии.

Бури косматые — дождик спасительный.
Реченька быстрая — с гор разрушительна.

Друг навсегда. Иногда предаёт.
С новой любовью рождаемся вновь.

И умираем, любовь схоронив.
И торжествуем, любовь воскресив.

Краскою белой — светел наш мир,
по капельке разной, чтоб не был уныл.
***

 — Вот таки пироги. А, может, чайку?
   Дали нам пачку индийского здесь.
   С чем ты пьёшь? Найду кипятку.
   Сливки, тара*, толкан* тоже есть.

   Посоветоваться надо с женой мне:
   расширяться нам, или нет смысла.
   Что-то тянет меня к новизне,
   как бы боком всё это не вышло.
   Не смеши. Погоди. Ну какой я старик?
   Ну и что, что седа голова?
   Мне всего, ёшкин кот, шесдесят три.
   Седина показатель ума.
   Сливки, масло, творог и  айран*
   можно сбыть. Покупателей много.
   Да вот только пустой он, людской карман.
   Говорю же — не вышло б боком.
   Зря учёбу забросил юнцом,
   начинал в экономинституте.
   Кот ядрёный, жалею, стал бы купцом.
   Идея! Спрошу-ка в приюте.
   Открывают у нас интернат небольшой
   и поставкам моим будут рады,
   а товар мой классный, со всею душой.
   Всё окупится. И не накладно.
   Размечтался. Сентиментальный.
   Аж прослезился. Точно старею.
   Но сначала мой план гениальный
   осуществлю. Мечтою болею:
   Сына надо свозить в монастырь
   "Козы Корпеш и Баян Сулу*".
   Чует сердце моё, поводырь,
   там найдёт он судьбу свою.
   Я смекалистый, догадался,
   там девчонок полным-полно.
   Сто процентов — ему удастся
   в мир счастливый открыть окно.
   Бог нам в помощь. Обдумать всё надо.
   Чувствую будет за мной победа.
   Жаль, что не фабрика я шоколадная,
   я бы сырки им дарил к обеду.
***

Длинный в поезде день обычно
промелькнул за чаем с беседою.
Мой попутчик, к труду привыкший,
лихо вверх и на полку среднюю
не залез, не запрыгнул, взлетел,
только пятки мелькнули розовые
и страницами долго ещё шелестел
в книге мудростей, в книге для взрослых.
***

Блажен, кто улыбаясь мило
во сне глубоком в неге утра
тепло и солнца свет на томных веках
ресницами так хочет обуздать,
к зовущей жизни за окном он слухом чутким
спешит. И сна уж не видать.

Прекрасен, кто проснувшись в бурю
от шквалов ветра, молний, града,
под шум дождя и вой вселенной
тепло и солнца свет уже предвидя,
огонь и звуки жизни, струи водопадов
боготворит. Тот победитель.

Мудрец, кто созерцая тихо
разгул стихий и, веря в силу света,
развеяного бурей в хлопья-клочья,
тепло и солнца луч нам всем предскажет
там, за завесой тьмы, где вовсе нет рассветов,
в тебе он. Он тебе подскажет.

Живёт, кто любит, борется и верит.
Вершит он лишь по зову сердца.               
Успешен он, рождён своей мечтою.
И жизнь его, что шоколад. Но с перцем.
***

Благодарю моего попутчика в поезде "Алматы-Актобе". Он вдохновил меня на это повествование своей энергичностью и молодым задором. Жаль, что он этого не узнает. Мне не известны ни его фамилия, ни точное место его проживания. Зовут его Андрей. Он вправе быть достойным представителем казахстанцев: открытый, доброжелательный, жизнерадостный, работящий, любознательный, творческий, хранитель культуры и наследия своего народа. Да воплотятся мечты его!
 
Цитаты из "Диван-и-хикмет" автор - Ходжа Ахмед Ясави, известен так же как Хазрет Султан. Перевод А. Кодара


Хадж - паломничество


Туркестан - один из древнейших городов Казахстана.


Сауап болады - да будет нак


Ясави - Ходжа Ахмед Ясави(Хазрет Султан) суфийский поэт, 1093 
 

Сайрам - город на территории современного Казахстана

Зикр — поминание — исламская духовная практика, заключающаяся в многократном произнесении молитвенной формулы, содержащей прославление Бога.

Аманат  - в общем смысле: вверенное на хранение, надёжность. То, что Аллах вверил, поручил людям. Понимается как отданная на хранение ценность, как нематериальная(язык,культура), так и материальная(вещи,недвижимость).

Тай Казан -  в зале Казандык мавзолея Ходжа Ахмеда Яссави в Туркестане. Уникальные произведения мастеров Казахстана. Самые большие казаны предназначены для варки большого количества мяса, они называются тай-казан (тай - жеребёнок )


Суфизм - эзотерическое течение в исламе, проповедующее аскетизм и повышенную духовность, одно из основных направлений классической мусульманской философии.


Чилига - колючий кустарник; разновидность жёлтой акации


Саксаул - Образует пустынно-древесные заросли — саксаульные леса, площадь которых в южном Казахстане составляет около 15 млн га, в Туркмении — 6 млн га, в Узбекистане — 0,6 млн га


Аул -  традиционное поселение сельского типа, стойбище, община у тюркских народов, а также у других народов Средней Азии и Кавказа.

Джида -  род деревьев и кустарников семейства лоховые         
   

Тамерлан, Тимур  - среднеазиатский полководец и завоеватель, сыгравший существенную роль в истории Средней, Южной и Западной Азии, а также Кавказа, Поволжья и Руси. Полководец, основатель империи Тимуридов (1370 год) со столицей в Самарканде

Мавзоле;й Арыстанба;ба  — мавзолей на могиле учителя и духовного наставника Ходжи Ахмеда Ясави религиозного мистика и проповедника Арыстанбаба.

Акын - поэт-импровизатор, поэт и певец у тюркоязычных народов


Курт - сухой кисломолочный продукт.


Хромтау - Своим названием город в Казахстане обязан крупнейшему в мире после ЮАР месторождению хромитовой руды. 


Карагач - кара «чёрный» + агач «дерево» , обиходное название нескольких               
                видов вязов

Мазар [ар.] – гробница, могила мусульманского святого.

Кулболды батыр -  Кулболды баба родился 1785 году. А умер примерно 1860 годах. В молодости обучался в медресе. Продолжил свое оброзавание В городе Бухаре, потом в Афганистане. Служил народу, а народ ее сильно любил, поэтому при народе имел почетное звание «Ишан», «Аулие». Мовзалей Кулболды ишан расположен около села Когалыколь Сырдаринского района.
 
Хурма -  плод - род субтропических и тропических листопадных или вечнозелёных  деревьев.

Бесконак - «пять гостей» — местное название похолодания, возникающего в конце марта или в апреле после длительного периода тёплой погоды. По преданию пять человек, направлявшихся в гости
и одетых по погоде, замёрзли в Бесконак в степи.

Плетень - плетёный забор из прутьев и веток


Тара - отваренное и прокалённое пшено, добавляется в напитки.


Толкан - размолотая тара.


айран - кисломолочный продукт.


Козы Корпеш и Баян Сулу

Старинная легенда о трагической любви Козы Корпеш и Баян Сулу гласит: некие друзья с детства Сарыбай и Карабай поклялись поженить своих детей, которых ещё до появления на свет обручили. Не дождавшись рождения сына, умирает во время охоты Сарыбай. Подрастающие Козы и Баян, ещё не видевшие друг друга, но связанные узами брачного договора полюбили друг друга. Проходит время и Карабай меняет жизненные планы. Он обещает отдать свою дочь за местного Кодара, спасшего однажды его стада. Кодар становится преградой между влюбленными. В этом вечном треугольнике первым сложил буйную голову Козы. Опечаленная Баян, чтобы отомстить убийце, прибегает к хитрости. Она обещает выйти замуж за Кодара, если тот выроет для неё колодец с ключевой водой. Кодар принимается за работу, все углубляясь, держась за длинные косы Баян. Девушка неожиданно отрезает косы: Кодар оставленный в колодце умирает. Тем самым Козы отомщен. На его могиле героиня легенды закалывает себя кинжалом.




май - ноябрь 2015 г. 
на фотографии Актюбинск, пр-т Алии Молдагуловой, у стадиона
эта скульптурная группа простояла всего пару лет, потом ичезла.