Подборка стихов от 30. 10. 2016г

              ***

Повсюду – штампы, типы, маски, клоны.
Всё загнано под мировой стандарт.
Что предпринять для самообороны?
Я не хочу быть вписана в формат!

И не хочу здоровый образ жизни
во имя образа здорового вести.
Хотя презреть недуг в своей отчизне –
это почти бюджет страны спасти.

Всё больше их, успешных, год от года,
несущих бесполезный позитив.
Есть чувство юмора и – не нужна свобода.
Смех – это закусь и аперитив.

Приятный вид, заученные жесты,
набор цитат (спасибо, интернет!),
перетасованные краденные тексты –
вот безопасный путь их непобед.

Путь несвершений, непреодоленья
в свой вожделенный трафаретный сон,
в салон элитный бисероплетенья,
в мир модной краски на один сезон.

Надменный мир наивного шаблона!
Руководить тобой – что ткань кроить…
И всё же небо есть – оно бездонно.
Ключом стандартным дверцы не открыть.


                ***

Шумела улица, летели облака,
вдруг приседая в томном реверансе.
И ветер шелестел листвой берез,
довольно сухо тыча их в бока.
Садилось солнце в молчаливом трансе
с намереньем уйти в себя всерьез.

Кричали дети, забавляясь в мяч,
но в воздухе уже витала влага
еще невнятно пахнущей грозы.
И, упиваясь сонмом неудач,
спешил забыться в лопухах бродяга,
не ждущий сострадательной слезы.

Не верила и я, что вот пройдет,
минует нас небесная немилость.
Перебирала «за» и «против», «за?..»,
нащупывая в недрах сумки зонт.
Но чем рассеянней мое сомненье длилось,
тем подступала явственней гроза.

Уже грузили в дальних тучах лом,
планируя швырнуть на землю к ночи.
Чтоб, значит, вовремя, как надо, по уму.
И я помчалась, помня об одном,
что ждут меня, хотя и ждут не очень,
с улыбкой снисходительной: «Ну-ну».


                ***

Легко меняются фигляры
и те, кто сдался моде в плен,
кто не готов сносить удары,
живя по воле перемен.

Всё новое, конечно, мило,
когда б не суета сует.
Но гений – вечное светило,
ему меняться смысла нет.

Ещё есть бог, любовь, отчизна.
Менять себя – не их удел.
И с ними смерти нет – есть тризна
по грубым измененьям тел.

Они, скорее, нас отринут,
чем переменят свою суть.
Они останутся, не сгинут.
Ты, модник, уж не обессудь.


              ***

Наследник Пушкина, рассеянный поэт,
о чём ещё бубнишь на всякий случай?
Неужто болтовливый интернет
тебя молчанью скромному не учит?

Давно все зарифмованы слова,
описаны все пагубные страсти.
Твоя всклокоченная музой голова
не интересна ни толпе, ни власти.

К кому ты обращаешься в тиши,
когда читатели стихов на ладан дышат?
Что ж, обличай, пророчествуй, греши,
рыдай, не бойся – люди не услышат!

Дантесы кончились – им тоже всё равно.
Другую находи себе подмогу.
Живи, живи пустынно и темно.
С поэтом и пустыня внемлет Богу.



          Лермонтов

Он не понравился царю,
а мог бы ниже поклониться.
За проницательность свою
беспечно мог бы извиниться.

«Мальчишка вздорный, дуэлянт!
Еще один скандальный гений!
Да, кстати, что там де Барант?
Все обошлось без осложнений?..

Под пули горцев, на Кавказ!
Ужо там он остепенится…».
Ни рок, ни бог, ни друг не спас.
А рана вот она – дымится.

Спасенья нет, и смерти нет.
Дух страждущий над миром реет.
Отсплетничал и сгинул свет,
а кровь точится – не хладеет.

У звездной бездны на краю.
Века – и те давно истлели.
Он не понравился царю.
А вы б понравиться хотели?



              ***

Иосиф Бродский в мире программистов.
К чему скрывать? Его зовут иначе.
Еврей из православных оптимистов,
как джентльмен, но не совсем удачи,

мурлыкал что-то мне о взрослых детях,
о женах, коих было три-четыре,
о странностях вообще, а также этих,
вращающих светила в нашем мире.

         Чтоб знала я – есть полный арсенал.
         И сложный кофе мне сооружал.

Хотя сама не сильно обнищала,
я восхищалась боевым комплектом.
Но кухонная техника смущала
меня своим блестящим интеллектом.

А чистый кафель, не лишенный шарма,
не позволял беседу торопить.
Молчала я и по законам жанра
свой кофе кротко продолжала пить.

    Хотя не все прельщало в интерьере –
    светило солнце сквозь дыру в портьере.

Я не сторонница таких иллюминаций,
но, может быть, сия деталь как раз
была правдивее его интерпретаций
на тему встречи, захватившей нас.

Ну, вот и все. Меня увез троллейбус,
отчалив медленно, в пути не торопясь,
как будто бы разгадывая ребус
и на меня отчаянно сердясь.
 
       Вернись-вернись! Все можно разрешить.
       И штору бедному Иосифу зашить.




                Жизнь


То здесь, то там, то есть, то нет.
Что жизнь притягивает эту?
Обыкновенный лампы свет
или тоска души по свету?

Из темноты и вновь – во мрак.
Мелькнула тень и лишь – всего-то?
Вот бабочка – ночной пустяк,
пыльца, пародия полета.

А заставляет и меня
задуматься о тьме кромешной,
где нет ни лампы, ни огня,
ни даже бабочки безгрешной.



   Играет Кейко Мацуи

Я вижу ангелов полет
и хищной птицы грезы.
Стекает с клавиш звуков мед
и океана слезы.

Жемчужной россыпью у скал
они дрожат и тают,
но снова в шепоте зеркал*
внезапно проступают.

Кристальных сумерек аккорд!
Вот в лунном царстве света
корабль воздушный входит в порт
по воле струн и ветра.

Жаль ангелов и птицу жаль,
жаль участь океана
и жаль, пока звучит рояль,
седого капитана.

Через три такта должен сам
он принимать решенье:
остаться рядом или там,
в моем воображеньи.
* «Полет ангелов», «Ночные грезы ястреба», «Слезы океана», «Шепот зеркала» – музыкальные композиции, исполняемые японской пианисткой.


                ***

Саксофоновым вздохом апрель отболел,
пробежался по клавишам май,
и листвой, как монисто, июнь отзвенел,
соловьями отщелкал – прощай.
В золотые литавры ударил июль –
его дни промелькнули быстрей быстрых пуль.
Вот забрезжил и месяц восьмой.
О, приди же, приди, полнозвучный, приди!
Оставайся – у нас все еще впереди –
«Бранденбургским концертом» со мной.



          Другая планета

В тридевятом царстве нет вулканов,
и кромешной не бывает тьмы.
Там среди деревьев-великанов
нету гор – вокруг одни холмы.

В небесах, не по-земному ясных,
ветер не гоняет облака.
На песках сыпучих медно-красных
вьется бирюзовая река.

Там сияют райские чертоги –
не чета приземистым домам.
Там живут космические боги
достоприсно памятные нам.

Слышатся знакомые напевы,
закипает голубая кровь.
Синеликие космические девы
хмурят там сиреневую бровь.

С зеркалами спорят понемногу,
из латунных чашек сому пьют
и вздыхают, глядя на дорогу, –
вечных аватаров своих ждут.


            ***

Течёт, течёт и – истекает.
Что остаётся от ручья?
Вода мутнеет, замолкает,
потом становится ничья.

Ещё свежи и сочны травы,
ещё прохладно и черно
под плотным пологом дубравы
истока гибнущего дно.

Вот только в воздухе паренье –
былой волны живые сны.
И приближенье, приближенье
необратимой тишины.

И это всё? Помилуй, Боже!
Ужели справедлив итог?
Я не обидчива, но всё же
твой оскорбителен намёк.


              ***

Ну вот, опять слезами облилась
над вымыслом своим сентиментальным.
Всё кончено. И связь оборвалась.
Роман мой оказался тривиальным.

Эротоманка. Что ещё сказать!
Маньячка романтического склада.
Терзай себя, раз хочешь так терзать.
А мальчик пусть живёт, как ему надо.

Тебе ли возноситься к небесам
и слёзы лить невинными глазами!
Героя нет. И веры нет слезам.
Нет больше слов. И Богу скучно с нами.


                ***

Как-то мне с тобой не по себе.
Будто бы сейчас ты дашь мне яду,
будто что-то сдвинулось в резьбе
и мешает внутрь проникнуть взгляду.

Что случилось? Пару дней назад
ты таким ещё был настоящим, –
без искусственных ловушек и преград –
отзвуком в душе моей щемящим.

Что ты можешь знать про эту боль.
Или знаешь? Или знать не смеешь?
Выпить яду? Хорошо, изволь.
Если по-другому не умеешь.


                ***

Чем хорошо отчаянье?
Можно смотреть в окно.
Можно допить вино
и ни к чему не стремиться.

Лечь на диван ничком,
как на морское дно,
и утонуть в слезах, –
будто бы раствориться.

Славно, что нет меня.
Нет тягомотных дел.
Нет ничего вообще,
что так меня цепляло.

Это – уже финал
или – пока пробел?
Мне и не надо знать,
влазя под одеяло.

Нет никаких надежд.
Тоже ведь – результат!
Можно не сожалеть,
можно уже не спорить.

И возноситься в рай,
и низвергаться в ад.
Прошлое навсегда
с будущим перессорить.


                ***

Ничего-то, в сущности, не зная,
я гляжу из-под припухших век.
Нам эта планета не родная,
ей, конечно, в тягость человек.

Без людей пышнее и вольготней
зеленеет лес, растёт трава,
речка чище, мир зверей свободней,
птичьи соблюдаются права.

Да и нам живётся здесь не сладко -
солнце жжёт, грозит сгубить мороз,
не выдерживает спектр лучей сетчатка,
кости гложет остеопороз.

Лестно нам, что нас создали боги,
инопланетяне завезли.
Что ж тогда  живём, как бандерлоги,
если мы – хранители Земли?


             ***

В неточном мире слов,
а значит, – заблуждений,
мы сотканы из снов,
верней, из пробуждений.

А там, где числа чтут,
ни с чем не разминуться.
Там грезить не дадут,
но можно не проснуться.



          Еще одна весна

Шагреневой кожей сжимается мартовский снег,
проталины больше, сугробы темней, неопрятней.
На скользкой дороге вода обретает ночлег,
и дождь барабанит по стеклам размеренней, внятней.

Пропитанный влагой, качается мир на ветвях,
таких обнаженных, что детям смотреть еще рано.
Покой, полудрема, зима рассыпаются в прах,
весна сквозь бинты проступает на сердце, как рана.

Тяжелые серые сумерки – день напролет.
На тополе черном, объятый неспешною думой,
сидит черный грач или, может быть, даже сам черт.
Зачем ты, весна, показала мне лик свой угрюмый?


                ***

Шумит беспечно мир осенний
о легком золоте своем.
Вошли оранжевые тени
в наш бедный молчаливый дом.

Стоят в волнении у двери,
унять не в силах свою дрожь.
Пока что робкие, как звери,
а осмелеют – не уймешь.

Что ж, веселитесь, дети света!
Вы наши гости – рады вам.
В тьму погружается планета,
но солнце еще светит нам.

    
             ***

Легко меняются фигляры
и те, кто сдался моде в плен,
кто не готов сносить удары,
живя по воле перемен.

Всё новое, конечно, мило,
когда б не суета сует.
Но гений – вечное светило,
ему меняться смысла нет.

Ещё есть бог, любовь, отчизна.
Менять себя – не их удел.
И с ними смерти нет – есть тризна
по грубым измененьям тел.

Они, скорее, нас отринут,
чем переменят свою суть.
Они останутся, не сгинут.
Ты, модник, уж не обессудь.


              * * *

От Рюрика? Наверное, не врут.
От скифов? Мы и этому поверим.
Татарские сапожки нам не жмут,
а сари уж тем более примерим.

Мы — русские. Приложены к чему?
К свободе, языку, тоске о боге?
К земле, которой не перечеркнут
ни ратные, ни звездные дороги?

Мы — русские. И разные до слез,
до немоты, до боли, до изгнанья.
Европа с Азией друг другу квасят нос
на поле брани нашего сознанья.

Мы — русские. Обидно, что не «кто».
Еще — не «кто»? Или уже — «какие»?
Что б ни случилось с нами, ни за что
мы не умрем. Завидуйте, другие!

Зачем спасает русских вновь и вновь
не бог, не родина, не слава, не свобода?
Затем, чтоб знали, как сильна любовь —
причина мира, жизни и народа.
                2012 г.

                * * *

Что знает лист о дереве своем?
«Господь велик, и все мы здесь под богом».
На хрупкой ветке его скромный дом,
и надо ли печалиться о многом.

Из дрожи собственной, из тайны естества,
из недр земных и солнечного света
творит он, наподобье божества,
зеленый мир, не требуя ответа.

Вот это — жизнь и чудо из чудес.
Растите, листья, замыслу в угоду.
Вам не понять ни дерево, ни лес,
ни ветер, ни осеннюю погоду.
                2012 г.


           * * *

Ты помнишь, синие тюльпаны
цвели над газовой плитой?
Мы разливали чай в стаканы
до кромки бледно-золотой.

И ждали — вот метель уймется,
вот чай остынет, а потом
ночная жница замахнется
на нас сверкающим серпом.

И отразятся неизбежно
два полумесяца в глазах.
Звенит в стакане ложка нежно.
О, если бы не этот взмах!

Не этот жест, готовый к бою,
не хладнокровная луна!..
Считали бы и мы с тобою
ночные звезды у окна.
                1991 г.

                * * *

Облетели листья бересклета,
обнажив наивные сережки.
Тихо, будто жизнь, уходит лето
по лесной извилистой дорожке.

Вот моя любимая поляна,
где трава пока нежнее шелка.
Здесь кроты копают норы рьяно,
здесь всегда стою я долго-долго.

Потому что здесь — моя защита,
потому что ель — моя подруга,
а с рябиной столько пережито,
что уже не бросим мы друг друга.
                1998 г.



                * * *

Мчатся джипы, вьются джипы.
Невидимкою луна.
А ведь пропустить могли бы —
на дороге я одна.

Черный, синий, серебристый
светят фарами сквозь ночь.
Бросив тень на путь мой мглистый,
грязью окатить не прочь,

мчатся, теменью влекомы,
в беспробудной тишине.
Визгом жалобным, знакомым
надрывая сердце мне.
                2006 г.

                * * *

Что было там, до встречи на Земле?
В какой обители душа моя томилась?
Неужто тосковала обо мне,
ко мне одной, воистину, стремилась?

О чем же ей печалиться теперь?
Ведь получила то, чего хотела!
Открылась дверь и затворилась дверь:
душа облюбовала мое тело.

Куда она летает по ночам,
страша меня отсутствием до срока?
А днем — так рвется к солнечным лучам,
как будто впрямь со мной ей одиноко.
                2006 г.

           * * *
Подари мне, пожалуйста, синий сапфир!
Я его заслужила за тысячу лет.
В нем увижу я в синих подробностях мир
и другой, у которого имени нет.

Я увижу глубокие тайны морей,
голубые растения и облака,
лазуритовых бабочек и журавлей,
что летят через грани его и века.

Стану камень небесный как книгу читать,
восхищаться экспромтами быстрых лучей,
научусь васильковую речь отличать
от индиговых песен церковных свечей.

А еще я узнаю, как ты поживал
в окруженьи кристально-холодных идей,
как меня забывал, предавал, продавал
и любил человечество, а не людей.

Пусть расскажет и это любимец жрецов —
цвет «электрик» от серого я отличу.
Подари мне сапфир — талисман мудрецов!
Черно-белая жизнь мне давно по плечу.
                2008 г.

                * * *

Уйти, утешиться стихами,
забыться лучезарным сном.
За розовыми облаками
найти другую жизнь и дом.

Вернуться вновь без сожаленья
к своим разрушенным дворцам.
Поймать мелькнувшие мгновенья
и бросить под ноги глупцам.

Что делать с ними — я не знаю.
Какие почести воздать?
Украсить рифмой? Украшаю.
Или как было все — разъять?

Зачем они попались в сети?
Куда по воле волн неслись?
Мгновенья эти, грезы эти
зачем стихами назвались?
                2006 г.

              * * *

Белый пластик стола,
на столе — остывающий кофе.
Я не знаю, когда
мы увидимся снова с тобой.

Мне бы только забыть
этот низко опущенный профиль...
Разговор — так себе,
и не серый, и не голубой.

Сколько можно курить!
Разметался по комнатам пепел,
улетели все ангелы,
очарованье ушло.
И летает над нами
«верблюд» под названием «Кэмел»
и никак не пройдет
сквозь стальное иголки ушко.

Говорю невпопад,
попадаю, почти что не целясь.
Только бы не молчать!
Что теперь говорить — все равно.
Я, наверно, уже
никогда-никогда не осмелюсь
посмотреть на тебя
равнодушно, как в это окно.
                1983 г.


      СЛОИСТЫЙ КОКТЕЙЛЬ

Сухими от жажды губами
я сделаю первый глоток.
Мы выбрали, выбрали с Вами
коктейль под названьем «Восторг».

Нет в мире соломинки тоньше,
заброшенной в этот туман.
Так сделайте так, чтоб подольше —
подольше тянулся обман.

Не надо расспрашивать, скроем
весь этот пронзительный год.
За слоем, за приторным слоем,
холодная льдинка плывет.
                1985 г.

        БЛАГОДАТНАЯ УЛИЦА

Ты можешь не поверить мне,
но есть такая улица.
Откуда в нашем городе —
не нам с тобой гадать.
Но если вдруг зажмуриться
и если так прищуриться,
то можно даже запросто
названье прочитать.

Ах, у нее название —
сплошное обещание!
Ах, у нее прохожие —
нигде забавней нет.
Притихшие, пригожие,
на пряники похожие
иль в целлофан уложенный
торжественный букет.

Ты можешь не поверить мне,
но перестань сутулиться!
И сколько можно голову
руками подпирать!
На Благодатной улице
уже давно целуются,
там все — уже целуются!
Пойдем туда гулять.
                1985 г.

       ПОДСНЕЖНИК


Он не таранит мир башкой
и никому не угрожает.
Пускай под снегом — он такой,
живет себе, не возражает.

Судьбу за это не клянет,
хотя она гнетет и давит.
Чем тяжелее этот гнет,
тем легче плечи он расправит.

Он занят поприщем своим,
он ждет, растет, свободно дышит,
живет, давая жить другим,
другую жизнь над миром слышит.

Не видя солнечных лучей,
он все же в них, как в Бога, верит,
все горячей и горячей
себя, беспомощного, мерит.

Он — просто дышит и живет,
и вот от этого дыханья
слабеет снег, уходит лед,
вода приводит мир в сознанье.

Пусть у весны суровый вид,
и снегом занесен валежник.
Но в снежной лунке жизнь кипит,
там завтра расцветет подснежник.
                2005 г.


           СУЩНОСТЬ

Я, легко проходящая
сквозь себя самое,
мир под солнцем творящая,
верю в имя свое.

С безысходными тучами
я летаю впотьмах,
над высокими кручами
я сверкаю во льдах.

Я, как музыка, чистая,
не боюсь я огня.
Я — молчунья речистая.
Кто сильнее меня?

Я туманами белыми
усмиряю азарт,
океанами целыми
возвращаюсь назад.

Я бессмертна в движении,
но люблю полежать
и, ловя отражения,
вновь волнения ждать.

Я — планету хранящая
и твоя навсегда.
Я — одна настоящая
драгоценность — вода.
                2005 г.


       О РОДИНЕ

Не запомнит лица моего,
и улыбку мою не заметит.
Промолчу. Ну и что ей с того?
А спрошу — на вопрос не ответит.

Застит очи отечества дым,
вновь выруливать по бездорожью.
А она убегает к другим
то рябинкой, то зреющей рожью.

И не смотрит мне прямо в глаза,
прикрывает лицо полушалком.
Обо мне не прольется слеза,
но, представьте, мне будет не жалко.

И не жалко потерянных дней,
и не жалко, что узы порвутся.
Жалко только, что нету родней
тех, что здесь без меня обойдутся.
                2009 г.

                * * *

Куда бы ни шла,
все равно мне идти через лес.
Здесь сосны и ели
собой небосвод подпирают.
Сохатые бродят
с рогами до самых небес,
ключи говорят,
полосатые свинки играют.

В черничнике бродит
непуганый людом медведь.
У нас в Предуралье —
и зайцы, и рыси, и волки…
Ну, в общем, такие места —
есть на что посмотреть
и есть отчего
никогда не касаться двустволки.

Привет тебе, Кама,
великая Кама-река!
Сквозь сердце мое
протекут твои бурные воды.
Отслужат по мне
панихиду твои берега,
под камнем уральским
усну я на лоне природы.

А лес будет жить
и великие тайны свои
другим поверять,
как ребенок, легко и без риска.
От смерти любой
до рожденья и новой любви
вообще на Земле,
а в лесу исключительно, близко.
                2011 г.



         * * *

Крыша дома — Уральские горы,
на окне — занавеска весны.
Я лежу, обнимая просторы
своей северной милой страны.

А по жилам — не кровь, а водица
родниковая, будто слеза.
Хорошо бы мне снова родиться,
если в небе случится гроза.

Может быть, на отрогах Памира,
или все же вернуться в Тибет?
Столько крыш есть у бренного мира,
где ремонта текущего нет!
                2011 г.

              * * *

Господи, помоги мне.
Не спрашивай, сколько раз.
Просто — помоги мне.
Очень прошу, сейчас.

Вот я дошла до края,
где не видно ни зги.
Стою на ветру — босая.
Господи, помоги.

Ни фонаря, ни спички,
ни тлеющего огня,
ни к темноте привычки.
Боже, храни меня.

Пошли хоть луч предрассветный
в эту глухую ночь.
Что же ты,— милосердный,
а не спешишь помочь?
                2011 г.


             * * *

Волшебная, прекрасная, святая,
достойная сияния небес,
ты не для всех, но для меня — родная.
И мне твоих не надобно чудес.

Россия! Терпеливая богиня,
стирающая вечный пот со лба.
Мы — для тебя, с тобой и есть нам имя.
Мы — твой народ, а без тебя — толпа.
                2012 г.

          * * *

Не с каждым шутит так Создатель,
со мною шутит — слышу свист.
Я — и читатель, и писатель,
и, уж простите, журналист.

Три головы моих покуда
еще целы, не снес их меч.
Все хорошо, я — чудо-юдо.
Не стоит вам меня беречь.

Сожгу полмира, съем любого,
на крыльях в небо унесу…
За что? А ни за что! За слово,
за звуков жалкую красу.
                2010 г.