Старуха

                С    Т    А    Р     У     Х    А

                Александр   Визиров


      Казалось, безжалостное время вытравило все краски жизни из этой мрачной картины. Серая покосившаяся изба, с закрытыми глазами выцветших ставен, трагично понурив крышу, уткнулась в грешную землю. Неухоженный сад, чащобно заросший непроходимым кустарником, с мрачной безысходностью обступил последний приют одинокого существа. Тоскливое карканье клювастых ворон, нагло рассевшихся на вершинах бесплодных деревьев, дополняли печальный пейзаж.
   На потрескавшейся серой лавке, у траурно наклонившихся ворот, застывшим изваянием сидела дряхлая старуха. Черной, горбатой тенью пало на землю лихое время ее жизни. Высохшие, с вздутыми венами безжизненные руки, безвольно опирались на сучковатую  палку и были логическим продолжением увядшей природы. По-черепашьи испещренное морщинами лицо, с ввалившимся ртом, пряталось в полинявший деревенский платок, как в дупло, в темноте которого тусклыми искорками светились маленькие, напитанные влагой горя, глаза - единственные признаки теплившейся еще жизни. Эти печальные огоньки были свидетелями стольких земных трагедий, впитали в сетчатку столько несчастья, сколько не могли запечатлеть и тысячи современных эстетствующих глаз, беспрестанно ищущих множество модных и глянцевых вещей, всевозможных развлечений и нескончаемых удовольствий. Уставшие глаза высохшей старухи безучастно смотрели вдаль невидящим взором, ничего не замечая, не реагируя ни на какие изменения, ни на что не обращая окостеневшего внимания. Клокочущая энергия ее сумбурной, вспыльчивой юности, дышащей самонадеянным оптимизмом, не позволяла в свое время разглядеть тени трагизма грядущего. В этих утомленных старушечьих глазах отразилась матрица минувшего века, вобравшая в себя бессловесную историю страшной эпохи, больших неизгладимых перемен, повлиявших на судьбы многих народов. Ее, почти божественное умение обходиться без вознаграждения, не ожидая никакой отдачи ни от государства, ни от родственников, ни даже от собственных детей, довольствоваться малым, возвышало ее над всем потребительским миром, над сегодняшним духом повальной торговли. Ей досталась горькая участь свидетеля века, жившего аскетичной, самоотверженной жизнью, сопровождаемой неслышной романтической музыкой, еще поддерживающей непотопляемое человечество.
      Появившаяся когда-то в ее изможденном сознании великая отрешенность, невосприимчивость к душевной боли, принимаемой всеми как стойкость характера, позволили ей прожить долгую, богатую событиями жизнь. Когда-то пылкое трепетное сердце, жаждущее страстной любви, яркой счастливой жизни, не дождавшееся с фронта мужа, сыновей, родственников, окаменело, перестало реагировать на нескончаемую череду скорбных известий. От бесчисленных ударов беспощадной судьбы, оно очерствело, ослабшей птицей еле трепыхалось в груди, с каждым ударом приближая бренное тело к мраку вечности. Теперь только корявая палка, как орудие первобытных тысячи лет назад, была единственной опорой старухи.
   Крохи счастья, подаренные ей в молодости скупой судьбой, потонули в безбрежном океане людского горя, затопившего в багровой заре века всю страну. Ничтожные крохи радости, с интуитивной жадностью поглощаемые жаждущей наслаждений юной душой, ушли в небытие, в беспамятство, и уже не могли подстегнуть воспоминаниями заснувший разум. Она не оплакивала утраченную юность, не воскрешала погибшую память, безмерное горе иссушило источник ее слез, печальную реку скорби.
     Долгий, непродуктивный труд, во имя насаждаемых фантомных идей, был ее уделом. Ее натруженные руки, с распухшими узловатыми суставами, с детства не знавшие отдыха, переполовшие сотни гектаров колхозных полей, перетаскавшие сотни тонн воды для семейной постирушки, теперь неподвижно покоились на древке. В этой бесплодной борьбе темных и светлых сил, организм исчерпал себя, вымотал свой ресурс, оставив в «сером гипсовом изваянии» воплощение форменной окаменелости. Казалось, все жизненные соки покинули старуху. Все омертвело в этом скудельном теле, неуклонно рассыпающемся храме духа, когда-то рожденном радоваться жизни и радовать других. Душа полная безграничного отчаяния от потери близких людей, крушении грез, лучших дней жизни, опустела.
    Ничье воображение уже не могло воссоздать в старухе когда-то стройную девицу, так жадно стремящуюся к призрачному счастью и так жестоко обманутою судьбою. В ее сморщенном лице поселилась вселенская тоска по утраченной юности, понапрасну прожитом времени,  упущенным возможностям, потери которых нечем возместить. Вмешательство огромных разрушительных сил лишило молодое трепещущее тело земных радостей, отняло всю гамму человеческих чувств, всю полноту душевных переживаний, так благосклонно подаренных  природой. Красота жизни, во всем ее многообразии, так и не открылась ей. Тогда ее наивные юные глаза радовались лишь блаженной революционной заурядности, до предела заполнившей своей безвкусицей, своей кумачевой аляповатостью огромную страну, навсегда потеряв изгнанный в эмиграцию богемный мир.
     Старуху уже ничего не радовало, ничего не тревожило, лишь солнце, прогревая уставшую, сгорбленную непосильной ношей спину, дарило тепло жизни, ласкало исстрадавшуюся душу, подпитывая энергией еще живые ткани. Она была молчалива мудростью крестьянской жизни; тусклое, меркнущее сознание понимало лишь смиренное, безмятежное существование, позволяющее спокойно дышать и воспринимать действительность, подобно безмолвному растению. Остывающее сердце безучастно радовалось обретенному покою, яркому светилу, как радует глаз одинокий цветок в безбрежной степи.
     Минувшие власти, которые она пережила, так бесчеловечно обходившиеся с собственным народом, отняли у нее все, что можно было отнять: и детскую неуемную радость, и волнительную юность, и ослепительные возможности счастья, и даже надежду. Гегемония превратила ее лучшие годы в долгое серое безвременье, оставила ей взамен только эту -  пустую бесцветную жизнь и разъедающее душу неизбывное одиночество. Вездесущее горе страшного столетия обступило ее со всех сторон. Казалось на эту серую лавку, вместе со старухою, присел и задумался весь минувший век.
     Теперь неподвижный силуэт сгорбленной старухи стоял немым укором, бесконечно сменяющимся режимам, горе-властям, всем поколениям, всем мимоидущим, а ее обветшалая, перекошенная изба, на окраине расширяющегося  города  –   памятником всему материальному, покрытому погребальной пылью столетий. Поникший печальный образ старухи до конца обнажил сущность бесплодной земной жизни. Она несла в себе, в своем безутешном образе, мировую скорбь и трагизм человеческого существования, неисцелимую боль израненной души. Мертвенное лицо старухи, уже не различало той растущей несправедливости, той увеличивающейся трагедии, творящейся перед ее остекленевшими глазами. Серая сетка глубоких морщин уже не разглаживалась от скудеющей житейской радости.
     Присутствие подобных людей, способных как губка впитывать все человеческие несчастья, чтобы другие светились счастьем, ограничено Богом. У этой серой избы стерлось всякое представление о времени, как будто старуха, как античная скорбная статуя, сидела здесь веками. Казалось, что перед ее бессмертными глазами пронеслись вихри огромных тектонических перемен.  Сморщенный старушечий лик уже не выражал разочарования, только в по-собачьи беспомощном взгляде отразилась горестная, унизительно бесцельная, лишенная всяких чудес жизнь. После всего пережитого старуха уже не чувствовала боли   – истерзанная душа умерла, но ее тело еще агонизировало в нынешнем безбожном пространстве, по инерции совершая жизненный обряд. Она прошла свой долгий жизненный путь от младенческой неосознанности к глубокой старческой бессознательности, позволяющей ей отбыть в мир иной без душевных страданий. Природа защитила ее, избавив от тягостных мук совести и глубокого раскаяния. Она войдет в свой мнимый рай ангельски чистой, как и появилась на свет.
     Проходившая мимо изнеженная и трусливая новая генерация, неспособная воспринимать минувшее,  видела в отталкивающем образе старухи ужас пережитого, не прозревая какой апокалипсис ждет их. Даже тугомыслящие подонки, ожиревшие от достатка, от своего мещанского благополучия, уводили свой взгляд от этой серой мумии, интуитивно чувствуя вину за свою праздную жизнь, опасаясь даже краем своего зашоренного глаза зацепить крупицу ее безмерного горя, тяжести которого хватило бы на несколько поколений. Молодое племя так же, как и когда-то старуха, смотрит в грядущее невидящим взором, но уже затуманенным другими размытыми идеями, другими потребностями, неистовой жаждой как можно скорее разбогатеть, с брезгливым нежеланием помнить страшное прошлое, тщетно надеясь на легкодоступное будущее. С растущей эвентуальностью роскоши, пустопорожней гламурности, фальшивого блеска, величие мира заметно потускнело. Сегодня, в нарастающей гонке за достатком, за мещанским комфортом, у людей еще есть время похоронить человека – завтра, в меркантильной суете, в бессмысленной мирской сутолоке, этого времени уже не будет. Новые периэки, со свойственной им племенной отчужденностью, не задумываясь, переступят через павшее тело и пойдут дальше в свое виртуальное будущее. С исчезновением этой старухи, последнего видимого стигмата минувшего столетия, в черный океан забвения погрузится и весь минувший век.