никакой грации

Покачнулся, упал. Озирался в какой-то прострации...
Да, говорят, плохи его дела. Да, он в больнице, в реанимации.
Участковый даже пришел, что-то громко кричал по рации.
Да, лежал там кульком - никакой, понимаешь, грации...

Ударялся в асфальт заплеванный, неуклюже, локтями, падая.
И картуз прямо в грязь. И стыдливые слезы - градом.
Падал робко, стыдясь своей неприкаянной старости.
Умирать так при всех, на улице - ни малейшей, послушай, радости.

Чьи-то руки схватили, дернули. Будто что-то отсрочили!
Деловито вызвали скорую, тут же встретили и пропесочили.
Уложили в носилки тело. Да, тело! Покатили с мигалкой.
Двор шумел, и шумела листва, и кричали противно галки.

Ему было ужасно стыдно, что он, старый, напряг кого-то.
Все хотел повернуться, встать, но не мог... Почему? Отчего так?
Все хотелось извиниться, вырваться, закурить сигарету.
Холод. Свет. И куда-то несут. И кричат. И лежит неодетый.

На какой-то миг покачнувшийся ему жутко и за тело обидно:
Он лежит тут как жук на спине, все изъяны всем четко видно.
И какие-то трубки к носу, и встревоженные голоса.
И склоняются близко, ближе... нереальнейшей тьмы глаза.

У кого там спросить, что он видел? Тоннель? В небо лестницу?
Он запомнит что-то, хоть свет? Или мозг записать поленится?
Тонким пальцам остановиться и спросить у сердца некогда:
Они тащат за вены, прочь с того света чужого деда.

...Десять дней уходил. Усох, но все жил. С трубкой, в реанимации.
Там и палочки рук. И пролежни. Никакой, понимаешь, грации.
Вроде сильный-то дед, мог вылезти. Почему же жить не остался?
Кто же знает. Но, уходя, он так радостно нам улыбался...