так утомляются боинги

С едва слышным треском и слабым шуршанием
На высоте в одиннадцать тысяч метров
В почти в безвоздушном морозном пространстве
Рвется натянутая нить. Ледяное молчание.
Белые крылья недвижимо отсчитывают километры.
Встающее солнце исполняет ритуальные танцы.

Сколько лопнувших, сгинувших в небе нитей за раз
На металлической памяти убежавшего самолета?
В безликом салоне берегут слова. Мы - сообщники.
Мы чувствуем скорость, не открывая глаз.
Под ребрами колет безжалостность стремительного полета.
Суровые нити рвутся натужно. Так утомляются "боинги".

На чьей тонкой, израненной и не укрытой совести,
Изрешеченной условностями, как листья розы градом,
Лежит отчаяние самолета, вставшего на дыбы?
Каким будет последний вздох в нашей повести?
Кто не сумеет стерпеть, обернется, надышится ядом,
Соленой отравой, принятой с прокушенной кем-то губы?

О чем мы боимся думать все два часа короткого перелета?
Глотаем безвкусную воду, - а хотелось чего-то покрепче.
Колесные ноги шасси бьют отчаянно в полосу и бегут.
Секунды свободы без неба у маленького самолета.
Беги, не сдавайся! От свиста мы глохнем - так чуточку легче.
Все. Кончились самые трудные сто двадцать проклятых минут.