Хашар

                Хашар

Посвящается Пономареву Евгению Ивановичу.

– Ассаламу алейкум, Хуснутдин. Как здоровье, как семья, дети?
– Живы-здоровы, слава аллаху. Вы как? Все ли благополучно? – Вторит Хуснуддин, Мунире-опе, живущей по соседству со стариком Мухитдином.
– Беда у нас, Хуснуддин.
– Что такое?
– Старик мой слег: спину надорвал. Крышу снял: хотел новой жестью покрыть. Три дня лежит уже – стонет и не встает. – Горестно сообщает старуха.
– Вах, к врачу обращались? Зайдите в махаллю там вам вызовут врача надом.
– Да я хотела. Он не разрешил. Само пройдет, говорит. Ты же знаешь, какой он упрямец. Поговори с ним, Хуснутдин.
– Хоп. Поговорю. Сегодня зайду. – Пообещал Хуснутдин и продолжил свой путь.
Стариков Камбаровых он знал с рождения и детей их знал: рос с ними вместе, в одну школу ходил, а старики старились на его глазах.
Мал дом у стариков да им хватало – дети перебрались в столицу и, отделываясь деньгами, редко наведывались к родителям.
После разговора с Мунирой-опой легкий осадок возник у него в душе. Негоже стариков бросать – думал он. Дети бросили и если мы соседи отвернемся, как людям в глаза смотреть? А аллах вдруг спросит, когда призовет к себе – помогал ли немощным, протянул ли руку помощи жаждущим. Нет, так дело не пойдет. Хуснуддин забыл даже зачем шел. Вдруг ласковый девичий голос прервал его раздумье:
– Здравствуйте, Хуснуддин-ака.
– Вай, чей голосок я слышу – проворковал мужчина в ответ, картинно приложив к глазам ладонь. – Что за дивный цветок я вижу, неужели это Наргиз так подросла. – Умиляясь, глядел он на девушку, которая была дочерью его друга Назима отучившаяся в мединституте и работающая в больнице врачом.
– Да, Хуснуддин-ака – это я.
– Какое счастье, что я тебя встретил. – Ворковал дальше Хуснуддин, добавив в голос тревожные нотки.
– А что случилось? – Встревожилась девушка.
– Старый Мухиддин упал с крыши и уже третий день ничего не ест и не пьет. Э-хе-хе, хе-хе. Бедная Мунира-опа. – Поникнув головой, скорбно закончил Хуснуддин.
– Как упал? Где лежит? – Не на шутку растревожилась Наргиз.
– Где? Дома еще лежит. Наргиз, дочка зайди к нему, посмотри, может быть, ему врач нужен. Не дай бог, умрет, – зашептал он, потянувшись к девичьему ушку, – какой грех ляжет на нас.
Наргиз испуганно отшатнулась, но кивнула головой и побежала, ничего не сказав. Вот и хорошо, подумал Хуснуддин, одно хорошее дело сделал. День этот по всему сложится удачно. Только он проводил взглядом скрывшуюся за поворотом стройную, как тополек  девушку, тихо радуясь взращенной смене – умной красивой доброй, как, будто из-под земли перед ним возник новый собеседник. Так я и до дома не дойду, подумал он, но что поделаешь: хорошие дела быстро не делаются.
– Салом, Сабиржон, куда спешишь? – крикнул он, бегущему  мимо него Сабиру. – Эх, молодежь. Куда так можно спешить, что на пути своем никого не замечать. Со стариком не поздороваться как это предусматривает воспитание. Что в махалле происходит не интересоваться, а?
– Ассалому алейкум, Хуснуддин-ака. – Тормознув резко и вырвав из ушей, наушники произнес Сабир-студент колледжа, протянув обе руки для рукопожатия, и продолжил. – А что случилось? 
– Как что? Все уже знают, а ты нет. Старый Мухиддин с крыши упал, лежит дома не ест, не пьет третий день. Хотел крышу новую покрыть, старую жесть снял и вот такое горе. Муниру-опу жаль. Говорят, с понедельника дождь обещали.
 Хуснуддин сложил руки на животе и закивал с сожалением головой.
– Ладно, беги, беги. Вы молодежь занятая такая и задерживать вас неудобно. Каждый раз удивляюсь: как ничего не замечая вокруг, вы дорогу домой находите. По нюху, что ли? – Проворчал вдогонку Хуснуддин, провожая и Сабира взглядом, отметив про себя, стать взрослеющего парня.
Вот и полдела сделано. Еще двум человекам скажу и думаю отличный хашар получится. Опять задумался Хуснуддин. Хашар это традиция пришедшая из древности его народа. Когда всей махаллёй приходили на выручку соседу попавшего в затруднительное положение, безвозмездно помогали в постройке дома или ремонте. Как сейчас попал старик Мухиддин в безвыходное положение. А хашар не только для соседей собирался хашаром и мечеть для махалли строили, воду от реки отводили и много чего еще делали, много чего. М-да. Давненько у нас не было хашара. Забываются традиции. А ведь от нас самих зависит, исчезнут они или нет, заложив руки за спину и неторопливо шагая по тропинке вдоль соседских заборов, вдоль журчащего весело арычка и высоченных в ряд высаженных тополей, поблескивающих серебром листьев, размышлял Хуснуддин. Во дворе Хикмата, с которым как раз поравнялся, он заметил движение.
– Эй, Хикмат, – сказал Хуснуддин, заглядывая за забор, – выйди-ка, разговор есть.
– Это я, Осмон, папы нет дома. – Надтреснутым баском ответил ему сын Хикмата.
– Хоп (ладно – узб.), выйди ты, Осмон. Ты же мужчина этой семьи. Ты тоже можешь поучаствовать в жизни махалли. – Хуснуддин приобнял мальчишку за плечи. – Дело вот в чем, дорогой Осмон, старик Мухиддин спину надорвал. Хотел крышу покрыть новой жестью, а приключилась беда. В понедельник дождь обещают, а у него крыша снятая. Смекаешь, к чему я виду?
– Нет, - ответил мальчик и покрутил головой.
– Я пойду, а ты подумай на досуге, Осмон. Хорошо подумай. Отцу скажи и вдвоем подумайте. А, я пойду, ладно. – Сказал он и пошел дальше.
За полчаса Хуснуддин обошел несколько дворов и рассказал о беде, случившейся с их соседом. Он не навязал никому своего мнения. Он лишь как сорока на хвосте разнес по махалле новость. Ему хотелось, чтобы люди, с которыми он вот уже 50 с лишком лет живет бок обок, сами вспомнили, как должен поступить сосед в этом случае. Придя домой и, расположившись на топчане под виноградником вытянув уставшие ноги, он строго приказал жене:
 – Утром собери женщин, возьмите большой казан и готовьте пир. Хашар будет.
– Вай, какой хашар, чего это вы надумали. – Начала было противиться жена.
Но, стоило Хуснуддину взглянуть на нее, как она примолкла и, суетясь, принялась накрывать дастархан к ужину.
Осеннее, но еще теплое утро следующего дня согрело, осветив солнцем, просыпающиеся улочки. Тишину утра разбавлял, как обычно, журчаньем арычек, бегущий сквозь дворы махалли, который ни на минуту не сбавлял темп своей жизни да щебетание перекликающихся птиц с громким шелестом тополей.  Вдруг воздух разорвал громогласный утробный звук карная*: эге-гей, сюда, скорей, скорей, да веселей, веселей – трубил он что есть мочи. К его стараниям добавилась дойра**: не так громко, но внятно – тум-ба-ле-ка-тум, тум-ба-ле-ка-тум пританцовывая, подпевала она, жеманно подергивая плечиком. Это на всю громкость врубил магнитофон Хуснуддин. Он в белой рубахе подпоясанной цветным поясным платком в холщевых черных штанах, заправленных в ичиги, с залихватски заломленной тюбетейкой на затылок уже хозяйничал у стариков Камбаровых во дворе: готовил инструмент и все необходимое для работы.
– Ассалому алейкум, Хуснуддин-ака. – Услышал он за спиной. Это пришли Хикмат с сыном Осмоном.
– Вуалейкум ассалом,  о, и ты здесь, Осмонжон. – Ответил Хуснуддин, не останавливаясь.
Скоро во двор Камбаровых собралось порядком народа, даже пришлось некоторых отправить домой из-за малой масштабности фронта работ. И закипело вокруг: кто-то правил жесть, кто-то ее поднимал, взобравшись наверх, кто-то стучал молотком, прибивая ее к стропилам. Хозяин, что-то кричал из нутра дома, но крик его тонул в орущей музыке.
 Хуснуддин каждый раз на крик посылал Осмона узнать, что тот кричит, а когда ему надоело отвлекаться на хозяйский ор, он в сердцах бросил:
– Нет. Так дело не пойдет. Он нам работать не даст. Давайте, принесите этого лежебоку и положите на топчан. Пусть смотрит сам, чтобы потом претензий не было.
Когда новая крыша заблестела серебром: солнце стояло в зените и вдоль улицы свободные от работы мужчины собирали из досок длинный стол и лавки. Рабочие последними мазками крепко пахнущей краски заканчивали работу, а нарядные женщины быстро накрывали принесенной из дома едой готовый и застеленный разношерстными скатертями стол, вскоре ставший походить на свадебный.
– Все к столу – пригласил присутствующих солидный мужчина в черном костюме.                Стариков усадили в голове стола и селяне, каждый нашел себе место, даже дети, а
мужчина в черном костюме начал торжественную речь.               
               
– Дорогие селяне мы собрались сегодня поприветствовать наших уважаемых односельчан Муниру-опу и Мухиддина-аку, которые живут рядом с нами и этим радуют нас. В первую очередь представлюсь тем, кто меня не знает. – Я председатель махаллинского комитета Сабиров Хамид Сабирович. – каждое собрание начинал Хамид, работающий в махалле уже лет десять, этими словами и здесь не упустил случая вставить, что вызвало смех за столом. Широко заулыбавшись, перекрикивая смех, он продолжил:
– Поэтому хочу пожелать нашим аксакалам долгой жизни, здоровья и радости. Приходите в махаллю, приходите ко мне и приносите с собой только счастье, а проблемы мы быстро решим – они Нам, любые, по плечу….    


*Карнай – музыкальный духовой инструмент народов востока. Представляет собой длинную иногда до двух метров трубу. В древности карнай служил для подачи сигналов во время боевых действий и для общего сбора населения на площадь. В наши дни карнай звучит на народных праздниках или свадьбах.


**Дойра – ударный музыкальный инструмент народов востока. Разновидность бубна, используемый в популярной и классической музыке. Вид – натянутая на специальный деревянный обод кожа с прикрепленными по ободу кольцами дополняющими звук.