Баллада о белых птицах конец 80-х начало 90х песня

На гортанном наречьи скликают
Лебединый большой караван.
Птицы белые вдаль улетают
За поля, за хребты, за туман.

Птицы белые, белые птицы,
Мы гордимся природной красой,
Нам в полёте долина приснится
С озерцом и дрожащей росой.

За веками века пролетая,
Дело жизни мы свято храним,
Лебединая верная стая
Наполнялась дыханьем одним.

В клане птиц не бывало уродства.
Презирая сует суету,
Мы на крыльях несли благородство,
Веру в преданность и доброту.

Украшая с высот белоснежных
Горизонта чарующий крест,
Мы мистерию ангелов нежных
Ниспускали на землю с небес,

И в свинцовых озлобленных тучах
Разряжали озлобленность ту,
Доставляя на крыльях могучих
Запах свежести и чистоту.

И мир большой
Для нас был не чужой,
Пах черемшой и цвёл душой.

Но однажды в озёрной долине
Появился какой-то чужак,
Захватил караван лебединый,
Чёрный лебедь и чёрный вожак.

Он смеялся над белою стаей:
«Бесполезно летаете, мол,
Вы бы к Синему морю слетали
На далёкий Жемчужный атолл.

Там в прибрежных просоленных водах
Есть богатых моллюсков страна.
Издержались вы в ваших походах,
Вам награда за крылья нужна,


Просто так вам летать не годится,
Нужно рвать ото всюду себе,
А иначе вы, глупые птицы,
Не подходите вашей судьбе.»

И мир большой
Ему был не чужой
И пах уже не черемшой.

И рванула вся стая на море
За разинувшим клюв вожаком.
Кто за счастьем нырял, кто на горе,
Извлекая со дна горький ком.

Но не всех заманила стихия
И крикливое карканье зла
На дурные, чумные, лихие,
Недостойные эти дела.

И мир большой
Запах не черемшой,
Покрылся плесенью и ржой.

Путь на север летели обратно,
Повинуясь во всём вожаку,
Разнося и зловонно, и смрадно
Наворованное по куску,

И, вернувшись, откашляли, хныча,
Груду раковин с душным нутром,
Вожаку оставляя добычу,
Чтоб за ней возвратиться потом.

А вожак, потрудившись изрядно,
Отделил от короны гнильё,
Ну, а птицам вернул аккуратно
«Диво-ракушки», каждой своё,

А потом из растерзанной жижи
Для себя извлекал жемчуга,
Становясь и горластей, и ниже,
Украшая вороньи бока.

И мир простой
  Затмился чернотой
И стал заполнен пустотой.

Так до осени резвая стая
Восхваляла за ум вожака,
Не заметив, как чёрными стали
Шея, крылья и клюв, и бока.

И когда по обычной системе
Вожаку птицы кланялись ниц,
Оказалось средь них вместе с теми
Белых лебедей несколько птиц.

И вожак осерчал не на шутку,
И раскаркалась стая на них –
Все гляделись размерами с утку,
Только эти крупнее других.

Уж готов караван для похода,
И вожак держит речь на реке:
«Мол, в семье нашей не без урода,
Есть, кто с моря летел налегке»

Он кричал, поучал, тараторил,
Он хрипел, громко каркал и выл:
«Все освоились в новом просторе!
Все освоились, только не вы!

Красота, доброта, – что в них проку,
Если в клюве жемчужины нет...»
И в края потеплее до сроку
Лебедям наложили запрет.

И мир большой
Им стал совсем чужой,
Проелся ржой и сник душой.

Бесполезными были их слёзы,
Как в пустыне тонул их ответ:
«Пусть скуют наши крылья морозы,
Нерушим лебединый обет.

Хоть на западе, хоть на востоке
Даже самый последний карась
Не опустится с чистой протоки
В вашу горько-солёную грязь.

И мир чужой
Казался им большой
И пах отнюдь не черемшой.

Птицы белые, белые птицы
Проводили вороний гавот.
По ночам, как и прежде нам снится
Чистота незагаженных вод.

Листья в рощах обрушились кронами,
И пруды затянул леденец,
А мы белыми стали воронами...
Вот такой вот печальный конец.