Якорь в вечности

ЯКОРЬ В ВЕЧНОСТИ

(Посвящается моей маме)

Теперь, когда мой якорь в вечность брошен,
Я слышу ясно поступь бытия,
И гостя, что в быту всегда непрошен,
Лицом к лицу готова встретить я.

Я суеты гонцов гоню за двери.
Мне дорог час. Я знаю свой предел.
Среди скупцов, считающих потери,
Себя я ощущаю не у дел.

Не жаль уже утрат, не страшно время
В его неодолимой слепоте,
И боль былых крушений и падений
Меня не распинает на кресте.

Ведь час готов пробить уже сегодня,
Ведь каждый миг – открытые врата.
И гость войдет и спросит: «Ты свободна?
Оставь же эти вещи и места,

Людей, их лица и слова, и души.
Идем со мной». Что я ему скажу?
Повремени еще. Присядь. Послушай.
Позволь же, на тебя я погляжу.

Ведь прежде, чем я окажусь за гранью,
Где все – одно, и нет уже преград,
Мне нужно ощутить твое дыханье
И твой неумолимый, ясный взгляд,

И ко всему, что есть, его примерить
Без жалости, тоски и суеты,
И стоя на пороге перед дверью,
Весь мир увидеть сквозь твои черты.

Нет, не иллюзий плоти наважденье
И не тщету земного бытия –
Единосущность смерти и рожденья
Отчетливо с порога вижу я.

Как отдается в погребальной тризне
Протяжным эхом роженицы крик,
Во всех неисчислимых ликах жизни
Проглядывает, смерть, твой властный лик.

И в шелесте листвы – твой шепот вещий,
Когда стоишь ты за моим плечом.
Двойного дна бы не имели вещи,
Когда б не ты. Лишь под твоим бичом

Порой еще способна на прозренье
Двуногая заносчивая тля,
Что мнит, будто она – венец творенья
И будто ей принадлежит земля,

В которой суждено ей раствориться,
Чтоб обернуться прахом и травой.
Ты даришь жизни, смерть, другие лица,
Чтобы она была всегда живой.

Ее двойник и вечности глашатай,
Приходишь ты, чтоб смерить мерой мер
Пути, что пройдены, и назначаешь даты
Тем, кто в пути. И тех лишь, кто посмел

Тебя избрать в наставники и судьи
И на распутье твой просить совет,
Из обжитой темницы их иллюзий
Выводишь ты на свой холодный свет.

И видно им, что жизнь в ее теченье
Размеренным неспешным чередом
Выводит все пути без исключенья
К твоим вратам как в свой исконный дом.

И, ослепленные бессильным страхом,
Глупцы, что тщатся власть твою попрать,
В тщеславии геройском рвут рубаху
И друг на друга собирают рать,

Чтобы, закона жизни не приемля,
Себя ее защитниками мнить
И, проклиная старческую немощь,
Дрожат от мысли плоть свою изжить

Дотла и путь пройти свой до предела,
За шагом шаг, не торопя свой срок,
Тобой отмеренный, и принимая смело
Твою печать, а с нею – твой урок.

Не чтя тебя, они в твои объятья
В безумной оголтелой слепоте
Бросаются, своих швыряют братьев
И топят мир в войне и суете.

А черные жрецы, трясясь от злобы,
Кричат, как над костями воронье,
Что нечиста родящая утроба,
Что тщетно и бесцельно бытие,

Что проклята земля и грешны люди,
И только тот, кто, смертью смерть поправ,
За гробовой доской судить их будет –
Один лишь свят и неизменно прав.

И это бесконечной попранье,
Проклятья, и война, и клевета,
И желчь, и спесь, и стоны, и стенанья,
И мелочность, и быта суета

Меня уже не трогают как прежде,
С тех пор, как гостю я открыла дверь,
Чье имя грозное мне слух уже не режет
И чьи черты знакомы мне теперь

Мой гость – вернее, гостья – смотрит ясно
Из зеркала. И линии морщин
На лбу ее суровы и прекрасны,
Как очертанья девственных вершин –

Печать пути, и цели, и свершенья,
Залог союза между ней и мной,
Чтоб ощущать и видеть притяженье
И замечать в вещах их смысл двойной.

Теперь, когда мой якорь в вечность брошен,
При всей ее бездонной глубине,
Я знаю твердо – якорь мой надежен:
Живут в единстве Жизнь и Смерть во мне.

(18\VI\2016)