Шавасана

Я сижу и смотрю на расстилающийся передо мной пейзаж. Сижу я на остановке, которая совершенно пуста. Ветер гоняет засохшие листья по асфальту, на стеклянной стене из за приближающихся машин  появляются тени от деревьев. Поезда все шумят, куда то несутся, что то или кого то везут, а я остаюсь на месте. Холодные порывы ветра треплят волосы, а я и не обращаю внимания.
Так же не обращаю внимания и на томик Пелевина, застывший в холодной руке.
В наушниках монотонно бубнит противный голос «анабиоз – это выход в ноль. Ты не чувствуешь, не любишь, не тревожишься. Абсолютное спокойствие и отсутствие мыслей»
В голове рождаются строчки для очередного стиха, который будет сожжен, а потом возродится в моей голове в новой форме. Ведь рукописи не горят?
Анабиоз – это выход в ноль
Ты больше не чувствуешь боль.
Не нужен флуоксетин или алкоголь,
Есть новый способ угнетения воли.
М-да. Вообще, я думаю совсем не об анабиозе. Я думаю о жизни. Живу ли? Вроде, прет, вроде насыщенная жизнь, вроде стараюсь идти быстро, превозмогая кровь из носа и боли в печени, но….это больше похоже на предсмертную агонию. Ты дергаешь своими конечностями, как марионетка, а в это время жизненные процессы постепенно угасают.
Я дергаю свое существование, постепенно умирая с каждой минутой. Уродливая старуха постепенно ковыляет ко мне на своих двух, а я радостно смеюсь и убегаю, показывая ей фак. Но когда нибудь я устану бежать, и рано или поздно она настигнет меня. Однако, пока я двигаюсь, мне не страшно. Только двигаться надо быстро. Я ПОКА могу это делать.
Если посерьезнее вдуматься в сложившуюся ситуацию, то можно понять, что моя жизнь соткана из кусочков чужих судеб. Бог плагиатит сам себя, или просто занимается постмодернизмом?
В голове роятся сотни «может» и «если». «может, может, может, может…». Из одного «может» вытекает другое, из другого – третье, и так они растут сначала в арифметической, а потом и в геометрической прогрессии.

На скамейку садится девушка, кутаясь от холода в шарф. Оборачиваясь, просит сигарету. Я пытаюсь разомкнуть пальцы, и вытряхнуть из них мысли Пелевина, вытравленные на бумагу. У меня это получается. Достаю сигарету, протягиваю, затем подкуриваю сам, и тут же отворачиваюсь, смотря на поезд, уносящий сотни жертв сумасшедшего постмодерниста-бога за линию горизонта.

Втыкаю наушник в ухо. «Сущность шавасаны, как говорилось выше, состоит в выделении эфирного дубля, образованного всеми пранами, кроме дхананьджайи. В этом — условное сходство шавасаны с состоянием смерти, и отсюда — название практики. После смерти в теле также остается только дхананьджайя-вайю.»

Я закрываю глаза, и медленно выдыхаю дым.