Есть в осени первоначальной...

Я достал ключ, открыл дверь и в коридорчике наткнулся на Тимоню, который
только что пришел из школы. Он был одет с иголочки только пиджачок свой синенький снял. Белоснежная рубашка сверкала, а ворот стягивала аккуратная бабочка. Он еще больше вытянулся и повзрослел.
"Ты, Тимоня, прямо-таки, как денди лондонский"
"А что такое денди, дедушка?-  он довольный подошел ко мне и приобнял за ногу. Мой приход был для него сюрпризом. Последнее время я заезжал нечасто и мы скучали друг по другу.
"Денди...-задумался я,- как тебе сказать. Денди- это изысканно одетый мужчина. Английское слово,- пояснил я для верности.
"Выходит, я - изысканно одетый мужчина?- удивился Тимоня.
"Вполне- подтвердил я. Внук, вытянув свою тонкую детскую шею, посмотрел на меня с сомнением.
"По крайней мере- одежка неплохая".
Тимка заулыбался. Такая формулировка его более устраивала.
Вошла Надя, она тут бывала куда чаще меня, улыбнулась, бросила под ноги тапки.
"Переодевайся, дед. Будем чай пить".
За чаем мне было рассказано, что внук стал ходить в театральный кружок.
"Нравится?"- спрашиваю.
"Нравится"
"Вот смотри, дед, какое стихотворение им задали учить в театральном кружке,- сказала Надя, наливая мне вторую чашку чая,- знаешь такого поэта, Бальмонта?"
"Обижаешь, мать!"
"На, почитай,- и протянула мне листок с текстом довольно объемистого стиха знаменитого в свое время символиста.
Я прочитал. В стихотворении были такие строки.

"К новому, к сильному, к доброму, к злому
Ярко стремимся мы в сне золотом"

Или еще.

"Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое.
Будь воплощеньем внезапной мечты."

"Ну, и как тебе?- спросила Надя.
"Честно говоря, не очень,- сознался я,- для второго то класса"

Через неделю я опять пришел к внуку в гости. Он стал поить меня чаем, не дожидаясь Нади. Ему хотелось деду потрафить. Он вытащил из холодильника сыр, копченую колбасу, рыбу. Все аккуратно расставил на столе. Сам заварил чай, достал огромную вазу с конфетами и выбрал из вазы самые красочные и вкусные - "инжир в шоколаде".
Подошла Надя, молча села и улыбаясь стала следить за Тимониными приготовлениями.
Зашел разговор. О том о сем. Коснулся и театрального кружка. Надя рассказала о новом стихотворении, которое там разбирали. Это меня не воодушевило.(про себя я подумал, что руководительница кружка неспроста испытывает такую тягу к поэзии. Как пить дать- бывшая учительница литературы.)
"Как называется?- вежливости ради спросил я.
"Что-то про осень- задумалась Надя.
"Что?"
"Сейчас вспомню,- Надя напрягла лоб. Наконец радостно заулыбалась,- вспомнила!
Стихотворение называется "Есть в осени первоначальной..."
"Да?- оживился я,- Тютчев, если не ошибаюсь?"
Тимоня сверился с тетрадкой и подтвердил.
""Да, дедушка, Тютчев".
"Совсем другое дело,- заметил я.

      После чая мы сидели втроем на диване и декламировали Федора Тютчева.
Точнее рассказывали мы двое, а Надя была зрительным залом и режиссером в одном лице.
"Сначала ты, дед, строчку, а потом Тима."
Так мы и читали.
"Есть в осени первоначальной..,-  начинал он.
"Короткая, но дивная пора...- продолжал я.
"Весь день стоит, как бы...- Тимоня застопорился. "Как бы хрустальный- подсказал я.
"А последняя строка- вместе,- командует бабушка-режиссер.
""И лучезарны вечера"- продекламировали мы хором.
 Во второй строфе, где говорится про серп у нас возникли разногласия.
"Где прежде серп гулял и падал колос...- выводил я, довольный тем, что память меня не подводит.
"Не так, дедушка. Не прежде серп гулял,а бодрый серп гулял.- возразил Тимоня.
"Правда что ли?"
"Бодрый, бодрый...- подтвердил внук.


"Где бодрый серп гулял и падал колос
Теперь уж пусто все, простор везде
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде..."


  Вечером, придя с работы домой и одолеваемый сомнениями, решил я убедиться каким на самом деле был серп. Тимоня был прав. Серп был бодрым.
Я не удержался и прочитал последнюю строфу.

"Пустеет воздух. Птиц не слышно боле.
Но далеко еще до первых зимних бурь
И льется тихая и теплая лазурь
На отдыхающее поле".

Как хорошо! Как чертовски хорошо! Какое счастье, что действительный статский советник, старик-щеголь в конце августа 1857 года в карете возвращался из своего имения Овстуг в Москву, что у него был с собой карандаш и листок бумаги с перечнем почтовых расходов, на обороте которого он и написал свои необыкновенные, волшебные строки. Какое счастье!