Папа и рыбалка. Цикл - Папа и...

Папа и рыбалка. Цикл - Папа и...
Инесса Борисенко
Когда я впервые поехала с отцом на рыбалку – мне было лет девять. Мы ехали на трёхколёсном мотоцикле М-72, который он купил после продажи двухколёсного ИЖ-49. А его папа купил, продав свой шикарный трофейный аккордеон с перламутровыми клавишами и изумительным звуком. Я так рыдала сначала, поняв, что техника победила в отце искусство. Однако он твёрдо обещал, что с музыкой покончено не будет, и аккордеон заменит баян. Но баяна пока что не было, и в доме повисла музыкальная пауза.

А сейчас мы ехали на рыбалку. Я сидела на заднем сидении за папиной спиной, а в коляске – дядя Миша-рыбак. Он-то и был главным действующим лицом этого мероприятия. Одно слово – рыбак. Он умел поймать рыбу там, где ни у кого и ничего не клевало. Всегда, везде и при любой погоде дядя Миша был при улове. Наверное, его природа любила – за то, что он был очень хорошим человеком. Добрым, очень деликатным и скромным. С отцом их сближало то, что оба были фронтовиками. Дядя Миша был пехотинцем.

А после войны у него умерла жена, потом дочь после родов. Внук остался жив, но он был болен ДЦП. Дядя Миша посвящал ему всё своё пенсионное время и очень сокрушался о том, что если вдруг неожиданно умрёт – не с кем будет внука оставить. Он почти всегда брал Олежку с собой на рыбалку. Получалось, что брал вместо меня – и я внутренне негодовала. Но я всё поняла, когда мне папа объяснил, что рыбалка – единственная радость в жизни деда и внука.

А сегодня Олежа чуток приболел, и с ним согласилась посидеть соседка. Тут и выпало мне счастье поехать на долгожданную и обещанную отцом рыбалку. А ездить я любила очень. Меня хлебом не корми, а дай куда-нибудь поехать. Неважно куда: на бахчу, в деревню за картошкой или на базар. Главное - чтоб ветер в лицо, мелькание придорожных картин и волнующее ощущение дороги… Вот мы приехали на берег небольшого озера. Время близилось к вечеру, и дядя Миша поспешно накачал насосом небольшую резиновую лодочку и отчалил в сгущающуюся темноту. Папа прилёг отдохнуть прямо на тёплую землю. По тому, как сильно билась у него жилка на виске – видно было, как он устал… Я решила не мешать ему и пошла потихоньку обозревать окрестности.

Постепенно садилось за горизонт солнце, и смолкали птичьи голоса. Опускалась вечерняя прохлада и тишина. Такая тишина!.. Степь после бурного и жаркого дня приходила в себя, вдыхала свежий живительный воздух и отдавала высоте неба накопленное за день тепло. Потихоньку шуршали в траве какие-то насекомые. Тоненько попискивали полевые мышки. Простор – и никого. Но ощущение того, что меня окружает какое-то близкое и родное существо возникло и не покидало меня. Степь, уходящая своим мощным пространством за горизонт – особая всепоглощающая стихия. И любой человек, независимо от возраста, не может не почувствовать притяжение этой широкой и вольной земли, а то и просто раствориться в этой волшебной стихии.

Я услышала плеск весла и голос дяди Миши. В темноте он причалил к берегу и хотел выяснить, где мы находимся. Проснулся папа и засуетился над устройством костра. Подошёл дядя Миша с полной сумкой рыбы. Он разложил на траве газету, высыпал на неё рыбу для ухи и отправился за вторым уловом. Папа пошёл собирать «дрова» на костёр, а я не могла оторвать глаз от прыгающих на земле рыбок. До чего же они были красивые! Такие блестящие, с золотистой чешуёй. И все, чуя близость воды, старались продвинуться в этом направлении. Они жадно открывали рты. Но воздух был не их стихией, и рыбки, как мне почудилось, просто заглядывали мне в глаза и умоляли им помочь… И я помогла. Я решила спасти хотя бы самых маленьких, пытаясь поймать руками этих скользких и прыгающих рыбок. Не больно-то у меня получалось сначала, но потом я приспособилась, и дело пошло. Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как, касаясь воды, рыбки сразу уходили в глубину. Как будто ничего плохого с ними и не было никогда. Я уже больше половины улова отправила на законное место, но тут услышала гневный голос отца:
– Инка! Ты что делаешь, ненормальная?! Из чего же я буду уху варить? Значит, Мишка там старается и ловит рыбу, а ты её здесь обратно в озеро бросаешь?! Ты хоть соображаешь, что ты делаешь?!
Я начала что-то лепетать про то, что мне рыбок стало жалко, и, расстроившись окончательно, расплакалась. Отец замолчал и начал разводить костёр из принесённых им сухих веток.

Он позвал меня, чтоб я следила за пламенем. А сам, взяв небольшой походный котелок, зачерпнул в озере воды и повесил над костром будущую уху. Потом бросил туда небольшую луковичку и горсть пшена. Затем папа пошёл к воде чистить оставшуюся рыбу, а я поддерживала костёр подбрасыванием в него палочек и сухой травы. Потихоньку начиналось закипание, и папа опустил в котелок несколько крупных рыбок. Вытащив из маленького мешочка два лавровых листика, веточку сухого укропа, он ещё покопался на дне и достал несколько горошин чёрного перца. Увидев изумление на моём лице, отец молча поднял вверх указательный палец – мол, знай наших. Потом он заправил уху этими пряностями и велел поддерживать тихий огонь.

Послышался всплеск воды, и появился дядя Миша с новым уловом. Рыбы было не очень много, чуть больше половины скромной сумки. Подойдя к газете, где была ранее высыпана рыба, и, не увидев там ничего, дядя Миша явно удивился, но ничего не сказал. Тем временем отец вытащил из ухи три варёных рыбины, положил их на «законную» газету и посыпал крупной солью. А потом достал откуда-то две солдатские кружки и красивую консервную банку. Он налил складным черпачком в эти посудины уху, и мы приступили.

Запах был такой, что просто хотелось стонать от счастья! Полагалось есть рыбу по кусочку с газеты и запивать ухой. Мы справились с этим довольно быстро, так как эта вкуснейшая еда легла на наши голодные желудки неизъяснимым наслаждением. Полностью расправившись с рыбным блюдом, папа принёс немного воды, и на тлеющих углях закипятил чай. Заварка и кусочек сахара были доставлены из того же волшебного мешочка. Но когда оттуда же была вытащена небольшая конфетка-карамель в замечательном фантике, и папа, подняв вверх палец, отдал её мне со словами: «Привет от Олежки», – моему счастью не было предела!
Отец отдал мне свой «походный спинжак» и показал мне место с мягкой травкой, где я должна была спать. Земля была по-родному тёплой, а трава не такой пыльной как в городе. Я легла на пиджак, развернула конфетку, надёжно спрятала в кармане фантик и, положив карамельку в рот, начала разглядывать непостижимое ночное звёздное небо.

Понемногу стали доносится тихие голоса папы и дяди Миши.
– Это Инка рыбу в озеро выбросила? Жалко ей стало… – я услышала, как добродушно засмеялся дядя Миша.
– Да она у меня какая-то ненормальная. То котят каких-то больных собирает и лечит в сарае. То собаку притащила покалеченную и выхаживала её. Слава Богу, хозяин нашёлся. А недавно тёща принесла с базара живого петуха, так Инка, когда поняла, что хотят его зарубить на суп, стала так орать, что все соседи сбежались. Потом сказали ей, что он улетел. Ну, это что такое?..
«Да, так и было», – отмечала я про себя, прислушиваясь.
– Как что? – сказал дядя Миша, – Да она вся в тебя, Петро! Такая же добрая душа! Ты-то сам – когда кого просто так обидел?

Воцарилась задумчивая тишина, и мне даже почудилось, что где-то далеко-далеко завыл волк… Я подумала, что надо, наверное, переместиться поближе к ним. Но потом твёрдо решила, что при таких замечательных и сильных мужчинах, которые даже фашистов победили – мне бояться нечего. Если даже и волк появится, так они его в бараний рог скрутят голыми руками. Волк видимо испугался и замолчал. Папа с дядей Мишей стали тоже укладываться – завтра новый напряжённый день…
***
Да, я знала, какая трудная работа была у отца. Он был госавтоинспектором. Единственным в городе. Как он говорил: партия бросила его на автомобильный фронт. Тогда в послевоенное время только организовывались институты социальной и общественной жизни. Папа работал круглые сутки буквально. Довольно часто ночью в доме раздавался стук. Папу вызывали на ЧП, которое могло случиться как в городе, так и в пригороде. И он с трудом вставал и ехал на аварию. Приезжал обратно обычно под утро, падал как подкошенный на диван, чтобы поспать хоть часок-полтора перед работой. Отец даже отказался от установки в доме телефона, чтобы, как он говорил, пока до него доедут дежурные, можно было поспать ещё целых 15-20 минут.

Но телефон – это ещё что. Через несколько лет в профкоме ему «за добросовестный труд» предложили квартиру: «Будешь жить самостоятельно и просторно в своей квартире, Пётр Максимович, а не в доме тёщи!» На что папа твёрдо ответил, что тёща у него, конечно, не подарок, но жить у него есть где, а вот Володя Ефимов, тоже хороший сотрудник, снимает жильё, а семья у него большая. Квартиру в центре города дали Ефимову, что послужило маме поводом для болезненных воспоминаний на всю жизнь. А папа так и прожил всю жизнь в тёщином доме. И умер там же…

Отцовское бескорыстие и честность были общеизвестными. Мне папа убедительно объяснил, что никогда и ни у кого я не должна брать ничего в его отсутствии. А он, между тем, уже стал главным инспектором при двух помощниках. Номенклатурная личность в городе. Многие искали с ним знакомства и надеялись с его помощью решить свои проблемы. И, если из подъехавшей машины выносили что-то и просили передать Максимычу – я должна была решительно ответить, что "папы дома нет и что ничего брать он не разрешает". Один раз привезли живого барана! Папа очень смеялся, когда я ему про это рассказала: "Пусть он сам ест своего барана, а меня не будет есть моя совесть".

Но однажды я прокололась. И как! Услышав стук, я открыла дверь. Как-то мягко обогнув меня, стоящую в калитке, высокий мужчина быстро прошёл к крыльцу и поставил там небольшой ящик. Я, не успев моргнуть глазом, только увидела, как он быстро вышел, сел в машину и уехал. Мне только и осталось записать номер машины. Но когда я посмотрела в ящик – мне стало плохо. Там лежали потрясающие копчёные рыбки, кажется, породы синец. Они так пахли, что просто челюсти сводило. И я, не очень соображая, что я делаю – схватила одну рыбку, мгновенно очистила и так же мгновенно её съела. И тут же съела ещё одну… Потому что вкус был такой, что словами описать его было невозможно. Рыбка была свежего копчения, не очень солёная и прозрачная от жира. Я помню до сих пор и вид, и вкус этого чуда. Но тут очень вовремя приехал с работы папа и, увидев неизвестный ящик, сильно помрачнел: «Кто?! Номер!» Я попыталась объяснить, что даже ничего не успела спросить. Но отец выхватил у меня из рук бумажку с номером машины, швырнул ящик с рыбой в коляску и поехал к «взяткодателю». А я стояла и думала: "Может зря я съела рыбку, а может зря, что только две?.."

Утром отец разбудил нас, дал мне и дяде Мише по кружке горячего чая с куском хлеба, и вскоре мы отчалили от этого озера и поехали домой. Я в полусонном состоянии, прижавшись к спине отца, ехала наполненная новыми впечатлениями и радостными ощущениями жизни. Мы довезли дядю Мишу, попрощались, и он, уже взявшись за ручку калитки, вдруг резко повернулся и заспешил обратно. «Петро! Я ж забыл сказать тебе, что брат будет продавать баян. Хороший, тульский. Купить-то он купил, а играть-то не научился. Он ко мне принесёт, а ты приезжай завтра»,- и дядя Миша пошёл к своему Олежке. Я пересела в коляску, и от счастливого предчувствия появления в доме музыкального инструмента - тут же уснула.
***
А последняя моя рыбалка с отцом была, вроде, совсем недавно – всего-то лет 25 назад... У него тогда была «Победа», которую я просто обожала. Машина была высокая, с плавными линиями и очень удобная внутри. Папа ремонтировал её почти круглосуточно. У неё, а значит и у него – постоянно то «стучали пальцы», то «движок чихал», а то и рессоры скрипели по непонятным причинам. Он установил перед гаражом небольшую лебёдку, чтобы в любую минуту можно было достать этот, не всегда послушный, движок и произвести над ним необходимые обследования. Самым лучшим словом для отца было слово «солидол». Он мог мазать им не только внутренности машины, но и собственные ссадины, и собачьи ушибы… Папа обильно «квацал» солидолом домашние часы, и они не выдерживали такой процедуры и останавливались. Предлагал маме и мебель смазать «солидольчиком». На что мама весьма резко протестовала. А однажды, когда мама была на работе, папа «пожалел» мирно и круглосуточно работающий вентилятор. Он разобрал его и так обильно смазал моторчик, что, когда собрал его и включил, солидолом брызнуло и по нам, и по стенам! Вот повеселились! А потом клеили новые обои.

Естественно, в его хозяйстве был постоянный «дефицит тряпок». И я всегда по персональному заказу папы привозила из Питера внушительный чемодан с ветошью. Он радовался, как ребёнок. И когда я спрашивала у мамы: «Чего тебе тряпок жалко, что ли?» Она с нервной горячностью бунтовала:
– Да в доме ни одной тряпки не осталось! Он всё перетащил к себе в гараж. Недавно снял со своей кровати простынку и порвал её на «полотенца для Машки»! – да, папа совершенно очеловечивал машину и звал Машкой. – А ты знаешь, что он часто после встречи с друзьями в гараже просто приходит в спальню и, не помывшись, не раздевшись, валится на кровать? Говорит, что незачем раздеваться, если утром – опять в гараж.

Да, можно было понять и маму… Я обещала ей, что поговорю с ним серьёзно. Надо сказать, что у отца в гараже была своя мужская республика, и женщинам туда вход был воспрещён. Однажды, когда я зашла туда и предложила навести порядок, папа просто оскорбился: мол, здесь и так всё в полном порядке, и мягко, но твёрдо выпроводил меня из гаража.

Почти каждый день к нему приходили в гости закадычные друзья, и они праздновали по поводу многих радостей земной жизни. С разными результатами. Один раз они так напраздновались со сварщиком Колей перед работой, а не в конце ее – что на следующее утро я услышала то, чего никогда не слышала ни до, ни после. Папа стоял в трусах на крыльце и материл кого-то так, что я вскочила с кровати и помчалась выяснять, кому же предназначены эти словесные перлы. Оказалось, что ему самому! Он пальцем указывал мне на раскрытую переднюю дверцу. И я сначала не поняла причину его негодования, а приглядевшись повнимательнее – покатилась от хохота. Они приварили дверцу вверх ногами! И это в результате «светлых и свежих мыслей» после празднования. Папа молча и неодобрительно посмотрел на меня и пошёл досыпать, наверное, с надеждой на то, что в следующий выход с крыльца – панорама будет более обнадёживающей.

Иногда папуля, если не было денег на выпивку, ехал в какое-нибудь людное место и громко объявлял обществу, что он на спор за бутылку пройдёт по крыше своей Машки. Мужики, молча оценив статную и не худую фигуру отца, не верили и соглашались на спор. «Деньги на капот!» – объявлял зачинщик спора и лез на крышу машины. Она его не подводила и, покряхтывая, терпела все его эксперименты над собой – и этот в том числе. Спустившись с крыши, папа с достоинством клал деньги в карман, а подбежавшим новым зрителям, предлагавшим повторить фокус, он говорил: «Нет, я мужчина серьёзный, и перегружать любимую Машку не собираюсь. Вы вот по своим машинам попробуйте походить – увидите, что получится…» И гордо похлопав по замечательной машине, уезжал. Да, в артистизме ему нельзя было отказать! Вспомнилось также, что он для «укрепления» машины приварил к её дну рельс. И, потеряв в скорости, Машка приобрела в проходимости. Мы, к примеру, могли с полным багажником картошки ехать по склону обочины дороги, которая была заполнена машинами, застрявшими в непроходимой грязи, на зависть всем. А когда какой-нибудь нетерпеливый водитель пытался поторопить бибиканьем неспешный бег нашей Машки, отец говорил вполголоса: «Ну, давай, давай стукнись об меня. Ну, хотя бы чиркни. Ну, давай – чего ж ты…» Но желающих стукнуть или чиркнуть не было – все знали о непробиваемости «Победы».
***
Дядя Миша наш сильно постарел, и на рыбалку отец ездил теперь с новым компаньоном по имени Сергей, отличающимся природной весёлостью и лёгким отношением к жизни. Маму не радовало это содружество, так как Сергей тоже не отличался особо трезвым образом жизни. Но что тут сказать – подобное тянется к подобному… И однажды без всякого особого предупреждения – отец объявил мне посреди дня: «Через полчаса выезжаем на рыбалку». Это было как гром среди ясного неба. И я забегала по дому, собираясь на это неожиданное мероприятие. Даже одеяло взяла и полотенце. Папа кричал мне: «Не забудь картошку и огурчики с помидорами!»

Пришёл Сергей, какой- то возбуждённый и суетливый. Он начал торопить отца, и я, ещё находясь в процессе собирания, увидела краем глаза, что ворота открываются, и папа уже выезжает и сигналит мне, чтоб я срочно выходила. И пока Сергей закрывал ворота – я уже сидела в машине. Тут же подсел и он рядом с отцом, и мы понеслись. Машина мчалась изо всех своих пожилых сил, как могла. Отец, невзирая на колдобины и выбоины, жал на педали изо всех сил. Я сначала подумала, что мы торопимся в магазин за бутылкой, но нет… Мимо магазинов мы летели не менее стремительно, и остановки не было. Когда мы выехали из города, скорость не убавилась, и я поняла, что, скорее всего, мы движемся к Волге, одному из самых красивых мест пригорода. Я убедилась в этом, когда отец резко свернул с дороги, и машина ещё сильнее запрыгала по бездорожью.
– Нельзя ли потише, – закричала я, болтаясь по сидению как влево-вправо, так и верх-вниз.
– А это только первые пятьдесят лет, а потом привыкнешь, – глубокомысленно изрёк Сергей, видимо ничуть не страдая от болтанки.
Видно было, что для них с отцом это была привычная стихия. Но то, что произошло потом, – до сих пор остаётся для меня нераскрытой тайной. Папа резко затормозил на высоком берегу, одновременно они открыли с Сергеем передние дверцы и вывалились на землю. Я сначала даже испугалась – что бы это могло значить? Но они лежали не двигаясь на родной земле, овеваемые тихим и ласковым ветерком, закрыв глаза, видимо, от счастья…

Волжская даль открывалась такой изумительно-прекрасной картиной, что никакие красоты Италии, Египта и прочих других стран – и рядом не стояли перед этим грандиозным зрелищем: главной рекой страны. Я всегда была уверена, что Волга – хозяйка России. Неужели кто-то не согласен?..

Очухавшись немного от трясучей дороги, я потихоньку вылезла из машины и пошла посмотреть – что там мужики. Они лежали и не шевелились. И я, нагнувшись, спросила негромко у отца: «Пап, ну ты как?» Он поднял большой палец на руке: мол, всё отлично, а потом махнул рукой: мол, вали отсюда, не мешай.

Я ещё постояла в недоумении перед этим удивительным явлением и решила пойти искупаться в Волге. И пока я спускалась по крутому берегу, всё думала: что же этот поступок их обозначает? После недолгих и праведных размышлений решила: может, в этом и проявлялась их любовь к Родине, к земле, к природе, к широкому волжскому простору… А иначе как ещё это можно было объяснить и понять?

И тут со мною приключилось такое!.. Спустившись к реке, я зашла по пояс в воду, и, увидев какие у меня жуткие руки после сбора вишни, стала их мыть и чистить. Волга была такая тёплая и ласковая, что я, как в материнской утробе, просто млела от блаженства. Вдруг я ощутила какое-то внутреннее беспокойство: как будто кто-то смотрит на меня. Огляделась по сторонам – никого вроде не было вокруг. Но когда я опустила глаза, то увидела прямо перед собой, приблизительно в метре, что-то шевелящееся и с усами… Вглядевшись я поняла, что это огромный сом! И мгновенно вспомнив рыбацкие рассказы о том, что они как бы, в основном, питаются утопленниками и могут человека за ноги утащить на глубину – я тут же осознала, что это именно такой сом! Голова у него была, как огромное ведро! И я от ужаса заорала так, что этот вопль наверняка услышали и в Астрахани. Тем более мои рыбаки. Они вскочили с земли и стали кричать мне сверху: «Чего ты орёшь, что случилось?!» И в это время, оглушённый таким убийственным визгом, сом круто развернулся и рванул к середине реки. А своим разворотом он сделал такой водоворот в природе и крутую волну, что я просто не устояла на ногах и упала в воду. Прибежали испуганные отец и Сергей, и когда я, дрожа от пережитого, стала рассказывать про сома и показывать руками, какого размера у него была голова – оба облегчённо заржали, выговаривая мне, что правильные дочки рыбаков не растерялись бы и стали ловить сома «за зебры». Я даже обиделась на них за такие непонятные шуточки. Но немного поплавав и успокоившись, я поднялась наверх и, пристроившись на заднем сидении, сладко задремала.

Уже основательно смеркалось, когда я, отдохнувшая и готовая к трудовым подвигам, вылезла из машины и осмотрелась. Отец колдовал над костром.
– А где Сергей?
– Рыбу ловит, – ответил он.
– На лодочке?
– На лодочке. Иди из багажника принеси пару полешек.
Я пошла, размышляя по пути: «До чего дошла техника: дрова на костёр – и то в машине теперь возят. А и правильно, где их тут в степи голой разыщешь?»
Вскоре с берега раздался весёлый голос Сергея:
– Вы там не соскучились?
– Ещё как, – отвечал ему папа, – еле дождались и тебя, и рыбу. Есть охота, да и выпить хочется. Поймалось там чего-нибудь? У меня тут уже точка закипания начинается.
Подошёл Сергей, неся на плече резиновую лодочку и ведро с уловом. Поймалась симпатичная щучка средней величины, карасики с ладошку, окушки и пять раков. «Как же мы их делить будем», – подумала я.

А папа взял штук пять самых маленьких карасиков и парочку окуней и бросил их в уху. А когда это всё закипело, он вдруг собрал всех пятящихся раков и бросил их в котел, на моё удивление. Подняв вверх палец, папа объяснил мне: «Вкуснее будет!» И когда раки сильно покраснели, он черпачком вытащил на газетку и раков, и карасиков. Потом кинул в уху крупно порезанную и выпотрошенную щуку. Потом из легендарного мешочка были извлечены и брошены туда же пряности. А по окончании варки, к моему изумлению, в уху была вылита стопка водки. «Это укрепит нашу дружбу», – сказал Сергей. Папа снял котелок, поставил его на землю, добавил из костра небольшую тлеющую палку и накрыл газетой, чтоб «настоялось». Три картохи были брошены в гаснущий костёр, быстро нарезаны огурчики и помидорчики, зелёный лучок, сырок с колбаской. Все, естественно, на незаменимой газетке. Потом в пластмассовые стаканчики была налита водка, и трапеза началась.

После закуски приступили к ухе. Наливалась она в деревянные миски, куда добавлялся зелёный лук.
– Двойная – торжественно объявил папа, подавая мне уху.
– Неправда твоя, – возразила я ему. – Учитывая вброс раков – тройная получилась!
– Ты права, доча. Наноси пробу!
Я тут же и нанесла. Ну, что тут можно было сказать!.. Блюдо было не для слабонервных. Уверена, что никаким гурманам такая уха и присниться не могла! Вкус, вобравший в себя и рыбу, и пряности, и привкус копчёной палки, не говоря уже об особой нотке от варёных раков. Мощный аромат, я уверена, достигал высших слоёв атмосферы, а может, пробивал и её!

Мы сидели, ели, а нас окружал наступающий вечер с тихим волжским ветерком. Неожиданно недалеко от нас обнаружилось село, где стали вспыхивать огоньки в домах. Стало совсем уютно и хорошо. Мы выпили ещё по рюмашке и закусили печёной картохой, которую папа выкатил из костра. Она разламывалась, и в серёдочку насыпалась соль. Горяченькая, перекатываемая из руки в руку, она была потрясающе вкусна! На закуску погрызли раков. Хотя это уже было чересчур – просто разврат какой-то! Мне щедро отдали три рака. И они были тоже отменного вкуса. В заключение мы всё это запили приятным яблочным компотом, привезённым из дома.
Убаюкиваемые вечерней тишиной, мы потихоньку уже начали клевать носами.

И тут до нас донеслись голоса. В селе пели песню про восемнадцать лет. Мы сразу как бы проснулись и воспрянули духом. Прослушав первую фразу «За рекой, за рощей солнышко садится…», дружно втроём мы подхватили: «что-то мне, подружки, дома не сидится». Пропев хором до конца любимую песню, мы, довольные, стали прислушиваться: что они там запоют дальше? Но пока было тихо. Наверное, они ошарашились от нашего вмешательства в их душевное пение…
– Эх, Максимыч, был бы сейчас баянчик! – с мечтательным сожалением произнёс Сергей.
– Почему это «был бы», – сказал папа, – он и есть! Отдыхает в багажнике в правом углу.
– Да ты что! – подскочил Сергей, побежал к машине и через секунду вернулся с баяном и двумя полешками для продления костра. Папа принял удобную позу и растянул баян.

Вот тут уж мы отвели душу – в полном смысле этого понятия. Мы пели русские народные песни – какие только могли вспомнить. Орали в полное горло, в основном для сельчан, чтоб они тоже могли присоединиться. Но когда пели сами – их не слышали. У меня уже в горле начало першить от напряжения, да и у всех хористов тоже. Чувства переполняли нас и просто поднимали над землёй. Мы зачаровано замолчали, любуясь ночной Волгой и огоньками далёких пароходов, и чувствовали себя частью этой земной красоты!

Вдруг, неизвестно откуда, появился белобрысый подросток. Причёска у него была такая, будто его густой и высокий чуб корова языком прилизала. Он посмотрел на нас, улыбнулся, вежливо сказал: «Здрасьте», – и мгновенно исчез.
Я посмотрела на отца:
– Что это было?
Он поднял палец и ответил:
– Разведка, доча, не сомневайся! – и улыбнулся.
Сергей тоже решил внести свою лепту в светскую беседу и сказал одну из своих коронных фраз, которую можно было растолковывать как хочешь:
"Петушки к петушкам, а раковые шейки – в сторону! Пора спать ложится".

И он пошёл ставить свою палатку. А я собрала всё, что мы намусорили, маленьких варёных рыбок для кошки и всё это завернула, конечно же, в газету. Ни одного свидетельства нашего пребывания на волжском берегу не должно было остаться.
Залив водой остатки костра, я пошла устраиваться на ночной сон.
К отцу в машину я идти не могла, потому как знала, что он храпит по ночам так, что спит дома в отдельной комнате. Впрочем, это не очень-то спасало семью от ночных концертов папули. Я пошла в палатку к Сергею со своим одеялом и полотенцем вместо подушки. Он уже почти засыпал, но охотно подвинулся и сквозь сон выслушал историю о храпе отца. Я убедилась, что в палатке нет комаров, сделала из полотенца подобие подушки и довольная, завернувшись в одеяло, закрыла глаза…

И тут началось! Оказалось, что Сергей храпит так, что моему отцу было далеко до его рулад. И чем крепче он засыпал – тем мощнее и изощрённее становился его храп. Я просто обалдела от этой звуковой какофонии. Он то рычал, то хрипел, то вдруг начинал взвизгивать и свистеть. Потом неожиданно у него останавливалось дыхание, и воцарялась призрачная тишина. Но только для того, чтобы с новой силой выдать волны потрясающего храпа. Я даже попыталась покашлять, чтоб разбудить его, но реакции не было. Тогда я просто растолкала его и попросила его лечь на левый бок. Он послушно перевернулся. Но и на боку он стал выдавать такую симфонию без оркестра, что стало ясно: надо бежать из этой многозвучной обители. Я аккуратно вылезла из палатки, прихватив свои постельные принадлежности, и пошла к машине, где спал отец. И чем ближе я подходила, тем отчётливее слышался родной папочкин храп. Я постояла, сосредоточилась, а потом пошла к отцу, разбудила его и попросила продолжить свой сон в палатке с Сергеем. Он был очень недоволен такой грубой побудкой и даже пообещал не брать меня больше на рыбалку, но залез со своим тулупом в палатку. Я постояла немного и прислушалась с некоторым злорадством – что же дальше будет? Кто из них первый сдастся. Но случилось невероятное… Через несколько минут они одновременно захрапели – да так, что палатка просто заходила ходуном… от радости! Значит правильно мама говорила: храпящий храпящего не слышит. Я постояла, с улыбкой послушала эти дивные почти соловьиные трели и отправилась спать в родную машину.

Возвращение с рыбалки было спокойным и неспешным. Отец аккуратно объезжал глубокие рытвины, в подтверждение слов Сергея: «Петушки к петушкам… А раковые шейки – в сторону!» То есть – всему своё время!