скифосакия

О генезисе каменных антропоморфных изваяний арало-каспийского региона

А.Д. Таиров, СЮ. Гуцалов

До последнего времени такому элементу культуры ранних кочевников урало-казахстанских степей, как каменные антропоморфные изваяния, уделялось недостаточно внимания. Только в фундаментальной работе К.Ф. Смирнова были упомянуты отдельные находки таковых на территории Южного Приуралья и Нижнего Поволжья (Смирнов К.Ф., 1964, с. 171—173). И лишь недавно появились публикации изваяний и стел, обнаруженных в исследуемой зоне (рис. 1, 1—7) (Таиров А.Д., Гуцалов С.Ю., 1999; Гуцалов С.Ю., Боталов С.Г., 1999; Гуцалов С.Ю., Таиров А.Д., 2000). Сравнительный анализ этих монументальных памятников прохоровской культуры Южного Урала привел нас к заключению об их значительном сходстве с каменными антропоморфами Северного Кавказа и Северного Причерноморья и, отсюда, подтверждается мысль о проникновении во второй половине VI в. до н.э. на Южный Урал скифского этнического компонента, принявшего участие в формировании прохо-ровской культуры. Изучение морфологии и иконографии изваяний позволило также высказать предположение, что и в дальнейшем (в конце V — середине IV в. до н.э.) носители прохоровской культуры поддерживали взаимосвязи со скифским населением лесостепного и степного Поднепро-

вья (Таиров А.Д., Гуцалов С.Ю., 1999).

В южноуральских степях обычай устанавливать в курганных могильниках каменные монументы исчезает, скорее всего, к концу IV в. до н. э. Поиск путей дальнейшего развития данной традиции привел нас на южную периферию Арало-Уральского региона — плато Устюрт и полуостров Мангышлак, где в конце 80-х — 90-х гг. был обнаружен ряд культово-поминальных памятников со значительным количеством каменных изваяний V—III вв. до н. э. (Галкин Л.Л., 1988; Галкин Л.Л., Ольховский В.С., 1989) (рис. 2). В появившихся затем публикациях авторы справедливо видят в них параллели с позднескифскими статуями Крыма и Кубани (Ольховский В.С., Галкин Л.Л., 1990, с. 205; Ольховский В.С., 1992, с. 81—82). При этом ближайшие параллели предметному репертуару на каменных антропоморфах Устюрта и Мангышлака исследователи определенно усматривают среди вещевого комплекса прохоровской культуры Южного Приура-

лья (Ольховский В.С., 1992, с. 81—82; 1997,

с. 72). Данный факт, а также некоторые иные проявления связей памятников из зоны к востоку от Каспия с материалами из курганов кочевников бассейна Урала требуют, на наш взгляд, более тщательного анализа этнокультурной ситуации в регионе в рассматриваемое время.

Как отмечают авторы публикаций по вышеназванным памятникам: «...морфологически подавляющее большинство изваяний относится к числу плоских скульптур. Единичны и нетипичны изваяния — антропоморфные столбы... Они весьма схематично воспроизводят подквадратную в сечении, столбообразную человеческую фигуру с выделенной головой и едва намеченными гравировкой или рельефом руками» (Ольховский В.С., Галкин Л.Л., 1990, с. 203, 204). Причем предметный репертуар представлен лишь на статуях. Мы полагаем, что данные различия носят хронологический характер. Древнейшими из них, ско-

© А.Д. Таиров, С.Ю. Гуцалов, 2001

162

А.Д. Таиров, С.Ю. Гуцалов

рее всего, являются антропоморфные столбы. Вывод этот следует из того, что данная разновидность монументальных памятников ранее была представлена в Орско-Илекс-ком регионе. К таковым, в частности, относится изваяние из кургана 1 могильника Жанабаз (Урбаз) в среднем течении Ори (рис. 1, 7), а также два массивных каменных антропоморфа из низовий Илека: местонахождение Кашкантау (рис. 1, 2), погребение 18 кургана 23 могильника Покровка 2 (рис. 1, 6) (Яблонский Л.Т. и др., 1994). По сопровождающим вещам, а также иконографическим данным изваяния относятся к середине V — первой половине IV в. до

н. э. (Гуцалов С.Ю., Таиров А.Д., 2000).

Второй момент, на который следует обратить внимание, — это то, что массивные и грубо изготовленные антропоморфы статуарного типа имеют в предметном репертуаре и в морфологии истоки среди памятников прохоровской культуры Южного Урала. К числу таковых относится, например, изваяние из комплекса Байте I (Ольховский В.С., 1992, рис. 1а). Оно представляет собой верхнюю половину статуи воина с мощным торсом и массивной головой в шлеме кубанского (?) типа, отделенной от туловища многовитковой гривной (рис. 2, 1). Это, безусловно, одна из наиболее архаичных находок, восходящая своими истоками к каменным скульптурам прохоровской культуры. Так, близкое по морфологии и иконографии изваяние, датированное VI в. до н. э., было обнаружено в насыпи кургана 1 могильника Елантау в Южном Зауралье (рис. 1, 5) (Гуцалов С.Ю., Боталов С.Г., 1999). Такая деталь, как волнистые усы, присутствует на жанабазском изваянии, о дате которого было сказано выше. К ряду датирующих признаков на рассматриваемой скульптуре относится мно-говитковая гривна, изображенная на шее каменного исполина. Подобные им получили распространение в степях Восточной Европы и Казахстана именно с конца V— IV в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1975, рис. 54, 2; 55, 3; Железчиков Б.Ф., 1992, рис. 2, 1; Акишев К.А., 1978, табл. 23 и др.). Но чаще всего они встречаются на территории Южного Приуралья.

Традиция изготовления скульптурных изваяний с подчеркиванием сквозных просветов у предплечий и бедер, вероятно, также имеет южно-уральские корни. В 80— 90-х гг. в запасники Актюбинского областного историко-краеведческого музея из курганных могильников эпохи раннего железа в верховьях Илека поступили обломки двух изваяний. Одно из них, изготовленное из известняка, было найдено в кургане в 2 км к северу от села Ильинка, на правом берегу реки Сары-Хобда — левого притока Иле-ка. Другое происходит из могильника Есет в 5 км к северу от поселка Бестамак, на правом берегу Илека. От первого сохранились зашлифованные фрагменты верхней части туловища (?) и средняя часть, на которой четко выделялись ягодицы (рис. 1, 4). Остатки второй статуи, изготовленной из песчаникового блока, представлены верхней частью тулова (голова и грудь), причем макушка его была сбита (рис. 1, 3). Углубленным овалом было показано лицо, на котором в виде точки был нанесен глаз (второй отсутствовал из-за фрагментации), прочерчены подтреугольный нос и серповидный рот. На шее углублением была дана одновитковая гривна (?). Руки профилированы так, что на месте груди получилось отверстие. Не исключено, что в таком виде изваяние вставлялось в каменную базу, что весьма характерно для скифских изваяний Северного Причерноморья (Ольховский В.С., Евдокимов Г.Л., 1994, с. 6).

На изваяниях Устюрта, на которых более детально прорабатывался контур человеческого тела, нанесены предметы более позднего происхождения, чем те, что изображены на массивных статуях. Это наблюдение в первую очередь относится к типично прохоровским мечам с прямым перекрестьем. Среди них по форме навер-шия выделяются две разновидности: 1) с навершием в виде прямого горизонтального стержня, 2) с навершием серповидной формы (рис. 2, 4, 6—10). Характер их взаимовстречаемости с другими предметами в погребениях ранних кочевников Южного Приуралья позволяет говорить, что первые появились, вероятнее всего, в середине — конце IV в. до н. э., вторые же — не ранее III в. до н. э. В частности, мечи с наверши-ем в виде горизонтального стержня в погребениях кургана 7 Мечетсайского могильника сочетаются с колчанными наборами из бронзовых втульчатых и железных черешковых наконечников стрел, колчанными крючками с отверстием в середине прута, круглыми железными пряжками с припаянным крючком (Смирнов К.Ф., 1975, рис. 41; 42). Мечи второй разновидности

Материалы по археологии Волго-Донских степей

163

встречаются в комплексах только с железными черешковыми наконечниками стрел, пряжками с подвижным язычком и иных поздних типов, а также в сочетании с мечами с кольцевым навершием, что позволяет их датировать III или II—I вв. до н. э.

(Клепиков В.М., 2000, с. 116—124).

Еще на одно направление поиска традиций статуарных изваяний Устюрта мы хотели бы обратить внимание исследователей. Это наличие параллелей между устюртскими монументами и бронзовыми литыми фигурками воинов (рис. 1, 8—11), обнаруженных в зауральской лесостепи (Сапо-говский клад, поселок Элеватор) (Толмачев В.Я., 1913; Таиров А.Д., 1990). Несмотря на кажущуюся отдаленность, как при-родно-географическую, так и, может быть, этнокультурную, здесь обращают на себя внимание следующие параллели: изображение боевого пояса, к которому с правого бока подвешен набедренный кинжал, перехваченный через бутероль ножен ремешком; сочетание длинного меча, подвешенного к поясу спереди и набедренного кинжала справа; близкие типы горитов; изображение гривны на шее и многовиткового браслета на правой руке; гладкие и плотно прилегающие к голове полусферические шлемы; манера передачи черт лица, в частности носа и глаз. Явно выраженная анд-рогинность бронзовых фигурок Сапоговского клада также находит параллели в изваяниях Устюрта (Ольховский В.С., 1997, с. 71).

Свое отношение к датировке мечей с горизонтальным стержневым навершием мы высказали выше. И потому можно предполагать синхронность данных явлений. Нельзя исключать, что посредниками в передаче манеры изображения могли быть как раз кочевники прохоровской культуры.

Таким образом, истоки традиции изготовления каменных статуй Устюрта, как нам кажется, необходимо искать в среде южноуральских номадов прохоровской культуры. Мы полагаем, что появление святилищ на плато Устюрт во второй половине V в. до н. э. не случайно. Это обстоятельство имеет объяснение в этнополити-ческой ситуации, сложившейся в урало-аральском регионе.

Кочевое население присарыкамышс-кого историко-этнографического района (по Л.Т. Яблонскому, 1992, с. 21) в доахе-менидское время вряд ли было однородным в хозяйственном отношении. Часть его, вероятно, имея зимовья в Присарыкамы-шье, на лето уходила в степи Южного При-уралья. Часть кочевала по Устюрту, имея в Присарыкамышье лишь зимовочные территории. Часть вела полукочевой образ жизни не выходя за пределы региона. После политических событий второй половины VI в. до н. э. эта группировка кочевников раскололась. Одни из них связали свою судьбу с Хорезмом — это были, прежде всего, полукочевники, носители куюсайской культуры. Их хозяйство было наиболее связано с Присарыкамышьем. И в ахеменидское время поселения куюсайской культуры здесь сосуществуют с памятниками кюзелигырс-кой культуры (Яблонский Л.Т., 1998, с. 46; Вайнберг Б.И., 1991, с. 20). Другие же, не желая подчиниться Хорезму и Ахеменидам, вынуждены были изменить места своих основных зимних пастбищ, передвинув их на запад — на Устюрт и Мангышлак, где в этот период в условиях высокой увлажненности господствовали степные и сухостеп-ные ландшафты (Белодеденко М.В., Вару-щенко А.Н., 1988, рис. 2, 1; Глушко Е.В., 1996, рис. 2). Эти же события вынудили номадов, кочевавших между западными отрогами гор Южного Урала и Южным При-аральем, не только передвинуть свои зимовочные территории на Устюрт, но и перенести политический, экономический и культурный центр своего племенного объединения и родовые могильники с юга на север, в степи Южного Приуралья. Здесь, на Илеке, с конца VI — начала V в. до н. э. возникают крупные некрополи родопле-менной верхушки.

Как раз с середины I тыс. до н. э. начинается широкое освоение кочевниками плато Устюрт и прилегающих к нему районов (Узбой, Закаспий, Мангышлак). V— II вв. до н. э. датируется период погребений на горизонте в каменном ящике или в пределах каменного кольца, или спирали, или в склепах на горизонте. По мнению В.Н. Ягодина, памятники эти оставлены скотоводческими племенами, которые использовали эти территории как пастбищные и зимовочные территории (Ягодин В.Н., 1991, с. 127, 128). Параллельно культуре «погребений на горизонте» в этом регионе существовала и другая археологическая культура — «савромато-сарматская в том ее варианте, который известен в науке как са-маро-уральская группа или область». По его мнению, с которым мы согласны в прин

164

А.Д. Таиров, С.Ю. Гуцалов

ципе, часть населения Южного Приуралья «...вела кочевой образ жизни с круглогодичным циклом кочевания. Пути кочевий шли в меридиональном направлении и выходили на юге к границам древних городских и оседло-земледельческих цивилизаций Хорезма и юга Туркмении (Ягодин В.Н.,

1991, с. 128).

Особенно ощутимым присутствие южноуральских кочевников на Устюрте становится с конца V — начала IV в. до н. э. И связано это, скорее всего, с политическими событиями на южной границе кочевого мира.

В конце VI в. до н. э. Хорезм и часть кочевников между Аралом и Каспием вошла в состав одной из сатрапий персидской державы. Политика Ахеменидов в отношении кочевников была, по всей вероятности, достаточно жесткой. Не исключено, что именно этим объясняется нежелание части номадов признать господство персов и перенесение ими центра своего племенного объединения (и родовых могильников) на север, в степи Приуралья.

Однако восстания в покоренных областях и мятежи сатрапов вели к ослаблению Ахеменидского государства. В этих условиях, в конце V — начале IV в. до н. э. Хорезм освобождается от контроля персидских властей и становится независимым государством. Добиться этого Хорезм мог, вероятно, только опираясь на поддержку кочевых племен, также стремившихся к независимости.

Стремление Хорезма к независимости вызвало, скорее всего, изменение его взаимоотношений с кочевниками: из противников они должны были стать союзниками. Необходимость союза обусловила, вероятно, то, что Устюрт, это традиционное место зимних стойбищ южно-приуральских кочевников, стал относительно безопасным районом. Возможно, Хорезм, стремясь заручиться поддержкой воинственных номадов, предоставил им и определенные гарантии безопасности. В этой обстановке на Устюрте, но все же довольно далеко от Хорезма, возникают комплексы байтинс-кого типа (Ольховский В.С., 1999, с. 70). Наличие здесь, помимо курганов, явно культовых сооружений (выкладки, жертвенники) и большого количества антропоморфных изваяний дает основание рассматривать их как святилища (Ольховский В.С., Галкин Л.Л., 1990, с. 205). Эти святилища имели ярко выраженный воинский характер и были, очевидно, связаны с культом героизированных предков (Ольховский

В.С., 1997, с. 72—74).

С середины IV в. до н. э., в связи с передвижением в Южное Приуралье части номадов Южного Зауралья, включивших в свой состав выходцев из зауральского лесостепного населения (Таиров А.Д., 2000, с. 21), масса кочевников, зимующих на Устюрте, возрастает. Кроме того, относительная перенаселенность в степях Южного Приуралья определила миграцию населения этого региона не только на Запад, прежде всего в Нижнее Поволжье, но, очевидно, и на Устюрт. Данное обстоятельство привело к значительному увеличению кочевого населения, постоянно обитающего между Каспием и Аралом.

Возрастание роли кочевников в Ара-ло-Каспийском регионе особенно наглядно проявляется в событиях, связанных с покорением севера Средней Азии Александром Македонским. Активное участие в них кочевого населения хорошо фиксируется античными источниками. По справедливому замечанию Б.И. Маршака и В.И. Распо-пова (1989, с. 419), без союза с кочевниками сопротивление завоевателям оказывалось с самого начала обреченным на поражение.

Усиление кочевников и возрастание их политического влияния в Средней Азии способствовало тому, что они стали чувствовать себя полными хозяевами пространств между Аралом и Каспием, не опасавшимися за свои родовые могильники и святилища. Это позволило им создать здесь грандиозные комплексы, включающие не только погребальные сооружения, но и настоящие храмы (Ольховский В.С., 1999,

с. 74, 76).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Акишев К.А., 1978. Курган Иссык. Искусство саков Казахстана. М.

Байпаков K.M., 1998. Институт археологии им. А.Х. Маргулана (краткая история, научные достижения, перспективы). Алматы.

Белодеденко М.В., Варущенко А.Н., 1988. Изменение увлажненности аридных районов Евразии в голоцене // Известия АН СССР. Серия географическая. № 2.

Материалы по археологии Волго-Донских степей

165

Вайнберг Б.И., 1991. Изучение памятников Присарыкамышской дельты Амуда-рьи в 70—80-х годах // Скотоводы и земледельцы левобережного Хорезма (древность и средневековье). Вып. 1. М.

Галкин Л.Л., 1988. Каменные батыры Устюрта // Наука и жизнь. № 3.

Галкин Л.Л., Ольховский В.С., 1989. Комплекс святилищ Байте (начало исследования) // Маргулановские чтения: Сб. материалов конф. Алма-Ата.

Глушко Е.В., 1996. Цикличность ланд-шафтообразования Южного Приаралья в голоцене // География и природные ресурсы. № 4.

Гуцалов С.Ю., Боталов С.Г., 1999. Скифское изваяние в Южном Зауралье // 120 лет археологии восточного склона Урала. Первые чтения памяти В.Ф. Генинга. Ч. I. Из истории уральской археологии. Духовная культура Урала: Материалы конф. 29 ноября — 2 декабря 1999 г. Екатеринбург.

Гуцалов С.Ю., Таиров А.Д., 2000. Стелы и антропоморфные изваяния раннего железного века южноуральских степей // Археология, палеоэкология и палеодемог-рафия Евразии. М.

Железчиков Б.Ф., 1992. Погребения IV в. до н. э. из Южного Приуралья и вопрос о времени появления дромосных могил // Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов.

Клепиков В.М., 2000. Памятники III в. до н. э. в Нижнем Поволжье // Раннесар-матская культура: формирование, развитие, хронология: Материалы IV Междунар. конф. «Проблемы сарматской археологии и истории». Вып. 1. Самара.

Маршак Б.И., Распопов В.И., 1989. Кочевники и Согд // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата.

Ольховский В.С., 1992. Культовый комплекс эпохи раннего железа на Устюрте (по раскопкам 1988—89 гг.) // Граковские чтения на кафедре археологии МГУ 1989— 1990 гг.: Материалы семинара по скифо-сар-матской археологии. М.

Ольховский В.С., 1997. Древние святилища Устюрта: контакты и конфликт культур // Наука в России. № 6.

Ольховский В.С., 1999. Каменные храмы Устюрта // Наука в России. № 4.

Ольховский В.С., Галкин Л.Л., 1990. Культовый комплекс на Устюрте (предварительное сообщение) // СА. № 4.

Ольховский В.С., Евдокимов Г.Л., 1994. Скифские изваяния VII—III вв. до н. э. М.

Смирнов К.Ф., 1964. Савроматы. Ранняя история и культура сарматов. М.

СмирновК.Ф., 1975. Сарматы на Илеке. М.

Таиров А.Д., 1990. Фигурка воина из поселка Элеватор // Археология Волго-Уральских степей. Челябинск.

Таиров А.Д., 2000. Прохоровская культура Южного Урала: генезис и эволюция // Раннесарматская культура: формирование, развитие, хронология: Материалы IV Междунар. конф. «Проблемы сарматской археологии и истории». Вып. 1. Самара.

Таиров АД., Гуцалов С.Ю., 1999. Стелы и антропоморфные изваяния раннего железного века южноуральских степей // XIV Уральское археологическое совещание: Тез. докл. Челябинск.

Толмачев В.Я., 1913. Древности Восточного Урала. Вып. 1 // Записки Уральского общества любителей естествознания.

Т. XXXII. Вып. 2.

Яблонский Л.Т., 1992. Скифо-сакская контактная зона: проблема типологизации этногенетических процессов // Культурно-историческое единство Евразии и Великий Шелковый путь: Сб. тез. семинара. М.

Яблонский Л.Т., 1998. Модель раннего этногенеза в скифо-сакской контактной зоне // РА. № 4.

Яблонский и др., 1994. Раскопки курганных могильников Покровка I и Покровка II в 1993 году / Л.Т. Яблонский, Т.Н. Тру-наева, Дж. Веддер, Дж. Дэвис-Кимболл, В.Л. Егоров // Курганы левобережного Иле-ка. Вып. 2. М.

Ягодин В.Н., 1991. Стреловидные планировки Устюрта (опыт историко-культурной интерпретации) // Археология При-аралья. Вып. V. Ташкент.

166

А.Д. Таиров, С.Ю. Гуцалов