Каракуль. Сентиментальная песня из подворотни

Мы познакомились, когда нам было плохо:
тебя без сдачи муж на куклу разменял,
а я в ночи мобилу отжимал у лоха,
но, что боксёр он, я тогда ещё не знал.

Шёл дождь. Ты плакала, а я валялся в луже,
судьбу-злодеюшку по матери браня,
не ведал я, что через миг мне станет хуже,
когда во тьме ты наступила на меня.

"Алё, гражданочка! Что прёшь на человека?
В очочках резкость наведи ты, как-никак!"
В ответ поэзия серебряного века
и слёзы словно монпансье на лапсердак.

"Простите, Господи!" - платок пропитан кровью, -
"Загладить чем для вас могу свою вину?"
А я смотрю лишь на чулки у изголовья
и в их ажуре задыхаюсь и тону.

Из книги Бунина ты вырвала страницу
и пишешь адрес остриём карандаша,
а дождь всё льёт на златоглавую столицу,
как из бездонного медведицы ковша.

          Припев:

          Каракули, каракули
          расплылись на листке,
          ты в сереньком каракуле
          и с томиком в руке.
          Березы горько плакали
          и морщились дома,
          когда в тебя в каракуле
          влюбился без ума.   

С тобою год уже в сожительстве отмотан,
а год для фраера вполне приличный срок,
привыкла семечки ты лузгать по субботам,
а я узнал, прикинь, хоть кто такой Ван Гог.

Я бросил пить давно, сказав "Адьё!" циррозу,
но на челе моём сомнения печать -
не перемены, а скорей метаморфозы
в тебе отчетливее начал замечать.

Ты стала чаще говорить "в натуре", "скока",
а мне ножом по сердцу те слова твои,
ведь я теперь читаю Александра Блока
и в переводах Алишера Навои.

Но в тот момент, когда ты высморкалась в шторы,
не смог сдержать в себе я больше гневных слов,
и вслух сказал то, чем исписаны заборы,
и окрестил тебя "амёбой без мозгов".

Ты разрыдалась от тирады этой скотской
и запустила красным томиком в меня.
"Какой поэт тяжелый этот, сука, Бродский" -
я размышлял впотьмах, за йодом семеня.

          Припев:

          Царапаю каракули
          а на душе темно,
          ведь ты, подобно Дракуле,
          пьешь кровь мою давно.
          Печальна жизни фабула,
          роман наш без колёс
          по бешеной параболе
          несётся под откос.

Всё чаще ты по кабакам да по шашлычным,
все реже дома, у родного очага.
И нет уже у нас мгновений жизни личной,
уже Цветаева тебе не дорогА.

Ты стала вещи выносить, не зная края,
и антикварный даже сплавила буфет,
когда, о том я даже не подозревая,
сидел в Большом и любовался на балет.

К тебе с визитами приходят злые люди,
которым я бы не подал и пятака,
ведь я боюсь до омерзения, до жути,
тех, кто не знает даже сказок Маршака.

И я не выдержал, и ранним майским утром
я выбрал меньшее из всех житейских зол,
не стал латать края пробоин в чувстве утлом,
а взял Ахматовой трёхтомник и ушёл.

          *   *   *

Шёл дождь. Шёл я в музей. А ты валялась в луже,
сверкая бедрами похабно, без интриг.
Я не узнал тебя...
          Возможно был простужен,
лишь из каракуля свой поднял воротник.

          Припев:

          Размыв судьбы каракули,
          с небес течёт вода,
          и хоть в Каракалпакию
          сбежать бы от стыда.
          Чтоб журавли отплакали
          и ветер развенчал
          тот день, когда в каракуле
          тебя я повстречал.