Призраки-девы

Бледные лица во тьме проступают со взглядом пустым и сочащимся тьмою. Тихо слоняются призраки-девы среди замшелых старезных дубов. Не замечают как ветки пронзают черные своды изломанных рёбер, как выдирают когтистые лапы души с остывшей бренности тел. Там где ступают ноги босые, не сбита роса, не примята трава, не шелохнется ветка осины, тишь не нарушит сова. Там где их слёзы льются неслышно, черной становится зелень кустов. Там где заводят песнь свою девы, больше не смеет рождаться звук.

Ты не жалей их, путник, не надо. Лучше беги, не пытайся помочь. Лучше беги, странник заблудший, лучше беги...

...увы, не успел.

Тянут прозрачные тонкие руки, когти вонзая в багряные вены. Рвут на куски, рвут озверело, греются жадно в горячей крови;. Смех разрывает ткань мироздания, тени сгущаются, тени спешат. В глухости леса, на темной поляне, мертвые девы устроят шабаш. Шепчутся травы, окрашены красным, вторят несмело охрипшим словам, что с губ срывались в крике болезненном, что рассыпались росой на листах. Шепчутся травы и плотоядно скалится в небе серебряный диск. Под покровительством ночи ноябрьской призраков путь неслыханно тернист.

Мало им путника, мало им странника, снова остыла призрачность тел. Им бы согреться, им бы набраться тёплости любящих преданно рук. Им бы в пылающей страсти сорваться в вечное танго под светом луны, им бы согреться, хоть попытаться, только навеки девы одни.

Ночь умирала, свернувшись в изломе и захлебнувшись в пролитой крови. Девы рыдали, на мху замерзая, призраки выли в дремучую тьму. Им не согреться, вовек не согреться... В памяти только горячесть костров, жаркое пламя, в котором пылали, угли, что жались к стройным ногам. Ведьм убивали, здесь их сжигали, не разбираясь кого и за что.

Люди свой мир так от тьмы избавляли...
...и обрекали на неупокой.