Издрык. Хипхоп

В принципе, пора уже вестовать, пиплу мозги парить, хотя, конечно, ну его в баню.
В принципе, это миссия вещего коня, но конь заржавел – карусельное пугало, украденное румынскими цыганами. Тлен, тлен.
Я бы сам заржал, но не так народ опередить, как предотвратить панику: мобилизация – стоматология механизма сопротивления.
Механизм сопротивляется техосмотру. В коробке – вата, в миксере – вата, трансмиссия – ватная, и магнето не выдаст более десятка ват.
Ну, пусть не всех, так хотя бы дружбанов-братков спасти и с десяток сестёр разбудить.
Обнять, поднять, дать совет и отчёт на первых порах, а потом – ве(и)стовать, свернуть банк, порадоваться, накурить, дальше – перетасовать, стартовать и линять нах.
У меня ж там давно всё готово: катакомбы, бомбы, запасы воды, иприта…целый подпольный обком с агитацией. Всё там у меня есть, даже «мене, текел, фарес» всеми языками мира. Хотя преимущественно на иврите.
Но ситуация  гнилая, как ни крути – ни коня, ни Олега, ни санэпидемстанции.
И зерно Юрия прорастает с противоположной стороны горы трилистником какого-то Евстахия: я не в шоке, я просто в ахуе.
Ни коня, ни иконы…ну это такое – подойдёт зеркало и какая-нибудь дощечка вербовая: оседлал и – айда в рай.
Сухая сакуры ветка, недопитый саке – всё, что осталось от предыдущего самурая.
Скачу на дощечке, ржу, молюсь к зеркалу. Короче, тренируюсь.
 Где-то у меня должна была быть не то астролябия, не то алебарда. Да и военный билет где-то валялся (это такая книжечка отрывных бонусов).
Оторваться бы по-чёрному, подорвать бы всех,  даже тех, кому по барабану. Но миссионеров обычно душит не жаба, а смех.  Смешно же, когда ты на дощечке мостишься, а жаба где-то там, в тумане.
Наводить мосты, подрывать рельсы – это какая-то партизанщина, шняга, не миссия.
Спасти хотя бы одну, но вытащить из воды, поставить на ноги, признаться: «I miss You».
Она так любит жизнь – поэтому на неё так приятно смотреть.
Она умеет говорить (такое случается), и умеет слушать (о таком даже не мечтается).
Она знает цену словам, она сама их слагает, мастерит – не только бабы базарные базар фильтруют, не только в фильтрационных лагерях прорастают Евстахии из Юриев.
Ну и что? – мои линзы-прицелы сбито, мои фильтры-лёгкие вконец просмолены, и карусельный конь не бьёт ржавым копытом, и Олег снова на каких-то голландских гастролях.
А она – как она: лучшая из возможных модель для мастеров старой даты. Этих мастеров уже нет, но скульптуры её тела вырисовывает каждая ночь, каждый день, и даже луч рентген-аппарата.
Нет у меня её фото. Лишь флюорография и энцефалограмма. И анализ крови на простыне.
Простынь пойдёт на хоругви, остальное – в архивы пострадавших.
Прости меня, сестра, просто и охотно. Ведь мы, к счастью, не друзья и, к сожалению, не любовники (ведь что это за любовь с флюорограммой, ведь какая там дружба под стронцием, солнце, - полураспад короткий, практически нет шансов).
Но она так любит жить, не взирая на все аллергии, анемии, насморк. Дневники её виз, таможенные декларации коллекционируют генные инженеры. Я понимаю этих коллекционеров. Эту нечисть, этих будущих гениев.
Она тоже гениальна – не боится выступать в цирке. Хотя, что это за цирк, если под открытым небом…когда на границе четырёх или пяти государственных образований…
Она жонглирует печёнками, почками, балансирует в duty free, и в каких-то еще стрёмных зонах. И если и срывается, то летит вверх, ну, туда, под купол, где небеса акробатов. И оттуда её слова отфильтрованные падают дождём, иногда пухом, иногда интернациональным матом.
 Интернационал саванны – её зверинец. Она оперирует инстинктами, животными снами, нервами. Чаще всего за ней гребут павианы. Хотя встречаются и зебры, и зубры, и даже тигры со львами.
Она любит почти всех мужчин, ведь и они её любят почти без исключения.
А вот с женщинами не сложилось – у женщин свои расклады, не врубаешься, кто виноват, кто невинен.
Она бы всех подружила.
В плане – всех этих мужчин с их жёнами.
Но это надо быть семижильной, по крайней мере, жизни две не помешало б.
А она так любит жить своим первым, своим последним, своим единственным. Одним днём, одной темой. Но на всякий случай – от себя скажу – было бы неплохо, если бы эта любовь была бы хоть чуточку взаимной.
Ведь что получается: она любит жизнь, а её подруги, например, считают её жизнь пересранным борщём. Ну, подружки тормозят. У них, что не роман, то откат. А у неё все вкупе – обломы, облоги, и пёс его знает, что еще.
Короче, никого я так не спасу. Тем более – плеврит, и времени слишком мало. Но говорю себе: «Евстахий, то есть Юрий, герой недобитый, ну хоть разок, хотя бы попробуй, пошевели задом, иначе нахрен те катакомбы и словарные запасы иврита. Ведь она так любит любить, быть весёлой и молодой, поэтому раскрути для неё хотя бы карусель, или раскрути кого-то на курево и поделись самокруткой или… хотя бы водой. Ну, правда же,– пофик те подземелия, движения сопротивления, времена глаза, идиш, то бишь иврит, вся эта морока…
Так ты идёшь, или нет?
Едешь? Не едешь?
Тут уже сам решай, когда и где.
Решай, что важнее – её аллергия, или твой плеврит.
Кого из вас тупо удушье задушит.
Ведь если даже ржавый конь слетает с копыт, то подняться с копыт тебе – это за счастье, за милую душу.
А ржать не обязательно.
Нет нужды ржать.

Перевод с украинского Олися Лапковского

Іздрик. Хіпхоп. Із збірки «Таке», 2009