Апофеоз Абсурда. ТРИ

 «Надо радикально изменить зараженное долголетними поповскими измышлениями мышление людей от идео-логичности и сорвать с мыслей, этих произведений человеческой головы, ореол их исключительности, недосягаемости, доступности лишь для немногих избранных. Научное мышление доступно всем, и всякий нормальный человеческий мозг может понять всю премудрость мышления, - надо лишь рационально ставить дело просвещения».               
      (АДоратский В. В. (1878 – 1945 гг.): «Об идеологии». Под знаменем марксизма 1922 г.)

   «Сведения об устройстве окружающего нас человеческого мира, об отношениях между людьми мы черпали в большей степени из литературы, нежели из разговоров со старшими, будь то родители или учителя. Учителям разговаривать с нами было некогда: они нас учили. С родителями у большинства из нас особой задушевности тоже не получалось. Может быть, потому что и они своими родителями не были приучены разговаривать. Это объяснимо: слишком многое поколениям советских людей приходилось друг от друга скрывать. В массе своей это были МОЛЧАЩИЕ ПОКОЛЕНИЯ… Этот последовательный «заговор молчания» стал причиной «провалов в памяти» и следующих поколений. Результаты его оказались катастрофическими…».
     (Наталия Соколовская: «Война и мир на звезде КЭЦ» (из кн. «Школа жизни» автор-составитель Дмитрий Быков))


    Апофеоз Абсурда. Три.

1.
   С апреля (…. года) доктор философии Копенгагенского университета Нильс Бор (1885-1862 гг.) жил в непреходящем ПРИСТУПЕ ПОСТИЖЕНИЯ. Его бил озноб понимания – лихорадка сосредоточенности. В уединении его мысль, как неустанный радар, обшаривала тьму атомного пространства. И были повороты луча, при которых его проницательности открывалось больше, чем он сам мог тогда освоить… Маленькая ТЕОРИЯ разрасталась.
   Проблема размера атомов была проблемой их устойчивости. Это понимали все.   МОДЕЛЬ РЕЗЕРФОРДА не давала никакой опоры для суждения об атомном объеме. ИНАЧЕ – о протяженности электронного роя в пространстве вокруг ядра. Все с охотой повторяли, что для каждого электрона на его орбите предуготована КЛАССИЧЕСКИМИ ЗАКОНАМИ одна судьба – падение на ядро. И не видно было, какое могло найтись объяснение труднооспоримому факту, что мир все-таки существует.
   И существует вполне надежно.
   И довольно давно.
   И не собирается, съежившись, вдруг исчезнуть.

   В планетарной модели электронному кольцу грозило неминуемое сужение под действием притягивающего ядра. Однако, решил Бор, электроны в кольце, отталкиваясь один от другого, будут наверняка мешать этому сжатию. И потому возможно равновесие противоБОРствующих сил. Устойчивое движение.
   Вот, казалось бы, и выход из тупика!

   Однако тень профессора физики Карла Рунге (1856-1927) преградила путь Нильсу… Она не любила Новых Представлений, а потому и стала их главным хулителем! Сам же Рунге говорил: «Да, такой славный человек и такой интеллигентный… Но этот субъект положительно сошел с ума!..»
   И только на 83-м конгрессе Британской ассоциации содействия научному прогрессу стареющий лорд Рэлей (Джон Уильям Стретт (1842 - 1919) — британский физик и механик, открывший (с Уильямом Рамзаем) газ аргон и получивший за это Нобелевскую премию по физике в 1904 году) произнес краткий спич: «В молодости я строжайше исповедовал немало добропорядочных правил и среди них – убеждение, что человек, когда ему перевалило за шестьдесят, не должен высказываться по поводу новейших идей. Хотя мне следует признаться, что ныне я не придерживаюсь такой точки зрения слишком уж строго, однако все еще достаточно строго, чтобы не принимать участия в этой дискуссии!»

2.   
     Не стал высказываться по поводу новых идей и Владимир Ильич Ленин! Ленин находился тогда в очень подавленном состоянии… (МОДЕЛЬ МАРКСА была в опасности). Два месяца до этого, первого ноября 1903 г., он увидел себя вынужденным уйти с редакторского поста столь любимой им «Искры». Для него это была настоящая трагедия, непереносимое ущемление самолюбия. Он был как бы свержен, потерял силу, остался не у дел. Все именитые верхи партии в Женеве были меньшевиками. Около него лишь небольшой кружок поддерживающих его лиц. В Центральном Комитете в России его единомышленники, выбранные на съезде партии, вместо того, чтобы вести непримиримую борьбу с меньшевиками, как того требовал Ленин, стали склоняться к «примиренчеству».
    Самое время было изобрести своеобразную алгебру - систему обозначений и правил, применимую ко всевозможным объектам, от чисел до предложений… И Ленин так бы и поступил, но, к глубокому сожалению,  ее уже успел изобрести  английский математик и логик Джордж Буль (1815-1864 гг.) – крестный отец математической логики. Пользуясь этой системой, можно было закодировать высказывания (утверждения, истинность или ложность которых требовалось доказать) с помощью символов своего языка, а затем МАНИПУЛИРОВАТЬ ИМИ, подобно тому, как в математике манипулируют числами… Однако, как мудро говорит Владимир Владимирович Путин: «Русских людей не перекодируешь», а манипулировать можно и с помощью символов своего языка… Придерживался ли данной точки зрения Ленин? -  лорд Рэлей конечно же не знал…

     Владимиру Ильичу Ленину было 34 года, когда  с ним познакомился, приехавший в Женеву  публицист, философ и экономист Николай Владиславович Вольский (Псевдоним Н.Валентинов (1879-1964)). Несмотря на лысину в его облике Вольский не видел ничего, что придавало бы ему старый вид. Крепко сколоченный, очень подвижной, лицо подвижное, глаза молодые…
      Тем не менее, большевистское окружение в личном общении и за глаза его величали «Ильичом». Так называли его и сверстники, и те, кто намного были старше его, например, Ольминский, с седой головой и бородой выглядевший старым человеком…  «Известно, - вспоминая о своих «Встречах с Лениным» говорил Николай Вольский, - что в русской рабочей, крестьянской, мещанской среде была в ходу кличка по отчеству — «Петрович», «Иванович», «Ильич» и т.д. Обычно она прилагалась или к пользующимся уважением старым людям, или от присутствия особых черт — седины, большой бороды, придающих им пожилой вид. Элемент фамильярности, почти, как правило, этой кличке сопутствовал…»
   Однако, Ленина называли не только «Ильичом». Вольский не мог сразу понять, о ком идет речь, впервые услышав от Гусева: «Идем к старику». Считаться «стариком» в России, вообще говоря, было не трудно. Нужно было лишь несколько превышать среднюю продолжительность жизни, а она была низка. Тургенев в «Дворянском Гнезде» называет стариком Лаврецкого, которому было только 43 года. Тем не менее, Ленина называли «стариком» не в этом смысле. Несмотря на свой афишированный интернационализм, даже космополитизм, среда, которой в Женеве «командовал» Ленин, была очень русской. Русское же (по мнению Вольского) не значит еще «родился от русского отца и русской матери». Это обычно бессознательное проникновение, «русским духом», бытом, вкусом, обычаями, представлениями, взглядами, а из них многие нельзя в их генезисе оторвать от православия — исторической религиозной подосновы русской культуры. Приняв это с Востока, русская церковь с почтением склонялась пред образом монаха — старца, святого и одновременно мудрого, постигающего высшие веления Бога, подвизающегося «в терпении, любви и мольбе». В «Братьях Карамазовых» монах Зосима мудр не потому только, что стар, а «старец» потому, что мудр. «Старец» не возрастное определение, а духовно-качественное. Именно в этом смысле Чернышевский называл Р. Овэна «святым старцем». И когда Ленина величали «стариком», это в сущности было признание его «старцем», т.е. мудрым, причем с почтением к мудрости Ленина сочеталось какое-то непреодолимое желание ему повиноваться. «Старик мудр» — говорил Петр Ананьевич Красиков (1970-1939), никто до него (?!) так тонко, так хорошо не разбирал детали, кнопки и винтики механизма РУССКОГО КАПИТАЛИЗМА»…

    …да только крутились винтики механизма крысиного сознания летучей мыши-вампира, выводя на экраны его красно-белого воображения, образ Захара Прилепина, рычащего в мегафон из terra tartarara (2009 года) о том, «юношество стремительно впало в старость, а иные из представителей младого поколения еще хуже чем в старость — в старческий маразм… Всякий студент по определению должен быть «леваком», тем более, в современной России. Однако у нас все наоборот. Консерваторы размножаются уже в школах и университетах, они едва разучились вытирать сопли кулаком и носить колготки под шортами — и сразу же стали тотальными реакционерами… Поколение, рожденное за время неуемного реформаторства (ну, скажем, начиная с восемьдесят пятого, а то и раньше — по начало девяностых), являет собой во многих наглядных образцах удивительный гибрид старческого безволия и детской, почти не обидной подлости. Эти странные молодые люди ничего не желают менять. Мысль о том, что изменения возможны, вызывает у них либо активную, искреннюю агрессию, либо вялое, почти старческое презрение.».
   И диссонансом звучало в ушах… в лучах заходящего Солнца, обесценивая традиционные ценности, любимое стихотворение основателя  Matsushita Electric Коносуке Мацуситы (1894-1989 гг.): «Годы могут иссушить кожу, а недостаток энтузиазма иссушает душу. Тревога, страх, неверие в себя поражают сердце и истощают душевные силы человека. И в шестнадцать, и в шестьдесят лет человеку присущи способность удивляться, неугомонная детская любознательность и радость жизни. Вы молоды до тех пор, пока ваша душа улавливает сигналы красоты, надежды, радости, бесстрашия и силы, исходящие от людей и из бесконечности. Если эта способность исчезает и ваш дух сковывает холод цинизма и пессимизма, вы можете состарится даже в двадцать. Но если ваши чувства остры, если их омывают волны оптимизма, у вас есть надежда умереть молодым в восемьдесят лет».



3.
   Был глубокий депрессивно-феВральский день, когда  летучая мышь-вампир Красносельцев подлетел к Москве… У  него  кружилась  голова,  он  смертельно  устал.  Но,  снижаясь, он с радостью сделал  мертвую петлю,  а перед  тем, как  приземлиться, еще  и быструю бочку. Красносельцев опустился на Тверском бульваре и набегом ДОмчался ДО ДОма Герцена.   "Когда эти с(они) услышат о Ленине, - он думал о Прорыве,  - они ОБЕЗУМЕЮТ от радости. Насколько полнее  станет жизнь! Вместо того, чтобы уныло сновать между православием и самодержавием - знать, зачем  живешь! Мы  покончим  с  невежеством,  мы  станем  существами,  которым доступно совершенство   и   мастерство.   Мы   станем  свободными!  Мы   научимся летать!"
     Будущее было заполнено до предела, оно сулило столько заманчивого!

     Но пока будущее сулило «столько заманчивого», все чайки находились в настоящем Драматическом Театре, потому что  начиналась Репетиция…    И души погибших на поле брани казаков, угрюмо наблюдали за чайками… а чайки слушали! Слушали российского политического и общественного деятеля, юриста Алексея Навального. Навальный говорил: «Часто пишу о том, что нормальный социальный лифт для попадания во власть в России заменён на отрицательную селекцию, что и привело к установлению режима «власти худших».  О какой экономике, науке и развитии страны может идти речь, если сейчас система работает на отрицательный отбор: если ты немножко лучше, чем все — вылетаешь, если ты немножко хуже — добро пожаловать на следующий уровень». Навальный замолчал.
   - Алексей Навальный, - сказал Старейший, - выйди на середину,  ты покрыл себя Позором перед лицом твоих соплеменников.     -   ...своим   легкомыслием   и   безответственностью,   -    текла торжественная  речь,  -  тем,  что  попрал  достоинство  и  обычаи Семьи Чаек...
    Круг  Позора  означает  изгнание,  его  приговорят жить в одиночестве на Дальних Восточных СкалАХ. Навального будто ударили  доской! И он улыбнулся… Ведь пришло время высказаться российскому правоведу Богдану (Фёдору) Александровичу Кистяковскому (1868-1920 гг.)!  Однако, Кистяковский, приоткрыв «Вехи», не стал говорить в защиту Навального, но решил сказать несколько слов  «В защиту права». Чайки слушали, раскрыв клювы: «Притупленность правосознания русской интеллигенции и отсутствие интереса к правовым идеям являются результатом застарелого зла -- отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа. По поводу этого Герцен еще в начале пятидесятых годов прошлого века писал: "правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школою. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство". Дав такую безотрадную характеристику нашей правовой неорганизованности, сам Герцен, однако, как настоящий русский интеллигент прибавляет: "Это тяжело и печально сейчас, но для будущего это - огромное преимущество. Ибо это показывает, что в России позади видимого государства не стоит его идеал, государство невидимое, апофеоз существующего порядка вещей".
   Итак, Герцен предполагает, что в этом коренном недостатке русской общественной жизни заключается известное преимущество. Мысль эта принадлежала не лично ему, а всему кружку людей сороковых годов, и главным образом славянофильской группе их. В слабости внешних правовых форм и даже в полном отсутствии внешнего правопорядка в русской общественной жизни они усматривали положительную, а не отрицательную сторону. Так, Константин Аксаков утверждал, что в то время, как "западное человечество" двинулось "путем внешней правды, путем государства", русский народ пошел путем "внутренней правды". Поэтому отношения между народом и Государем в России, особенно до петровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем желании пользы. "Однако, - предполагал он, - нам скажут: или народ, или власть могут изменить друг другу. Гарантия нужна!" - И на это он отвечал: "Гарантия не нужна! Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет добра чем стоять с помощью зла"».

   Чайки радостно захлопали крыльями! Так и не дослушав Кистяковского… потому как Старейшина заскучал и Кистяковского попросили освободить место для хора седлистой гуйи — птицы, обитающей на островах близ побережья Новой Зеландии! Кистяковский и вообразить себе не мог, что министр культа РА в свой выходной день туда поехал, и даже встречался с министром культуры Новой Зеландии. Они подготовили проведение перекрестного года новой Зеландии и одного из РАссейских ФьОРДов. (К своему счастью, министр не догадывался о нависшей над фьордом угрозе…) Это его работа.  Конечно, МИФ о том, что самая славная в мире гора  имеет трещины и явно скоро отколется, может помешать туристическому бизнесу, а вот песни гуйи вне всяких сомнений принесут, если не золотые яйца чайкам, то уж счастье точно всем… ведь у гуйи целый репертуар из примерно девяти четко различающихся песен.
     «Каждый отдельный самец гуйи исполнял лишь одну или несколько из этих песен, так что птиц можно было разбить на диалектные группы. Например, одна группа, в которую входили восемь самцов, занимавших соседние территории, исполняла одну определенную песню, названную песня CC». С прослушивания этой песни и решили начать…

    Да только на этот раз из скользких рук  министра культуры выпала удача… И английский этолог и  эволюционный биолог Ричард Докинз узнал от иностранного агента П. Дженкинса (P. F. Jenkins), которому частенько выпадала удача быть свидетелем «сочинения» новой песни, возникавшей в результате ошибки, допущенной при имитации одной из старых песен о том, что: «Новые формы песен возникают по-разному — в результате изменения высоты тона, повторения какого-нибудь тона, прерывания того или иного тона или комбинирования отдельных частей других существующих песен. Новая форма появлялась внезапно и мало менялась на протяжении нескольких лет. В дальнейшем в ряде случаев этот новый вариант передавался без искажений более молодым птицам, так что возникала группа песен с явно выраженным сходством». Дженкинс называл возникновение новых песен «культурными мутациями».

   Но пока Чайки слушали новые песни!  при этом не забывая старых песен о главном Константина Аксакова с их простыми и ясными словами: «В то время, как "западное человечество" двинулось "путем внешней правды, путем государства", русский народ пошел путем "внутренней правды", и поэтому отношения между народом и Государем в России, особенно до петровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем желании пользы...» И вот в то время, «как русский народ пошел путем "внутренней правды"»,  митрополит Московский и Коломенский, Митрополит Макарий (в миру Михаил Петрович Булгаков ( 1816-1882)) историк церкви и ординарный академик Академии наук (1854) взялся за написание «Истории Русской церкви. Том 5. Отдел 1».
    И написал м. Макарий: «В 1591 г. царский дом постигло несчастие: 15 мая не стало царевича Димитрия, единственного брата Федора Ивановича, которого он очень любил и в котором, не имея детей, мог видеть своего наследника. Царевич жил в своем удельном городе Угличе со своею материю царицею Мариею и ее братьями Михаилом и Григорием Нагими. По свидетельству летописей, девятилетний царевич погиб насильственною смертию от убийц, подосланных Борисом Годуновым, подготовлявшим себе путь к царскому престолу, но сбежавшийся по набату народ при виде преступления тогда же умертвил самих убийц, Осипа Волохова, Никиту Качалова и Данилу Битяговского, а также и отца Данилы дьяка Михаила Битяговского и других, всего 12 человек. Когда гонец с вестию об убиении царевича прибыл в Москву, Годунов взял у него грамоту и велел написать другую, будто царевич, страдавший падучею болезнию, сам заколол себя ножом, играя с детьми, и эту грамоту представил царю. Царь горько плакал. Для розыска послан был в Углич знатнейший боярин князь Василий Иванович Шуйский с двумя другими лицами, а для погребения царевича - митрополит Крутицкий Геласий. Следователи в угоду Годунову повели дело так, что, по большинству показаний, царевич действительно закололся сам и что дьяк Битяговский и прочие с ним убиты народом совершенно невинно по наущению Михайла Нагого, враждовавшего против Битяговского. Царь приказал боярам идти С СЛЕДСТВЕННЫМ ДЕЛОМ на Собор к патриарху Иову, и оно прочитано было в присутствии всего освященного Собора и бояр дьяком Щелкаловым. Патриарх, выслушав следствие, сказал: "Пред государем царем Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная: царевичу Димитрию смерть учинилась Божиим судом, а Михайла Нагой государевых приказных людей, дьяка Михайлу Битяговского с сыном, Никиту Качалова и других, которые стояли за Михаилу Битяговского, велел побить напрасно за то, что Битяговский часто бранился с Нагим за государя. За такое великое изменное дело Михаила Нагой с братьею и мужики-угличане по своим винам дошли до всякаго наказания. Но это дело земское, градское, то ведает Бог да государь, а наш долг молить Бога о государе и государыне". Речь патриарха бояре немедленно передали царю, и царь велел казнить виновных. Нагих разослали по городам и заключили в темницы, саму царицу Марию постригли в монашество и заточили в Николаевскую пустынь на Выксе, близ Череповца, угличан одних казнили смертию, другим отрезали языки, а многих вывели в Сибирь и населили ими город Пелым. Патриарх, очевидно, ВЫСКАЗАЛ СВОЕ МНЕНИЕ НА ОСНОВАНИИ того, что узнал из следственного дела, и думать, будто он покривил здесь своею совестию в угоду Годунову, совершенно неосновательно. Патриарх тогда еще не мог знать об участии Годунова в убиении Димитрия, как не знали и другие архиереи: событие совершилось так недавно и не успело довольно огласиться, сам Годунов не открыл же Иову злых своих замыслов. Отвергнуть следственное дело или не доверять ему Иов не имел никакого основания, тем более что и митрополит Сарский Геласий, бывший в Угличе на следствии, засвидетельствовал пред Собором от имени царицы о виновности Михайла Нагого с братиею в убиении Битяговского. Если и могли патриарх и прочие архиереи узнать правду об этом деле, то разве только впоследствии, когда она сделалась известною многим».
    И увидел м. Макарий, что написано хорошо... И было утро, и был вечер...


4.
   И вышел Мальчиш-Кибальчиш на крыльцо. Смотрит он - небо ясное, ветер теплый, солнце к ночи за Черные Горы садится. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Мальчишу, будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет ветер не цветами с садов, не медом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Сказал он Аркадию Гайдару, а Гайдар усталый пришел.
     - Что ты? - говорит он Мальчишу. - Это дальние грозы гремят за Черными Горами. Это пастухи дымят кострами за Синей Рекой, стада пасут да ужин варят. Иди, Мальчиш, и спи спокойно.
     Ушел Мальчиш. Лег спать. Но не спится ему - ну, никак не засыпается…Хотел было почитать роман русского писателя Захара Прилепина «Санькя», опубликованный в 2006 году в издательстве «Ad Marginem», но вдруг вспомнил, что обещал Мальчишу-Плохишу прочитать книгу Егора Гайдара «Гибель империи». (Книгу эту подарил Плохишу один буржуин вместе с бочкой варенья да целой корзиной печенья). Читает Мальчиш-Кибальчиш да изумляется:  «Примеры, демонстрирующие неэффективность советской экономики, известны. Советский Союз добывал в 8 раз больше железной руды, чем США, выплавлял из этой руды втрое больше чугуна, стали из этого чугуна – вдвое больше. Машин из этого металла производил по стоимости примерно столько же, сколько США. В СССР потребление сырья и энергии в расчете на единицу конечного продукта было соответственно в 1,6 и 2,1 больше, чем в США. Средний срок строительства промышленного предприятия в СССР превышал 10 лет, в США – менее 2-х. В расчете на единицу конечного продукта СССР расходовал в 1980 г, стали – в 1,8 раза больше, чем США, цемента – в 2,3 раза, минеральных удобрений – в 7,6 раза, лесопродуктов – в 1,5 раза. СССР производил в 16 раз больше зерноуборочных комбайнов, чем США, при этом собирал намного меньше зерна и поставил себя в зависимость от его поставок по импорту.
М. Горбачев в докладе на Пленуме Центрального Комитета КПСС 16 июня 1986 г. говорит: «Каждая единица прироста национального дохода, промышленной и сельскохозяйственной продукции в сложившихся условиях требует от нас больше ресурсов. […] В настоящее время только в промышленности насчитывается около 700 тыс. незанятых рабочих мест. И это практически при односменной работе оборудования. При выходе на коэффициент сменности 1,7 число пустующих рабочих мест в промышленности превысит 4 млн. На их создание израсходовано десятки миллиардов рублей».
Идеи осуществления крупномасштабных, амбициозных и экономически не просчитанных проектов в сознании советских лидеров возникают регулярно. В 1963 г., когда страна уже начала закупать зерно за границей, Н. Хрущев предлагает вернуться к проекту строительства дороги из Комсомольска-на-Амуре на Сахалин.
    Многие проекты, в которые вкладывались значительные ресурсы, оказывались либо малоэффективными, либо бессмысленными. Характерный пример – мелиоративное строительство. По объему капитальных вложений эта отрасль опережала легкую промышленность...»   
     Странная получалась песня под которую Кибальчиш и уснул… И снилось Кибальчишу, как он тонет в «Соленом озере»… и не может проснуться. А рядом, на шарике воздушном, являя собой хорошую «Мишень для газетных киллеров», кружился ангел с детским личиком русского советского писателя Бори Камова (род. 1932 г.). И когда мальчишка Солоухин прицелился из рогатки ангелу в лицо, вдруг пролилась на Мальчиша-Кибальчиша благая весть: «Незадолго до первой чеченской кампании и задолго до 11 сентября 2001 года в Америке мы оказались во власти психологических террористов. На россиянах были опробованы давно заготовленные технологии дезинформации, приемы организации массовой паники и массовой истерии. Этот «психологический пластид» поступил из заграничного арсенала. Он был заготовлен на случай Третьей мировой войны и впервые в таких обширных масштабах его опробовали на бывших советских гражданах (чуть позднее «умное» ракетно-бомбовое оружие было применено против югославов и арабов). Были применены методы воздействия на сознание и подсознание «толпы». В частности, был использован так называемый комплекс родовой травмы. Он проявляется в предрасположенности нашего мозга к негативной информации, когда человек с готовностью верит, прежде всего, плохим новостям, даже если это противоречит здравому смыслу». И ангел Боря улетел… (а НТВ осталось…)

5.
 В тот день все находились в готовности.
 Манфред фон Рихтгофен (Красный барон(1892-1918)) проверил исправность своего мотора, подстраховываясь от очень неприятного приземления не по своей воле на другой стороне фронта, особенно в России. Манфред хорошо знал, как русские ненавидят немецких летчиков. И если поймают, то обязательно убьют. Однако, Манфред был уверен и в том, что немногочисленные русские летчики, как правило, быстро оказываются сбитыми. Пушки, которые Россия использовала против самолетов, были хорошими, но их насчитывалось слишком мало и потому в сравнении с полетами на западе пилотирование на востоке Манфред сравнивал с редким праздником.  Полеты в Маньевице нравились ему, и он совершал их постоянно.
Летая в свое удовольствие, Манфред и знать, не знал  о том, что за все время боев 1916 года Ставка неотступно требовала от главнокомандующего Юго-Западным фронтом Алексея Алексеевича Брусилова (1853-1926) во что бы то ни стало взять Ковель, и все перевозки направлялись на Ровно, то есть опять-таки к Ковелю, что, в конечном результате указывало на желание помочь и толкнуть Западный фронт, то есть главнокомандующего армиями Западного Фронта Алексея Ермолаевича Эверта (1957-1926). Иначе говоря, цель оставалась та же. А общие цели ставил  не Брусилов, а  Михаил Васильевич Алексеев (1957-1918), назначенный начальником штаба Верховного главнокомандующего после того, как император Николай II  принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего.
  К 1 августа для Брусилова уже окончательно выяснилось, что помощи от соседей, в смысле их боевых действий, он не получит; одним же фронтом Брусилова, какие бы они успехи ни одержали, выиграть войну в этом (1916) году нельзя. Несколько большее или меньшее продвижение вперед для общего дела не представляло особого значения; продвинуться же настолько, чтобы это имело какое-либо серьезное стратегическое значение для других фронтов, Брусилов никоим образом рассчитывать не мог, ибо в августе, невзирая на громадные потери, понесенные противником, во всяком случае большие, чем наши, и на громадное количество пленных, нами взятых, войска противника перед фронтом Брусилова значительно превысили его силы, хотя Брусилову и были подвезены подкрепления. Поэтому Брусилов продолжал бои на фронте уже не с прежней интенсивностью, стараясь возможно более сберегать людей, а лишь в той мере, которая оказывалась необходимой для сковывания возможно большего количества войск противника, косвенно помогая этим союзникам — итальянцам и французам.
Одна из причин, по личному убеждению Брусилова, не давших возможности овладеть Ковелем, помимо сильных подкреплений, подвезенных немцами, заключалась в том, что у них было громадное количество самолетов, которые летали эскадрильями в 20 и более аппаратов и совершенно не давали возможности нашим самолетам ни производить разведок, ни корректировать стрельбу тяжелой артиллерии, а о том, чтобы поднять привязные шары для наблюдений, и думать нельзя было. На все требования Брусилова увеличить количество наших самолетов, для Особой и 3-й армий в особенности, Брусилов получал неизменный ответ, что самолеты ожидаются, что некоторое количество находится уже в Архангельске, но что пропускная способность железных дорог не допускает их перевозки в настоящее время и, в общем, ему не следует ожидать их прибытия в более или менее скором времени. «Между тем наш воздушный флот был настолько слаб, - говорит Брусилов, - что почти не имел возможности подниматься, и потому точное расположение неприятельской артиллерии мне было неизвестно, а корректировать стрельбу тяжелой артиллерии на ровной местности, покрытой густым лесом, было невозможно. Вследствие этого наша метко стреляющая артиллерия не могла проявить своих качеств и надлежащим образом подготовлять атаку пехоты и гасить огонь неприятельской артиллерии, которая к тому же превышала нашу количеством… Другое неблагоприятное для наших успешных действий условие состояло в следующем. Прибывший на подкрепление моего правого фланга гвардейский отряд, великолепный по составу офицеров и солдат, очень самолюбивых и обладавших высоким боевым духом, терпел значительный урон без пользы для дела потому, что их высшие начальники не соответствовали своему назначению. Находясь долго в резерве, они отстали от своих армейских товарищей в технике управления войсками при современной боевой обстановке, и позиционная война, которая за это время выработала очень много своеобразных сноровок, им была неизвестна…».
Брусилов писал об этом Алексееву, но и ему было очень трудно переменить такое невыгодное положение дела. По власти главнокомандующего фронтом Брусилов имел право смещать командующих армиями, корпусных командиров и все нижестоящее армейское начальство, но гвардия с ее начальством были для Брусилова недосягаемы. Царь лично их выбирал, назначал и сменял, и сразу добиться смены такого количества гвардейского начальства было невозможно. Во время секретной переписки по этому поводу частными письмами Брусилова с Алексеевым на фронт Брусилова приехал председатель Государственной думы Родзянко и спросил разрешения посетить фронт, именно — Особую армию. Уезжая обратно, он послал Брусилову письмо, в котором сообщал, что вся гвардия вне себя от негодования, что ее возглавляют лица, неспособные к ее управлению в такое ответственное время, что они им не верят и страшно огорчаются, что несут напрасные потери без пользы для их боевой славы и для России. Это письмо было на руку Брусилову и он препроводил его при своем письме Алексееву с просьбой доложить царю, что такое положение дела больше нетерпимо и что он настоятельным образом просит назначить в это избранное войско, хотя бы только на время войны, наилучшее начальство, уже отличившееся на войне и выказавшее свои способности. В конце концов все вышеперечисленные лица были сменены, и командующим этой армией был назначен Гурко, человек безусловно соответствовавший этому назначению, но, к сожалению, было уже поздно…

6.
«Когда армии Юго-западного фронта в мае перешли в наступление, увенчавшееся огромным успехом — разгром нескольких австрийских армий, когда после взятия Луцка моя дивизия («железных» СТРЕЛКОВ) – вспоминает Антон Иванович Деникин (1872-1947) - большими переходами шла к Владимир-Волынску, —я, да и все мы, считали, что в нашем маневре — вся идея наступления, что наш фронт наносит главный удар».
Впоследствии оказалось, что нанесение главного удара предназначено было Западному фронту, а армии Брусилова производили лишь демонстрацию. Штаб хорошо сохранил тайну. Там, в направлении на Вильну собраны были большие силы, небывалая еще у нас по количеству артиллерия и технические средства. Несколько месяцев войска готовили плацдармы для наступления. Наконец, все было готово, а успех южных армий, отвлекая внимание и резервы противника, сулил удачу и западным.
И вот, почти накануне предполагавшегося наступления между главнокомандующим Западньм фронтом генералом Эвертом и начальником штаба Верховного главнокомандующего, генералом Алексеевым происходит исторический разговор по аппарату, сущность которого заключается приблизительно в следующем:
А. Обстановка требует немедленного решения. Вы готовы к наступлению, уверены в успехе?
Э. В успехе не уверен, позиции противника очень сильны. Нашим войскам придется наступать на те позиции, на которых они терпели раньше неудачи...
А. В таком случае, делайте немедленно распоряжение о переброске войск на Юго-западный фронт. Я доложу государю.
И операция, так долго жданная, с таким методическим упорством подготовлявшаяся, рухнула. Западные корпуса к нам опоздали. Наше наступление захлебнулось. Началась бессмысленная бойня на болотистых берегах Стохода, где, между прочим, прибывшая гвардия потеряла весь цвет своего состава.
А Восточный германский фронт переживал тогда дни смертельной тревоги…


    И так, после кровопролитных боев лета и осени 1916 года, к зиме на большей части фронта операции затихли. Войска укрепляли с обеих сторон занятые ими рубежи, готовились к зимовке, налаживали тыл и пополняли убыль в людях, лошадях и материальной части за истекший боевой период.
     «Двухлетний тяжелый опыт войны не прошел даром: - пишет Петр Николаевич Врангель (1878-1928), -  мы многому научились, а дорого обошедшиеся нам недочеты были учтены. Значительное число старших начальников, оказавшихся не подготовленными к ведению боя в современных условиях, вынуждены были оставить свои посты: жизнь выдвинула ряд способных военачальников. Однако протекционизм, свивший себе гнездо во всех отраслях русской жизни, по-прежнему сплошь и рядом выдвигал на командные посты лиц далеко не достойных. Шаблон, рутина, боязнь нарушить принцип старшинства все еще царили, особенно в высших штабах».
    Со всем этим армия все еще представляла собой грозную силу, дух ее был все еще силен и дисциплина держалась крепко. Петру Николаевичу были  неизвестны случаи каких-либо беспорядков или массовых выступлений в самой армии и для того, чтобы они стали возможными, должно было быть уничтожено само понятие о власти и дан наглядный пример сверху возможности нарушить связывающую офицеров и солдат присягу.
    Двухлетняя война не могла не расшатать нравственные устои армии. Нравы огрубели; чувство законности было в значительной мере утеряно. Постоянные реквизиции — неизбежное следствие каждой войны — поколебали понятие о собственности. Все это создавало благоприятную почву для разжигания в массах низменных страстей, но, необходимо было, чтобы искра, зажегшая пожар, была бы брошена извне.
    В этом отношении много старались те многочисленные элементы, которыми за последние месяцы войны обрастала армия, особенно в ближайшем тылу; "земгусары", призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности, заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии, главным образом, прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из "интеллигенции".
    Офицерство и главная масса солдат строевых частей, перед лицом смертельной опасности, поглощенные мелочными заботами повседневной боевой жизни, почти лишенные газет, оставались чуждыми политике. Часть строевого офицерства лишь слабо отражала настроения, слухи и разговоры ближайших крупных штабов. Конечно, высший командный состав не мог оставаться безучастным к той волне общего политического неудовольствия и тревоги, которая грозно нарастала в тылу, и, несомненно, грозила отразиться на нашем военном положении.
    Становилось все более и более ясным, что там, в Петербурге, неблагополучно. Беспрерывная смена министров, непрекращающиеся конфликты между правительством и Думой, все растущее количество петиций и обращений к Государю различных общественных организаций, требовавших общественного контроля, наконец, тревожные слухи о нравственном облике окружавших Государя лиц, — все это не могло не волновать тех, кому дороги были Россия и армия.
    Одни из старших начальников, глубоко любя родину и армию, жестоко страдали при виде роковых ошибок Государя, видели ту опасность, которая нарастала и, искренне заблуждаясь, верили в возможность "дворцового переворота" и "бескровной революции". Ярким сторонником такого взгляда являлся начальник Уссурийской конной дивизии генерал Крымов, в дивизии которого Петр Врангель в то время командовал 1-ым Нерчинским казачьим Наследника Цесаревича полком. Выдающегося ума и сердца человек, один из самых талантливых офицеров генерального штаба, которых приходилось встречать Петру Николаевичу на своем пути, Крымов последующей смертью своей и предсмертными словами: "я умираю потому, что слишком люблю родину", — доказал свой ПАТРИОТИЗМ. В неоднократных спорах с Петром Врангелем в длинные зимние вечера Крымов доказывал ему, что так дальше продолжаться не может, что мы идем к гибели и что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя "дворцовым переворотом"...

    Генерал-майор Крымов не был космополитом, а потому всю жизнь  любил одну единственную Родину!, но Родина влюбилась в боль-шевика… А что же может быть страшнее боли безответ(ствен)ной любви? Генерал Крымов не знал и покончил с собой в 1917 году после неудачного корниловского выступления… не желая допустить мысли о том, что Родина была лишь фантомом, применительно к которой позволено все, поскольку она – лишь эманация неких сил и начАл, а не такой же человек, как он сам… или, например, как «Самодержец пустыни» барон РФ Унгерн-Штернберг! Ну, в крайнем случае, такой как Захар Прилепин, убежденный в том, что «Люди плана Алексея Кудрина и его круга религиозно убеждены, будто миром управляет экономика, платежеспособность, финансовые манипуляции, желание хлеба, зрелищ и нового айфона».
    Захар не глупее Джорджа Оруэлла, упрекавшего Герберта Уэллса в неспособности, (или, в нежелании) «понять, что национализм, религиозное ИСС(о)ТУПЛЕНИЕ и феодальная верность знамени – факторы куда более могущественные, чем то, что сам Уэллс называл ясным умом» и потому Захар прекрасно понимает: «Миром управляет Моторола! Миром управляют лётчики и мотоСТРЕЛКи, сепаратисты и ополченцы, в мире всё сильнее желание реванша, имперские амбиции, месть и ярость».

    Однако, каким бы боком не повернулась к «Великой степи» Родина, Леонид Юзефович замечает: «Не подозревая о существовании Константина Леонтьева, «русского Ницше», (будущий Белый генерал, буддист и муж китайской принцессы) Унгерн  мог бы повторить его признание: «Я ужасно боялся, что при моей жизни не будет никакой большой войны»… Первая Мировая война, как ни одна до нее, породила надежды на грядущее обновление мира, и Унгерн, может быть, подобно Томасу Манну, призывавшему войну как «очищение и кару», надеялся, что в стальном вихре исчезнет лицемерная буржуазная культура Запада, что сила положит конец власти капитала и избирательной урны. Кроме того, Унгерну просто хотелось воевать, не важно, с кем и за что… Некто “Ignota” писал: “Его письма родным с фронта напоминали песни трубадура Бертрана де Борна: они дышали беззаветной удалью, опьянением опасности. Он любил войну, как другие любят карты, вино и женщин”.
    Однако чтобы любить не войну вообще, а именно эту войну с ее загаженными окопами, вшами и разъедающим сознанием бессмысленности происходящего, надо было обладать извращенным чувством жизни, если не ненавистью к ней. Патриотизмом, верностью родовым традициям или чтением Ницше храбрость Унгерна объяснить нельзя. Рассказывали, будто в атаку он скакал, как пьяный или “как лунатик, с застывшими глазами и качаясь в седле”. Если это и гипербола, его способность наслаждаться “опьянением опасности” сомнению не подлежит. Люди такого сорта невыносимы в мирной жизни, незаменимы на войне, но опасны даже там».
     Тем не менее, нельзя допускать, что Унгерн, после просмотра фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня» (1979), а вернее, после  прочтения книги «Так говорил Заратустра», мог бы вслед за Сальвадором Дали сформулировать собственное мнение о Ницше: «Да он же слабак, дал слабину и позволил себе стать безумцем, хотя главное тут не сойти с ума!» И Красносельцев, лишенный всякого художественного воображения, этого не допускал.


7.
Но способна ли белая «Волна погасить ветер»? Ветер... раскаленный до красна!
Алексеев осенью 1916 г. тяжко заболел и лечился в Севастополе, не прекращая, однако, связи со Ставкой, с которой он сносился по прямому проводу.
В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета.
Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который по его пессимистическому определению "итак не слишком прочно держится", и просил во имя сохранения армии не делать этого шага.
Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося переворота.
К сожалению Деникин не знает, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась.
Пока трудно выяснить детали этого дела. Участники молчат, материалов нет, а все дело велось в глубокой тайне, не проникая в широкие армейские круги. Тем не менее, некоторые обстоятельства стали известны.
Целый ряд лиц обращались к государю с предостережением о грозившей опасности стране и династии, в том числе Алексеев, Гурко, протопресвитер Шавельский, Пуришкевич, великие князья Николай и Александр Михайловичи и сама вдовствующая императрица.
После приезда в армию, осенью 1916 года, председателя Государственной Думы Родзянко, в дивизии Антона Деникина распространилось письмо его к государю; оно предостерегало царя о той огромной опасности, которая угрожает трону и династии, благодаря гибельному участию в управлении государством Александры Феодоровны.
Одно из подобных "вмешательств" Родзянки вызвало высочайший выговор, переданный письменно председателю Государственной Думы по приказанию государя генералом Алексеевым. Это обстоятельство, между прочим, весьма существенно отразилось на последующих отношениях этих двух государственных деятелей...

8.
«Но страшная правда истории такова – вдруг услышал Красносельцев пронзительный крик сопредседателя движения антимайдан Николая Старикова: именно ПАТРИОТ, черносотенец и монархист Василий Витальевич Шульгин (1878-1976) вместе с лидером либералов-октябристов Гучковым принимал отречение царя в феврале 1917 года. И это было логическим финалом, а не отправной точкой. Шульгин, как и многие другие, блокируется с прозападными политиканами в стремлении изменить власть и «отодвинуть» в сторону Николая II. Именно союз недалеких патриотов и прозападных либералов разрушил Россию в 1917 году». И конечно, Стариков мог бы долго и звонко рассказывать доверчивому прихожанину всю правду про-западных либералов, да только горький ком. партии подкатил к гоэрлу… когда боевой, словно Брюс, ЛИдер либерально-демократической партии в прямом эфире выплеснул в лицо… писателю Александру Проханову: «ВЫ ВРАГИ РУССКОГО НАРОДА». И в этот миг Захар, босиком шагающий по зеленому бархату «Русской весны» подумал: «Кажется дождь собирается». А в ДАЛИ над чудовищными блоками высокой травы, имеющей текстуру сухого куста, уже собирались грозовые тучи русофобии. И все же  эти ТУЧИ БЫЛИ бессильны перед человеком, уверенно шагающим по   своей главной линии…
Крипер и Эндермен насторожились. Их планы рушились… По заданию госдепа Крипер и the AND(ЕР)мен должны были встретиться на(в) Украине с Трофимом Лысенко и узнать секрет изготовления костной муки… Ведь качественную высокую траву американские фермеры могут вырастить  на блоках травы, только использовав на них костную муку… да только бы не слышать ГУЛ Ада…

9.
   Конечно, уж лучше «страшная правда истории», чем страшная правда современности. Великий русский физиолог Иван Петрович Павлов (1849-1936) исследуя в 1918 году «Русский ум», заметил: «У нас (русских) есть любопытство, но мы равнодушны к абсолютности, непреложности мысли. Или из черты детальности ума мы вместо специальности берем общие положения. Мы постоянно берем невыгодную линию, и у нас нет силы идти по главной линии. Понятно, что в результате получается масса несоответствия с окружающей действительностью…. Ум есть познание, приспособление к действительности. Если я действительности не вижу, то как же я могу ей соответствовать?» 
     Но то, что в  высказывании Ивана Павлова может вызвать оскорбление чувств верующих, то у английского писателя Оскара Уайльда (1854-1900) вызвало бы только озабоченность. Известно, как Уайльд болезненно переносил «Упадок лжи». «Способность думать – говорил он, голосом Вивиэна, - самое нездоровое , что существует под солнцем, и люди от этого умирают точно так же, как от физических недугов». И радостно добавлял: «К счастью, уж у нас в Англии эта способность не заразна. Своим превосходным физическим здоровьем наш народ полностью обязан глупости, сделавшейся национальным свойством». Однако, его друг Сайрил был уверен в том, что политические деятели Англии уж точно не допустят упадка лжи.

     Еще долго кружился над Москвою назойливый голос Николая Старикова и едва уловимым запахом наполнял российские, богом забытые, окраины. И многим становилось ясно что, «Господь дал Василию Витальевичу Шульгину долгую жизнь – он умер во Владимире на 99-м году жизни. Его воспоминания – это нерв истории. И урок всем русским патриотам. Нельзя разрушать свое государство, нельзя объединяться с врагами России в борьбе с властью, даже если она вам не нравится. Те, кто придут на волне крушения страны, всегда будут еще хуже.  Мы уже пережили это в 1917 году. Мы пережили это в 1991 году. Два раза за один век внешние силы при помощи внутренних предателей уничтожали и разрушали Русское государство. И два раза нам удавалось вновь стать сильными, вновь встать на ноги. Ленина сменил Сталин, Горбачева и Ельцина сменил Путин. Дважды мы прошли по лезвию ножа, заглянув за край исторической пропасти. Дважды нам невероятно повезло. Не стоит искушать судьбу в третий раз. Берегите Россию…»


10.
   Тверской бульвар был почти таким же, как и несколько лет  назад,  когда Красносельцев последний раз его видел - опять был  февраль,  сугробы  и  мгла,  странным образом проникавшая даже  в  дневной  свет.  На  скамейках  сидели  те  же неподвижные старухи, (на тех же газетах, разрывающих SOSнание словно «лимонка») стерегущие пестро одетых детей, занятых затяжной сугробной войной; вверху, над черной сеткой ветвей, серело то же  небо, похожее на ветхий, до земли провисший под тяжестью спящего ОМОН Ра матРАц.

   Была в прочем и разница. И пристально вглядываясь в  эту большую и крайне привлекательную разницу, Красносельцев вдруг вспомнил, как  Карл Маркс (1818 - 1883) однажды рассказал по-немецки русскому публицисту Павлу Абрамовичу Берлину (1878, Ростов-на-Дону - 1962, Париж) о том, что целью либеральной буржуазии является завоевание государственной власти, а не какое-либо «благо народа». «Но народ, или, заменяя это расплывчатое, неопределенное выражение более ясным,  (мем) ПРОЛЕТАРИАТ рассуждает совершенно иначе, чем это воображают себе в духовном ведомстве. Пролетариат вовсе не задается допросом о том, является ли для буржуазии народное благо главною или второстепенною вещью, стремиться ли ОНА или нет воспользоваться пролетариатом, как пушечным мясом. Пролетариат спрашивает не о том, чего буржуазия хочет, а о том, что она вынуждена делать. Пролетариат лишь спрашивает, когда он лучше может лучше достигнуть своих целей – при теперешнем ли строе с господством бюрократии или при господстве буржуАЗИИ, которого добиваются ЛИБЕРАЛЫ. Для ответа на этот вопрос пролетариату достаточно сравнить политическое положение Англии, Франции и Америки с соответствующим положением в Германии. Тогда он убедится, что господство буржуазии не только доставляет новые орудия для борьбы против буржуазии, но и ставит его в совершенно новое положение, положение признанной партии».
Таким образом, Красносельцев, как впрочем, и Павел Берлин в (1909 г.) прекрасно знал не только «Карла Маркса и его время», но и то, что  в период 1845-1847 гг. марксизм уже вполне сложился в определенное  и обособленное течение социально-политической мысли и деятельности. Порвав с утопическим социализмом, разоблачив его теоретическую несостоятельность и практическую беспомощность, марксизм занялся пересмотром отношения социалистов к буржуазной демократии и в этой области сказал свое новое и веское слово. Маркс ясно показывал, что буржуазия ведет политическую борьбу с абсолютизмом, повинуясь своим определенным классовым интересам, но он в тоже время показал, что пролетариат, в силу своих классовых интересов, должен поддержать буржуазию в ее борьбе с абсолютизмом, должен помочь буржуазии возможно скорее и возможно полнее разбить и похоронить старый самодержавный строй…

       Но, что значит для матушки-России, «похоронить старый самодержавный строй»? Страшно подуМАТЬ… а весна то не за бугром! Настоящая РУССКАЯ ВЕСНА! И, казалось бы, подкрадывается время преисполниться оптимизмом, да только как-то тревожно на душе у  начальника ЖЭУ №2 Ивана Комкова. «Весна приходит – появляются проблемы, – сетует Иван Комков – Снег тает, и весь старый мусор – наружу». А ведь не каждый Володя, будь он трижды Ульяновым, готов отправиться в субботний апрельский день на НТВ, да повытаскивать из креативных глазниц  бревна похоти… и эротические сцены не  возбуждают их воображение, а потому и сидят неподвижные старухи  в неподвижной своей мудрости. Они уверенны: «Обвиняемая в убийстве ребенка Гюльчехра Бобокулова производит впечатление невменяемого человека, поэтому к ее словам следует относиться с осторожностью…» (Такое же мнение, высказал и пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков). И с пониманием старухи качают головами, когда узнают, что  Дмитрию кажется очевидным, (хотя он может ошибаться, ведь он не эксперт и не судья, «НО ОЧЕВИДНО, что речь идет о совершенно невменяемой женщине».  И когда он добавляет, что по-человечески воспринимает ее обвинения в бомбежках мусульман, высказанные в адрес президента Владимира Путина, как неадекватные, старушки достают платочки… но, Представитель Кремля призывает их «не торопиться с выводами, пока продолжается следствие». И добавляет, что по-прежнему хлебно-солидарен с федеральными телеканалами, решившими не показывать сюжеты о няне-убийце. Но вот мимо старушек проходит незнакомец Эдуард, (Лаймон Фреш в его левой руке) и неподвижные старушки замолкают, прорабатывая     свою версию…  и только по версии СКР, утром 29 февраля няня убила четырехлетнюю девочку, отрезала ей голову и, упаковав в пакет, положила в рюкзак, после чего подожгла квартиру. А незнакомец, проходя мимо старушек, ловит себя на мысли и понимает, как и официальный представитель СКР Владимир  Маркин, что Бобокуловой диагностирована шизофрения и она пройдет психиатрическую экспертизу, а потому к ее словам нужно относиться с осторожностью…
    И тогда старушки осторожно начинают двигаться в направлении своих подъездов, чтобы рассказать своим внукам, своим Захарам, своим ПриЛениным о том, что «Российским мусульманам нет места в мире ИГИЛ». И Захар(ы) все поймут и скажут своим детям: «Российские мусульмане, живущие в Татарстане, в Дагестане, в Чечне и т.д., должны отдавать себе отчёт, что в том мире, который строит ДАИШ, места им не найдётся. Они уничтожат всю ту систему, которая сегодня сложилась в российском мусульманском мире. В каком-то смысле сегодня происходит мусульманская революция, которая может разнести весь тот мусульманский мир, который в России был выстроен в течение последних 500 лет. И крымские татары, и все представители мусульманского мира в России должны быть первыми противниками этого, потому что они туда не впишутся. Туда не впишутся Татарстан со своей нефтью, Чечня с Кадыровым, Дагестан со своими кланами».
И какой-нибудь СОоБРазительный ребенок, постреливая революционно-левацко-консервативным взглядом по сторонам нео(жид)анно заметит, как не вписался в перпендикулярную реальность ИДИШа один из идеологов русского националистического движения,  общественный деятель  и консервативный публицист Михаил Осипович Меньшиков (1859 – 1918 гг.). Михаил Осипович никогда не читал «Протоколы арабских мудрецов», однако 14 сентября 1918 года был арестован сотрудниками ВЧК на своей даче на Валдае… Супруге Михаила Осиповича сообщили, что  ее муж преступник. Он призывал к еврейским погромам. Но она  была уверена в том, что ее муж никогда не призывал к погромам: «Если он и порицал иной раз деяния евреев, то точно так же, как порицал и деятельность всех других людей, если она была во вред России...» Тогда  молодой чекист сказал ей: «Ваш муж писал за деньги...» Но бедная женщина заметила, что всякий берет деньги за свою работу: «И вы берете деньги за вашу работу. Во всяком случае я вас прошу не говорить мне дурного о моем муже». Но он не унимался: «У нас есть доказательства того, что он призывал к погромам. Вот они...» И он указал рукой на вырезки из старого номера "Нового времени", взятые при обыске. (20 сентября Михаил Осипович Меньшиков был расстрелян на берегу Валдайского озера…). Да только «Тень Убитого» Меньшикова легла на обвиняемую в убийстве православного ребенка Гюльчехру Бобокулову и прошептала:

Идет четверг. Я верю в пустоту.
В ней как в Аду, но более херово.
И новый Дант склоняется к листу
и на пустое место ставит слово.

    И вглядываясь через зарешеченное окошко в пустоту, видела Гюльчехра как вспыхивают на черном русском небе огненные слова Михаила Осиповича Меньшикова: «Кагальные вожаки прекрасно понимают, какая буря завязалась около обескровленного отрока Ющинского. Евреи чувствуют, что на этот раз им совсем не удалось обморочить христианство. Как бы ни раздували они неистовый иерихонский гвалт, сколько бы ни писали оглушительных статей в захваченной у христиан печати, сколько бы ни собирали подписей и митинговых резолюций, все же переубедить независимое христианство им не доведется. Напротив, именно этот скандальный гвалт, именно бессчетные способы замять дело, засыпать кровавую лужу золотом подкупа и грязью клеветы - именно все ухищрения евреев на этот раз произвели обратное действие. Они-то и убедили бесповоротно, что виновато все еврейство, иначе оно не заметало бы следов. А если еврейство виновато, если действительно кровь христианских младенцев нужна для изуверских жертвоприношений этого темного выходца из Азии, ненавидящего в лице Христа все христианство, то совершенно невероятно, чтобы христианское общество совсем-таки не очнулось и не приняло вовсе никаких мер. Евреи с ужасом видят, что сделали ошибку: если бы они хранили глубокое молчание о деле Бейлиса, то оно прошло бы, может быть, совершенно незаметно. Мало ли, сколько тысяч евреев ежегодно судятся в христианских судах за всевозможные мерзости и мало ли их выходят неуличенными. Но своим режущим уши галдежом евреи разбудили сонное христианство, заставили его протереть глаза, принудили вглядеться в дело - и стоило в него вглядеться, чтобы заволноваться, вспыхнуть острой жалостью к замученному мальчику и негодованием к его палачам. Что еще хуже, внимание к полузабытому изуверству евреев повело к исследованию этого изуверства, к собиранию ритуальных процессов в прошлом и восстановлению их в памяти». И безумная Гюльчехра заснула крепким, здоровым сном.

     Хотелось спать и Василию Шульгину, однако «Тень Убитого» не унималась: «В. В. Шульгин возмущается "убогим багажом" обвинительного акта. Но где же взять багаж более крупный? Все-таки это багаж, хоть и бедный, и имела ли право прокуратура бросить немногие доказательства потому только, что нет многих? Неужели погубленная жизнь ребенка (даже троих детей), неужели его предсмертный ужас и мучения так-таки ничего не стоят? Не стоят того, чтобы государственная власть поставила на суд даже немногие свидетельства, которые удалось добыть? Поразительно, до чего жалостлив г-н Шульгин, когда дело коснулось взрослого еврея, далеко не убитого, далеко не замученного, а только арестованного, не больше. Уже один арест Бейлиса заставляет г-на Шульгина кричать: "Вы сами совершаете человеческое жертвоприношение! Вы отнеслись к Бейлису как к кролику, которого кладут на вивисекционный стол! Господа, берегитесь! Есть храмы, которых нельзя безнаказанно разрушать!"» И все же Шульгину удалось уснуть… и только за утренним чаем Василий Шульгин узнал…

11.
    Ночью пришел ошарашивающий манифест. Газеты вышли с сенсационными заголовками : «Конституция».
     Кроме обычных членов семьи, за чаем был еще один поручик. Он был начальником караула, поставленного в усадьбе.
    Караул стоял уже несколько дней. «Киевлянин» шел резко против «освободительного движения»…Его редактор, профессор Дмитрий Иванович Пихно, принадлежал к тем немногим людям, которые сразу, по «альфе» (1905 г.), определили «Омегу» (1917 г.) русской революции…
     Резкая борьба «Киевлянина» с революцией удержала значительное число киевлян в контрреволюционных чувствах. Но, с другой стороны, вызвала бешенство революционеров. Ввиду этого, по приказанию высшей военной власти, «Киевлянин» охранялся…
    
(И было спокойно на душе N. Star-ikova однажды утром обнаруЖившего, как на ЗОЛОТОЙ случай и ТЕЛЕЦентр «ОСТанКИНО» обнесли по периметру колючей проволокой).

    Поручик, начальник караула, который пил чай (с лимоном,  Шульгиным и Пихно), был очень взволнован.
    –Конституция, Конституция ,– восклицал он беспомощно. –– Вчера я знал, что мне делать… Ну, придут,–я их должен не пустить. Сначала уговорами, а потом, если не послушают, – оружием. Ну, а теперь? Теперь что? Можно ли при конституции стрелять? Существуют ли старые законы? Или, быть может, меня за это под суд отдадут?
    Он нервно мешал сахар в стакане. Потом вдруг, как бы найдя решение, быстро допил.
   – Разрешите встать…
   И отвечая на свои мысли:
   – А все-таки, если они придут и будут безобразить,– я не позволю. Что такое конституция, я не знаю, а вот гарнизонный устав знаю… Пусть приходят…
    Поручик вышел. Д.И.(Пихно ) нервно ходил по комнате. Потом заговорил, прерывая себя, задумываясь, опять принимаясь говорить.
    – Безумие было так бросить этот манифест, без всякой подготовки, без всякого предупреждения… Сколько таких поручиков теперь, которые не знают, ЧТО ДЕЛАТЬ… которые гадают, как им быть «при конституции»… этот нашел свой выход…Дай бог, чтобы это был прообраз… чтобы армия поняла…
    Но как им трудно, как им трудно будет… как трудно будет всем. Офицерам, чиновникам, полиции, губернаторам и всем властям… Всегда такие акты подготовлялись… О них сообщалось заранее властям на места, и давались указания, как понимать и как действовать…А тут бухнули… как молотом по голове… и разбирайся каждый молодец на свой образец.

    А разве можно бухать... по голове? Тем более, если вы имеете дело с русским человеком! С каким-нибудь Карлом Марксом, - пожалуйста. Но только не с русским человеком...  Дали ему Конституцию, а как ему быть «при конституции» не сказали! Уж лучше б дали МОРРИСОНОВСКИЕ ПИЛЮЛИ!
     Ведь каждому молодцу известно, что если выпить такую пилюлю, то сразу становиться ясно как Монтескьё LVI занимался преимущественно социальным вопросом. Он нашел «самый легкий, самый простой путь» для его решения и предлагал свои МОРРИСОНОВСКИЕ ПИЛЮЛИ с самым елейным, наивно-бесстыдным шарлатанским пафосом! «Но самый легкий, самый простой путь для этого» (т. е. для решения социального вопроса), «это — принять октроированную 5 декабря прошлого года конституцию, пересмотреть ее, затем заставить всех присягнуть ей и, таким образом, придать ей силу. Это для нас единственный путь к спасению… Следовательно, тот, кто от всего сердца сочувствует страданиям своих бедных братьев, кто хочет накормить голодных и одеть нагих, — одним словом, тот, кто хочет разрешить социальный вопрос, — пусть не выбирает тех, кто высказывается против конституции» (Монтескьё LVI).

    Когда выпиваешь вторую пилюлю, становиться понятно почему  Карл Маркс  озлобился на Монтескьё LVI в 1849 году и даже начинаешь слышать голос Маркса:
     - Монтескьё LVI принимает  ОКТРОИРОВАННУЮ конституцию только для того, чтобы ее можно было вслед за тем пересмотреть и присягнуть ей. Милейший Монтескьё! Раз ты принял конституцию, ты будешь ее пересматривать, лишь исходя из ее собственных основ, т. е. ты будешь ее пересматривать лишь постольку, поскольку это будет угодно королю и второй палате, состоящей из захолустных юнкеров, финансовых баронов, высших чиновников и попов. Этот единственно возможный пересмотр предусмотрительно указан уже в самой октроированной конституции. Он заключается в отказе от конституционной системы и в восстановлении старого христианско-германского сословного строя.
      Кто не желает октроированной конституции, тот желает республики — и не просто республики, а красной республики! К сожалению, на наших выборах речь идет меньше всего о республике — а тем более о красной республике. Речь идет просто вот о чем:
    Стоите ли вы за старый абсолютизм вместе с подновленным сословным строем, или вы желаете буржуазной представительной системы? Хотите ли вы такого политического строя, который соответствовал бы «существующим социальным отношениям» прошлых столетий, или вам желателен политический строй, соответствующий «существующим социальным отношениям» вашего столетия?
   Итак, речь идет в данном случае меньше всего о борьбе против буржуазных отношений собственности — борьбе, которая происходит во Франции и подготовляется в Англии. Скорее речь идет о борьбе против такого политического строя, который подвергает опасности «буржуазные отношения собственности» тем, что отдает кормило государственного корабля в руки представителей «феодальных отношений собственности» — короля божьей милостью, армии, бюрократии, захолустных юнкеров и немногих связанных с ними финансовых баронов и мещан.
     С помощью октроированной конституции социальный вопрос разрешается в духе этих господ. Это не подлежит никакому сомнению.
    Что такое «социальный вопрос» в понимании чиновника? Это — сохранение его жалованья и его прежнего господствующего над народом положения.
     А что такое «социальный вопрос» в пониманий дворянства и дворянского крупного землевладения? Это — сохранение прежних привилегий феодального землевладения, захват дворянскими семьями самых доходных должностей в армии и на гражданской службе и, наконец, прямые подачки из государственной казны. Помимо этих ощутимых материальных и потому «священнейших» интересов господ «с богом за короля и отечество», речь идет для них, разумеется, также о сохранении тех социальных привилегий, которые отличают их породу от низшей породы буржуа, крестьян и плебеев. Старое Национальное собрание было разогнано именно потому, что оно осмелилось посягнуть на эти «священнейшие интересы». То, что упомянутые господа разумеют под «пересмотром» октроированной конституции, есть, как мы это показали выше, не что иное, как введение сословной системы, т. е. такого политического строя, который представляет «социальные» интересы феодальной знати, бюрократии и королевской власти божьей милостью.
     Повторяем, не подлежит никакому сомнению, что «социальный вопрос» разрешается октроированной конституцией в духе дворянства и бюрократии, т. е. что она дарит этим господам такую форму правления, которая обеспечивает эксплуатацию народа этими полубогами... Всякий наследственный король божьей милостью — это не отдельный индивидуум, это — воплощение старого общества внутри нового общества. Государственная власть в руках короля божьей милостью — это государственная власть в руках старого общества, существующего только лишь в виде развалин, это государственная власть в руках феодальных сословий, интересы которых глубоко враждебны интересам буржуазии. Но основой октроированной конституции является именно «король божьей милостью». Подобно тому как феодальные элементы общества видят в короле божьей милостью своего политического главу, так и король божьей милостью видит в феодальных сословиях свою социальную основу, пресловутый «оплот короны». Поэтому каждый раз, когда интересы феодалов и подвластных им армии и бюрократии сталкиваются с интересами буржуазии, королевская власть божьей милостью вынуждена идти на государственный переворот, и тогда подготовляется революционный или контрреволюционный кризис...»

 И Шульгин, и Пихно уже не говорили по существу. «Дело сделано. Назад не вернешь. Но долго ли продержится Россия без самодержавия – кто знает. Выдержит ли «конституционная Россия» какое-нибудь грозное испытание… «За веру, царя и отечество» – умирали, и этим создалась Россия. Но что– бы пошли умирать «за Государственную думу», – вздор.
Но это впереди. Теперь отбить штурм. Потому что будет штурм. Теперь-то они и полезут. Манифест, как керосином, их польет. И надежды теперь только на поручиков. Да, вот на таких поручиков, как наш. Если поручики поймут свой долг, – они отобьют…»
Но кто  поражал Шульгина? Мусульмане? Буддисты? Нет - это были евреи. Шульгин, (как и Пихно) недоумевал: «Безумные, Совершенно безумные люди. Своими руками себе могилу роют… и спешат, торопятся – как бы не опоздать… Не понимают, что в России всякая революция пройдет по еврейским трупам. Не понимают… Не понимают, с чем играют. А ведь близко, близко…»

12.
 Максим Каммерер, начальник сектора «Урал-Север» КОМКОНа-2, хорошо помнил это утро: серое, снежное, с настоящей вьюгой за окнами кабинета. Хорошо помнил, может быть, именно из-за контраста, потому что телом ОН БЫЛ (в отличие от основоположника гештальт-терапии Фредерика Перлза, который мог находиться одновременно и «Внутри и вне помойного ведра») ЗДЕСЬ (и сейчас), на зимнем Урале, и глаза его бессмысленно следили за струйками талой воды на стеклах, а перед мысленным взором его стояла черная, глухая осенняя ночь и мертвое тело Чапаева с никелированным маузером в руке.  покачивалось в фосфоресцирующей пене, накатывающейся на пологий азиатский («бухарский») песчаный берег. На  Чапаеве  был серый китель, перетянутый портупеей, папаха  с  косой  муаровой  лентой  и подшитые кожей черные галифе с тройным лампасом. На груди у него  блестела серебряная пентаграмма (Каммерер вспомнил, что Виктор Пелевин называл ее "Орденом Октябрьской Звезды"), а рядом с ней висел маленький черный бинокль…

«Когда все крысы убежали, корабль перестал тонуть» - подумал Каммерер и посмотрев в маленький черный бинокль, увидел «кровавого барона» Унгерна. На груди у него – ГеорГИЕВский крест, на ногах – перетянутые ремнями мягкие монгольские сапоги.  Унгерн садился на скамью… Устроители процесса показали себя неплохими режиссерами, и для большего театрального эффекта оставили Унгерну его княжеский дэли.
 Максиму Каммереру было известно, что Унгерн вел борьбу не просто с выскочками-болшевиками, а с очередной РЕИ(й)НкарНАЦИЕЙ тех демонических сил, которые , по его словам, создали  III Интернационал «три тысячи лет назад», в Вавилоне, и окончательно вОСТоржествовали после падения двух противостоявших им Великих Империй – Романовых и Цинов…
Согласно докладу Леонида Юзефовича, «В 1919-1920 годах, наездами бывая в Харбине, Унгерн часто встречался там с неким Саратовским-Ржевским, которого ценил за «светлый ум и благородное сердце», и доверял ему «свои сокровенные мысли». Суть их состояла в следующем. Примерно к исходу XIV века Запад достиг высшей точки расцвета, после чего начался период медленного, но неуклонного регресса. Культура пошла по «вредному пути»; она перестала «служить для счастья человека» и «из величины подсобной сделалась самодовлеющей». В эпоху, когда не было «умопомрачительной техники» и «чрезвычайного усугубления некоторых сторон познания», люди были более счастливы. Буржуазия эгоистична, под ее властью западные нации быстро движутся к закату, и русская революция – начало конца всей Европы. Единственная сила, могущая повернуть вспять колесо истории – кочевники азиатских степей, прежде всего монголы. Сейчас, пусть «в иных формах», они находятся на той развилке общего для всех народов исторического пути, откуда Запад когда-то свернул к своей гибели. Монголам и всей желтой расе суждена великая задача – огнем и мечом стереть с лица земли разложившуюся европейскую цивилизацию от Тихого океана «до берегов Португалии», чтобы на обломках старого мира воссоздать прежнюю культуру по образу и подобию своей собственной».

Когда местные чекисты во главе с Иваном Петровичем Павлуновским (1888-1937) готовили обвинение, они и предположить не могли, какой опасности подвергают себя…  Только  основатель и председатель Либерально-демократической партии России (ЛДПР) Владимир Вольфович Жириновский (до 1964 года — Эйдельштейн) мог бы остановить их.  «Урал, Урал, Урал! - сказал бы им человек, которого ничем невозможно остановить -  Там огромное количество залежей под землей. Это кладовая страны. Там огромное магнитное поле. Там вообще тупое население. Там дебилы живут. От Перми до Екатеринбурга – это население дебильное. Оно, может быть, здоровое, но если взять его по интеллекту – он тупой, до упора». Возможно, данное обстоятельство послужило поводом, для того, чтобы в июле 2000 года по инициативе генерал-майора Константина Павловича Петрова, кандидата технических наук, академика Международной Академии Информатизации, заслуженного связиста России, заслуженного испытателя космодрома Байконур, участника разработки и испытаний космической системы «Энергия-Буран» и других сложных комплексов. в г. Перми состоялся I съезд концептуальной партии…  Ведь, как говорил видный деятель советской  культуры, доктор филологических наук Алексей Фёдорович Лосев (1893 - 1988): «Ratio и Логос не могут встретиться на европейской почве, ибо «нельзя побеждать логизм неосозНАнНОстью и бесчувствием…»» И подумав, Лосев добавлял: «Если мы захотим, подводя итог сказанному, как можно покороче охарактеризовать внешнюю и внутреннюю сущность самобытной русской философии, то можно это сделать следующей фразой. Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным Ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижения иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом».

И Максим Каммерер вдруг подумал о «Внутренней и Внешней Монголии» в  загадочной душе Руси-Матушки и, опустив бинокль, вспомнил друга Карла Маркса,  немецкого философа Макса Штирнера (1806-1856), полагавшего, что  «Упорной борьбой монгольской расы люди создали небо; кавказское же племя (пока оно в своей монгольской окраске еще возилось с небом) взяло на себя противоположную задачу – низринуть небо обычаев, занялось небосокрушительством. Подкопаться под все человеческие постановления, дабы на очищенном месте выдвигать новое и лучшее, портить нравы, дабы на месте испорченных устанавливать новые и более совершенные, вот чем ограничивается задача кавказского племени. Но разве это то, к чему стремятся, и достигнуто ли тут исполнение самых крайних намерений? Нет, в этом созидании «лучшего» деятельность кавказского племени одержима монгольством. Она низвергает небо, чтобы сотворить на его месте новое, уничтожает старую власть, дабы возвести на престол новую, короче – она только исправляет. Но все-таки истинной целью, как бы она при каждом новом уклоне ни исчезала из глаз, – остается действительно совершенное низвержение неба, обычая и т. д., словом – защищенного только от мира человека, то есть отделенности в себе, или внутренней свободы, человека. Небом культуры человек старается отделить себя от мира, разбить его враждебную власть. Но эта небесная изолированность должна быть сломана, и истинное завершение штурма неба – это падение неба, его полное уничтожение. Исправление и реформирование – проявление монгольства в кавказце, так как он этим снова устанавливает то, что уже было раньше, а именно: утверждение, нечто общее, небо. Он питает непримиримейшую вражду к небу и все же ежедневно созидает все новые небеса; нагромождая небо на небо, он только подавляет одно другим: небо иудеев разрушает небо эллинов, небо христиан – небо иудеев, небо протестантов – небо католиков и т. д. Если сокрушающие небо люди кавказской крови сбросят с себя свою монгольскую кожу, то они похоронят благодушного человека под обломками громадного мира чувств похоронят обособившегося человека под его обособленным миром, вознесенного на небеса под его небом. И небо – царство духов, царство духовной свободы. Небесное царство – царство духов и призраков, нашло в спекулятивной философии свой настоящий облик. В ней оно было определено как царство мыслей, понятий и идей: небо населено мыслями и идеями, и вот это «царство духов» и есть истинная действительность».
Однако, соглашаясь с великим русским физиологом Иваном Павловым относительно «русского ума» (1918 г.), который «совершенно не применяет критики метода, т.е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность», Максим Краммер начинал понимать  причины страха некоторых индивидов перед «ЗАКУЛИСЬЕМ»…

13.
        Документ: «ДрожжИ».
Д а т а: 4 октября  93 года.
А в т о р:  Абрам Аронович Слуцкий, начальник Иностранного управления НКВД.
Т е м а 009: «ВИЗИт старой дамы».
С о д е р ж а н и е: Смерть ССР.
Президент!

Каммерер закрыл папку с грифом «Совершенно секретно», убрал ее в сейф и взглянул на часы.  В этот момент перед Каммерером возник Тойво Глумов…
    Каммерер Максим – психолог-практик. Когда Каммерер имел дело с каким-нибудь человеком, он, говоря без ложной скромности, в каждый момент очень точно чувстВОВАл душевное состояние его, направление его мыслей и очень неплохо предсказываю его поступки. Однако если бы Каммерера попросили объяснить, как это ему удается, а паче того, попросили бы  нарисовать, изложить словами, что за образ творится в его сознании, Каммерер бы оказался в весьма затруднительном положении. Как всякий психолог-практик, он был бы вынужден прибегнуть к аналогиям из мира искусства или литературы. Сослался бы на героев Шекспира, или Достоевского, или Строгова, или Микеланджело, или Иоганна Сурда.
Так вот, Тойво Глумов напоминал Каммереру мексиканца Риверу.  (Имеется в виду хрестоматийный рассказ Джека Лондона). По профессии Тойво Глумов был Прогрессором. Специалисты говорили Каммереру, что из него мог бы получиться Прогрессор высочайшего класса, Прогрессор-ас. У него были блестящие данные. Он великолепно владел собой, он обладал исключительным хладнокровием, редкостной быстротой реакции, и он был прирожденным актером и мастером имперсонации. И вот, проработав Прогрессором чуть больше трех лет, он без всяких на то видимых причин подал в отставку и вернулся на Землю. Едва закончив рекондиционирование, он сел на БВИ и без особого труда выяснил, что единственной организацией на планете Земля, могущей иметь отношение к его новым целям, является КОМКОН-2.
Он возник перед Каммерером в начале 90 - х, исполненный ледяной готовности вновь и вновь отвечать на вопросы, почему он, такой многообещающий, абсолютно здоровый, всячески поощряемый, бросает вдруг свою работу, своих наставников, своих товарищей, разрушает тщательно разработанные планы, гасит возлагавшиеся на него надежды… Ничего подобного Каммерер, разумеется, спрашивать у него не стал. Его вообще не интересовало, почему Глумов не хочет более быть Прогрессором. Каммерера интересовало, почему он вдруг захотел стать контр-Прогрессором, если можно так выразиться.
Максиму Каммереру запомнился его ответ. Тайво Глумов испытывает неприязнь к самой идее Прогрессорства. Глумов не стал углубляться в подробности. Просто он, Прогрессор, относится к Прогрессорству отрицательно. И там (он показал большим пальцем через плечо) ему пришла в голову очень тривиальная мысль: пока он, потрясая гульфиком и размахивая шпагой, топчется по булыжнику арканарских площадей, здесь (он показал указательным пальцем себе под ноги) какой-нибудь ловкач в модном радужном плащике и с метавизиркой через плечо прохаживается по площадям Свердловска. Насколько он, Тойво Глумов, знает, эта простенькая мысль мало кому приходит в голову, а если и приходит, то в нелепом юмористическом или романтическом обличье. Ему же, Тойво Глумову, эта мысль не дает покоя: никаким богам нельзя позволить вступаться в наши дела, богам нечего делать у нас на Земле, ибо «блага богов – это ветер, он надувает паруса, но и подымает бурю». (Потом Каммерер с большим трудом отыскал эту цитату – оказалось, она из Верблибена.)
Невооруженным глазом было видно – перед Максимом Каммерером фанатик…


14.   
   Весной 1920 года, журналист Галиен Марк вышел на рынок. Это был Сенной рынок. Галиен продавал несколько книг - последнее, что у него было.
   Холод и мокрый снег, валивший над головами толпы вдали тучами белых искр, придавали зрелищу отвратительный вид. Усталость и зябкость светились во всех лицах. Галиену не везло. Он бродил более двух часов, встретив только трех человек, которые спросили, что он хочет получить за свои книги, но и те нашли цену пяти фунтов хлеба за «Психические факторы цивилизации» непомерно высокой. Галиен вышел на тротуар и прислонившись  к стене  вспомнил одного из создателей американской социологической науки  Лестера Уорда (1841-1913), утверждавшего, что «как с точки зрения социального прогресса, так и с точки зрения индивидуального благополучия желательное заключается в в предоставлении свободы социальной энергии. Социолог требует ее, потому что она увеличивает прогрессивную силу общества. моралист должен бы требовать ее. Потому что она увеличивает счастье… Зло заключается только в трении, которое надо побороть или по крайней мере довести до минимума… Всякое ЗЛО – относительно. Всякая сила может причинить вред. Силы природы хороши или дурны, смотря по тому, на что они тратятся.  ВЕТЕР есть ЗЛО, когда он толкает корабль на скалы, он – благо, когда он надувает парус и подгоняет его на его пути». 

    Но кто знает, куда плывет корабль с алыми парусами? А впрочем, какая разница! Отто фон Бисмарк искренне ненавидел ЛИБЕРАЛЬНОЕ большинство палаты… (№), с искренним пренебрежением ОТТнОсился к парламентским институтам – несмотря на то, что именно в стенах Соединенного ландтага начался его подъем. Характерной чертой, во многом определявшей политическую карьеру Бисмарка, была способность ПЛЫТЬ ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ, отстаивать свои идеи даже тогда, когда, когда все, казалось, было на стороне его противников… Однако, председатель политического движения «В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки» (ДПА) Виктор Илюхин (1949-2011), не без основания убежденный в том, что «третьего президента ему не пережить», смотрел совсем в другую сторону, туда где не прекращалась «Война за Россию»(2012).  И видел Виктор Илюхин, как «В. Путин продолжил предательскую политику первого президента, постоянно идя на поводу у американцев… Президентство Путина было наполнено недопустимо большими компромиссами. Путин никогда не брался за решение сложных задач, предпочитая ПЛЫТЬ ПО ТЕЧЕНИЮ, подставляя ВЕТРУ СПИНУ, а не грудь. Древние мудрецы о таких говорили: «От тех, кто довольствуется тем, что есть, и повинуется судьбе, никогда не жди, что они проложат дорогу». У России действительно нет ясной и выверенной дороги в будущее, а хуже того – нет ЦЕЛИ, которую мы должны достичь». Когда же ветер сменил направление… и когда злой волк начал дуть: "Ф-ф-ф-у-у-у!", да так, что с крыши ЕР начали слетать соломинки, Виктора Илюхина уже не было.

     Справа от Галиена стояла старуха в бурнусе и старой черной шляпе с стеклярусом. Механически тряся головой, она протягивала узловатыми пальцами пару детских чепцов, ленты и связку пожелтевших воротничков. Слева, придерживая свободной рукой под подбородком теплый серый платок, стояла с довольно независимым видом молодая девушка, держа то же, что и Галиен, - книги. Девушка напевала какую-то странную песенку:

   Новых стихов не пишем.
   Этой эпохой дышим.
   Слышишь, в подвале мыши
   Вьют свои гнезда впрок

   Скоро придет на смену
   Серых и наглых племя,
   Это не наше время
   Пишет нам эпилог.

    (Мы интересуемся теми, кто отвечает нашему представлению о человеке в известном положении), поэтому Галиен решил перейти «Демаркационную полосу» и спросить девушку, хорошо ли идет ее маленькая торговля. Слегка кашлянув, она повернула голову, повела на него внимательными серо-синими глазами и сказала: "Так же, как и у вас".
    Они обменялись замечаниями относительно торговли вообще. Вначале она говорила ровно столько, сколько нужно для того, чтобы быть понятой, затем какой-то человек в синих очках и галифе купил у нее книгу Генри Форда "Моя жизнь, мои достижения"; и тогда она несколько оживилась.
   - Никто не знает, что я ношу продавать книги, - сказала она, доверчиво показывая мне фальшивую бумажку, всученную меж другими осмотрительным гражданином, и рассеянно ею помахивая, - то есть, я не краду их, но беру с полок, когда отец спит. Мать умирала... мы все продали тогда, почти все. У нас не было хлеба, и дров, и керосина. Вы понимаете? Однако мой отец рассердится, если узнает, что я сюда похаживаю. И я похаживаю, понашиваю тихонько. Жаль книг, но что делать? Слава богу, их много. И у вас много?
   - Н-нет, - сказал Галиен сквозь дрожь (уже тогда он был простужен и немного хрипел), - не думаю, чтобы их было много. По крайней мере, это все, что у меня есть
   - А вы знали, что первый в России пропагандист принципов Форда профессор Н. С. Лавров, который побывал на его заводах еще в 1916 г. и потом прочитал около 1500 публичных лекций о фордовском производстве, написал не только «конструктивистскую» утопию — идею построения коммунизма через фордизм, но и предисловие к «Жизни Г. Форда». Получилось довольно мило: «Генри Форд миллиардер-промышленник, инженер, коммерсант, кандидат в президенты Соединенных Штатов, ищет объяснений, если не оправданий, своей деятельности перед революцией в настоящей книге и себе. Фигура этого человека не может удивлять своей закрепощенностью мысли, наоборот, было бы странно видеть при всех условиях в нем обратное. Столкновения, которые приходилось иметь Форду с самим собой, не проходили для него незаметно, и он находил им легковесные объяснения: все люди разные, равенства быть не может, даже два Форда не равны друг другу, – замечает автор, не видя в своем признании себе же приговор. Этот колосс, кажется, и поднялся в наше время для того только, чтобы на вершине капитализма его же и обрушить…»
  - И Форды могут ошибаться! – заметил Галиен.
  - Но здесь виРУС… Ведь Форд пишет: «Природа наложила вето на всю Советскую РесПУблику. Ибо она пыталась попрать законы Природы… Причина краха большевизма кроется не в экономических неудачах. Не имеет никакого значения, в чьих руках находится промышленность – частных лиц или государства; не играет никакой роли, как называются выплаты рабочим – жалованье или дивиденды; абсолютно несущественно, предписывается ли, как человеку есть, одеваться и где жить, или позволяется питаться, одеваться и жить так, как ему хочется. Это всего лишь вопрос деталей. Нежизнеспособность большевизма обусловлена чрезмерным волнением и суетой по поводу именно таких деталей. Большевизм потерпел крах, потому что являлся системой одновременно и противоестественной, и безнравственной».
   - А как же американская система? Она что – идеальна?
   - Форд и говорит: «Наша система выдержала испытание. Она идеальна? Конечно нет, ни в коем случае! Слишком громоздка? Бесспорно. По всем параметрам выходит, что она давным-давно должна была рухнуть. Но этого не происходит, поскольку данная система сообразуется с определенными хозяйственными и МОРАЛЬНЫМИ основами». - Вы меня троллите? Форд был явным русофобом.

   Она взглянула на Галиена с наивным вниманием, - так, набившись в избу, смотрят деревенские ребятишки на распивающего чай проезжего чиновника, - и, вытянув руку, коснулась голым кончиком пальца воротника его рубашки. Одет  Галиен (как ему казалось)  был безобразно и безвкусно - на нем было грязное английское пальто  с  широким хлястиком, военная - разумеется, без кокарды - шапка вроде той, что  носил Александр Второй, и офицерские сапоги. На рубашке, как и на воротнике его пальто, не было пуговиц, он их потерял, не пришив других, так как давно уже не заботился о себе, махнув рукой как прошлому, так и будущему.
- Вы простудитесь, - сказала она, машинально защипывая поплотнее платок, и Галиен понял, что отец любит эту девушку, что она балованная и забавная, но добренькая. - Простудитесь, потому что ходите с расхлястанным воротом. Подите-ка сюда, гражданин.
    Она взяла книги подмышку и отошла к арке ворот. Здесь, с глупой улыбкой подняв голову, Галиен допустил ее к своему горлу. Девушка была стройна, но значительно менее его ростом, поэтому, доставая нужное с тем загадочным, отсутствующим выражением лица, какое бывает у женщин, когда они возятся на себе с булавкой, девушка положила книги на тумбу, совершила под жакетом коротенькое усилие и, привстав на цыпочки, сосредоточенно и важно дыша, наглухо соединила края его рубашки вместе с пальто белой английской булавкой.
    - Ну вот. - Девушка критически посмотрела на свою работу и хмыкнула. - Если верить Питеру Ф. Друкеру, новый менеджмент, который не был изобретением Генри Форда-младшего, а был заимствован у главного конкурента Ford, компании General Motors, заодно с  ее управленческой верхушкой… (однажды) спас умирающего! Все. Идите гулять. – Снег закончится… НЭП закончиться… Сталин покончит и с новой буржуАзией и  с большевизмом…
     Галиен рассмеялся и удивился. Не много он встречал такой простоты. Мы ей или не верим или ее не видим; видим же, увы, только когда нам плохо.  Галиен взял ее руку, пожал, поблагодарил и спросил, как ее имя.
    - ВИЗИ! - ответила она, с жалостью смотря на него. - Только зачем? Впрочем, запишите наш адрес, может быть, я попрошу вас продать «Возвращенный АД».

   Галь записал, с улыбкой поглядывая на ее указательный палец, которым, сжав остальные в кулак, водила она по воздуху, учительским тоном выговаривая цифру за словом. Затем их обступила и разъединила побежавшая от конной облавы толпа. Галиен уронил книги, когда же их поднял, девушка исчезла.

   15.
   Ночевал Галь в одном из кабинетов пустующих палат Центрального Банка, где двести шестьдесят комнат стоят как вода в пруде, тихи и пусты. Кабинет был с одной дверью, камином и телефоном. Мебель почти отсутствовала; единственное, на что можно было лечь или сесть, это - скальпированный диван без ножек; обрывки срезанной кожи, пружины и волос торчали со всех сторон. В нише стены помещался высокий ореховый шкаф: он был заперт. «Единственный и его собственность» - подумал Галь, выкурил папиросу - другую, пока не привел себя к относительному равновесию, и занялся устройством ночлега.
    У Галиена был огарок свечи, вещь совершенно необходимая в то время, когда лестницы не освещались. Хотя тускло, но Галь озарил им холодную высоту помещения, после чего, заложив ямы дивана бумагой, изголовье нагромоздил из книг. Пальто служило ему одеялом. Следовало затопить камин, чтобы смотреть на огонь. Вскоре пачки счетов и книг загорелись в этом большом камине сильным огнем, сваливаясь пеплом в решетку. Пламя шевелило мрак раскрытых дверей, уходя в отдаление тихой блестящей лужей.
   Но бесплодно тайно горел этот случайный огонь. Он не озарял привычных предметов, рассматривая которые в фантастическом отсвете красных и золотых углей, сходим мы к внутреннему теплу и свету души. Он был неуютен, как костер вора. Галь лежал, подпирая голову затекшей рукой, без всякого желания задремать. Все его усилия в эту сторону были бы равны притворству актера, укладывающегося на глазах толпы, зевая, в кровать. Кроме того, он хотел есть и, чтобы заглушить голод, часто курил.
   Галиен лежал, лениво рассматривая огонь и думал о немецком философе Максе Штирнере (1806-1856),  умершему в такой нищете, что только благодаря заботам бывших товарищей был похоронен не за государственный счет.    И зазвучал в полусонном сознании Галиена голос Штирнера: «Буржуазия – дворянство заслуги; "за заслуги – венец" – ее девиз. Она боролась против "ленивого" дворянства, ибо после нее, трудолюбивого, трудом и заслуги приобретенного дворянства, свободен уже не тот, кто свободен "от рождения", но также и не Я, а "заслуженный", хороший слуга (своего короля, государства, народа в конституционном государстве). Службой приобретают себе свободу, то есть приобретают "заслуги", даже если бы служили... Мамону. С буржуазией начинается либерализм. Всюду хотят ввести "разумное", "своевременное" и т.д. Следующее определение либерализма, сказанное будто бы в похвалу ему, вполне его характеризует: "Либерализм не что иное, как разумное познание, приложенное к существующим обстоятельствам". Цель его – "разумный порядок", "нравственное поведение", "ограниченная свобода", а не анархия, не беззаконие и своеобразность. Но когда господствует разум, гибнет личность». А Галиен не хотел погибать… И Штирнер продолжал: «У врат нового мира стоит «БОГОЧЕЛОВЕК». Рассыплется ли в прах в конце этой эпохи Бог в богочеловеке, и может ли действительно умереть богочеловек, если умрет в нем только Бог?» На этот вопрос мог бы ответить только Ницше…

    Но в этот момент, словно читая Галиену «Письма к русской нации (1907)» тихим голосом заговорил Михаил Осипович Меньшиков (1859 - 1918) : «Тарас Скотинин, Митрофанушка - сразу два поколения СВИНО-ЧЕЛОВЕКОВ, занятых только желудочными, только половыми вопросами. Пусть наряду с ними еще возможны благородные типы: накопленная сила духа тратится не тотчас, - но уже значительная, может быть, преобладающая часть дворянства пала со своей служилой высоты. Чуть послужив, дождавшись чина поручика или корнета, дворяне выходили в отставку, ехали в родовые усадьбы, опускались в перины и пуховые подушки, толстели, брюхатели среди дворовых гаремов. От лютой скуки пили, ели, спали, зевали, кутили, доходили до беспробудного пьянства и непотребства… В "Бригадире" вы уже читаете, с каким презрением молодежь, понюхавшая Европы, относится к своей родине. Тут момент величайшего перелома в истории: аристократы, защитники страны, герои по профессии, каким-то колдовством начинают питать презрение к святыне, служение которой до этого составляло смысл их жизни… Ведь в самом деле все это было. Старики это еще помнят из живых воспоминаний, молодежь может прочесть миллион свидетельств, не оставляющих сомнения. Разве только огромные таланты вроде Пушкина и его школы не поддавались растлевающему влиянию крепостного свинства. Талант, как золото, не окисляется, не ржавеет в щелочах. Но огромное большинство посредственных, освобожденных от труда людей вырождались в известные гоголевские типы. Из них Тентетников, как немного позже Обломов, были еще самыми симпатичными. Вглядитесь пристально в этот класс: какая колоссальная в нем совершилась перемена! В петровские, героические времена гербом аристократии мог служить национальный герб - орел. Грозное, сильное, зоркое, подвижное животное, наблюдавшее с высоты за двумя материками и как бы двухголовое, - таков был старый русский аристократ, отстаивавший Россию. Но хищная птица в эпоху Екатерины как будто начала перерождаться в толстое четвероногое, которому только бы есть да спать. Как в том толстокожем, что наказал Христос, у многих обеспеченных людей высшая жизнь замерла, свелась к жратве. В широких кругах полупросвещенной буржуазии нашей, неправильно именуемой дворянством, в Скотинине, в Обломове погасло мужество, поникла вера, поблекло истинное благородство. Что касается Обломова, то он - подобно несравненному г-ну Верховенскому-отцу - кончает ролью содержанца у сердобольной женщины. Заметьте, кому в "Бесах" принадлежит первая скрипка злодейства: сыну старого эстета и эпикурейца, сыну изящнейшей, строго выхоленной свиньи, если позволено сказать правду…»   
     Галь попытался представить себе, как можно, находясь далеко от Германии, объяснить свино-человеку, что  «Либерализм – это не что иное, как разумное познание, приложенное к существующим обстоятельствам"». И подумал: «Да, только как не объясняй, все равно для свино-человека ты останешься либерастом…»  И все же непонятно, почему свино-человек так жутко не любит «либеральное болото».
    Галь закурил. Присмотревшись хоРОШЕНько, можно было бы заметить, что «это не писателя Достоевского Меньшиков М. О.  так сильно любит. ЭТО ОН ТАК НЕНАВИДИТ РОССИЮ». Но увидел Галиен сквозь сигаретный дым не документальный фильм Би-би-си   о крушении Boeing в Донбассе, а увидел как исчезают, сужаясь, «широкие круги полупросвещенной буржуазии нашей» и появляется, взамен ушедших призраков, Эйфелева башня… Зацепившись за башню неосторожным взором Галь мог видеть,  как быстро и бурно развивалась авиация во Франции. Французский аэроклуб, основанный в 1898 году, стал первой организацией подобного рода в мире. На собраниях клуба выпивалось огромное количество шампанского, собрания проводились  «У Максима», в самом роскошном ресторане Парижа, уровень цен в котором обеспечивал только самую именитую клиентуру. Большинство членов клуба уже добились успеха в производстве автомобилей и других отраслях промышленности. Полеты стали фантазией богатых промышленников, опытных инженеров и представителей высшего света, имевших за плечами военную карьеру. Образ джентльмена-пилота привлекал всеобщее внимание. Благодаря этому авиация получила правительственную поддержку. На заре века (в некоторых ст-ранах загнивающей Европы) было невозможно отделить богатство от галантности и инженерного гения…

   Вдруг на значительном расстоянии первого уловления звука, послышались неведомые шаги. Как можно было установить, шел кто-то один, ступая проворно и легко, знакомой дорогой среди тьмы и, возможно, освещая путь ручным фонарем или свечой «Яблочкова».

16.
    Галиен сидел в оцепенении и смятении, как бы схваченный издали концами гигантских щипцов. Он налился ожиданием до боли в висках, он был в тревоге, отнимающей всякую возможность противодействия. Галь почему-то вспомнил о «Синдроме Сикорски», который обычно проявляется в  «неконтролируемом страхе перед вмешательством Странников в жизнь земного человечества». Галь улыбнулся. Однако, он не сомневался, что встреча эта опасна или тревожна. Галь нащупал покой среди нежилых стен и жаждал удержать ночную иллюзию. Между тем не было уже никакого сомнения, что расстояние между ним и неизвестным пришельцем сокращается с каждым ударом пульса. Вдруг шаги смолкли, остановились так близко от двери, и так долго Галь ничего не слышал, кроме возни мышей, бегающих в грудах бумаги, что едва уже сдерживал крик. И тогда за ближайшей стеной женский голос сказал: "Идите сюда". Затем прозвучал тихий, задорный смех. "Кто зовет?" - тихо спросил Галь, осторожно приближаясь к двери, за которой таким красивым и нежным голосом обнаружила свое присутствие неизвестная женщина. Но за стеной он никого не увидел.
    Так, спрашивая и каждый раз получая в ответ неизменно из-за стены соседнего помещения: "Идите, о, идите скорей!" - галь осмотрел пять или шесть комнат, заметив в одной из них в зеркале самого себя, внимательно переводящего взгляд от пустоты к пустоте. Если Галь ошибался, попадая не в ту комнату, откуда спешило к нему вместе с шорохом и частым дыханием очередное музыкальное восклицание, его направляли, указывая дорогу вкрадчивым и мягким "Сюда!". Галь зашел уже слишком далеко для того, чтобы повернуть назад. Он был тревожно увлечен неизвестностью, стремясь почти бегом среди обширных паркетов, с глазами, устремленными по направлению голоса.
  - Я здесь, - сказал, наконец, голос тоном конца истории. Это было на перекрестке коридора и лестницы, идущей несколькими ступенями в другой коридор, расположенный выше…
    Действительно Галь слышал ее совсем близко. Следовало миновать поворот. За ним была тьма, отмеченная в конце светлым пятном двери. Спотыкаясь о книги, Галь поскользнулся, зашатался и, падая, опрокинул шаткую кипу гроссбухов. Она рухнула глубоко вниз. (и видимо часть ее долетела до Панамы). Падая на руки, Галь ушел ими в отвесную пустоту, едва не перекачнувшись сам за край провала, откуда, на невольный его вскрик, вылетел гул книжной лавины. Галь спасся лишь потому, что упал случайно ранее, чем подошел к краю. Если изумление страха в этот момент отстраняло догадку, то смех, веселый холодный смешок по ту сторону ловушки немедленно объяснил ЕГО РОЛЬ…

   Выждав, когда происшествие утратило свою опасную свежесть, Галь переполз назад, к месту, где достигающий издалека свет позволял различать стены, и встал. Он не смел возвращаться к озаренным пространствам. Но Галь был теперь не в состоянии также покинуть сцену, на которой едва не разыграл финал пятого акта. ОН коснулся вещей довольно серьезных, чтобы попытаться идти далее. Не зная, с чего начать, Галь осторожно ступал по обратному направлению, иногда прячась за выступами стены, чтобы проверить безлюдие…
    Пройдя тихо вперед, Галь заметил справа от себя отверстие в стене, размером не более форточки, заделанной стеклом; оно возвышалось над головой так, что Галь мог коснуться его. Немного далее стояла переносная двойная лестница, из тех, что употребляются малярами при болезни потолков. Перетащив лестницу со всей осторожностью, не стукнув, не задев стен, Галь подставил ее к отверстию. Как ни было запылено стекло с обеих сторон, протерев его ладонью, сколько и как мог, он получил возможность смотреть, но все же как бы сквозь дым. Его догадка, возникшая путем слуховой ориентации, подтвердилась: он смотрел в тот самый центральный зал банка, где был вечером, но не мог видеть его внизу, окошечко это выходило на хоры. Совсем близко нависал пространный лепной потолок; балюстрада, являясь по этой стороне прямо перед глазами, скрывала глубину зала, лишь далекие колонны противоположной стороны виднелись менее, чем наполовину. По всему протяжению хор не было ни души, меж тем как внизу, томя невидимостью, текла веселая жизнь. Галь слышал смех, возгласы, передвигание стульев, неразборчивые отрывки бесед, спокойный гул нижних дверей. Уверенно звенела посуда; кашель, сморкание, цепь легких и тяжелых шагов и мелодические лукавые интонации, - да, это был банкет, бал, собрание, гости, юбилей, 70-летие... неповторимый стиль в политической системе России... - что угодно, но не прежняя холодная и громадная пустота с застоявшимся в пыли эхом. Люстры несли вниз блеск огненного узора, и хотя в застенке Галиена тоже было светло, более яркий свет зала лежал на его руке.

    Почти уверенный, что никто не придет сюда, в закоулок, имеющий отношение скорее к чердакам, чем к магистрали нижнего перехода, Галь осмелился удалить стекло. Его рама, удерживаемая двумя согнутыми гвоздями, слабо шаталась. Он отвернул гвозди и выставил заграждение. Теперь шум стал отчетлив, как ветер в лицо; пока он осваивался с его характером, музыка начала играть «ФОКСТРОТ»... Оркестр играл "под сурдинку" (итал. sordina от sordo — «глухой» (от лат. absurdus, «нестройный, нелепый»; от лат. ad absurdum, «исходящий от глухого»)), как бы по приказанию. Однако заглушаемые им голоса стали звучать громче, делая естественное усилие и долетая к убежищу Галя в оболочке своего смысла. Насколько Галь мог понять, интерес различных групп зала вертелся около «танцев со звездами и свастикой», а так же около подозрительных сделок, хотя и без точной для него связи разговора вблизи. Некоторые фразы напоминали ржание, иные - жестокий визг; увесистый деловой хохот перемешивался с шипением. Голоса женщин звучали напряженным и мрачным тембром, переходя время от времени к искушающей игривости с развратными интонациями камелий. Иногда чье-нибудь торжественное замечание переводило разговор к названиям цен золота и драгоценных камней; иные слова заставляли вздрогнуть, намекая на убийство или другое преступление не менее решительных очертаний. Жаргон тюрьмы, бесстыдство ночной улицы, внешний лоск азартной интриги и оживленное многословие нервно озирающейся души смешивалось с звуками иного оркестра, которому первый подавал тоненькие игривые реплики.

   Настала пауза; несколько дверей открылось в глубине далеких низов, и как бы вошли новые лица. Это немедленно подтвердилось торжественными возгласами. После смутных переговоров загремели предупреждения и приглашения слушать. В то время чья-то речь уже тихо текла там, пробираясь, как жук в лесной хвое, покапывающими периодами.
- Привет Избавителю! - ревом возгласил хор. - Смерть Крысолову!
- Смерть! - мрачно прозвенели женские голоса. Отзвуки прошли долгим воем и стихли. Хотя Галь был захвачен тем, что слышал, он в это мгновение обернулся, как на глаза сзади; но только глубоко вздохнул - никто не стоял за его спиной. У Галиена было еще время сообразить, как скрыться: за углом поворота явственно прошли, без подозрения о его присутствии, двое. Они остановились. Их легкая тень легла поперек застенка, но, всматриваясь в нее, Галь различал только пятно. Они заговорили с уверенностью собеседников, чувствующих себя наедине.
    - ...а теперь заявляет, что дворяне – СвиноЧеловеки... Россия — ДАУНшифтер. 
    - Да, Меньшиков, конченая скотина...
 Разговор, видимо, продолжался. Его линия остановилась по пути сюда этих людей на неизвестном для него вопросе, получившем теперь ответ. От слова до слова запомнил Галь смутное и резкое обещание.
   - Он умрет, - сказал неизвестный, - но не сразу. Вот адрес: пятая линия, девяносто семь, квартира одиннадцать.  С ним его дочь. Это будет великое дело Освободителя. Освободитель прибыл издалека. Его путь томителен, и его ждут в множестве городов. Ступай и осмотри ход. Если ничто не угрожает Освободителю, Крысолов мертв, и мы увидим его пустые глаза!


   17.
     Галиен внимал мстительной тираде, касаясь уже ногой пола, так как едва услышал в точности повторенный адрес девушки... как Галиена слепо повело вниз, - бежать, скрыться и лететь вестником на 5-ю линию. Начинался рассвет с его первой мутью, указывающий пространство дверей; Галь мог мчаться до потери дыхания. Но инстинктивно он искал ходов не книзу, а вверх, пробегая одним скачком короткие лестницы и пустынные переходы.
   Последняя лестница, замеченная им, упиралась в потолок квадратной дырой, Галь проскочил по ней вверх с чувством занесенного над спиной удара, - так спешили к нему со всех сторон. Галь очутился в душной тьме чердака, немедленно обрушив на люк все, что смутно белело по сторонам; это оказалось грудой оконных рам, двинуть которую с размаха могла лишь сила отчаяния. Они легли, застряв вдоль и поперек, непроходимой чащей своих переплетов. Сделав это, Галь побежал к далекому слуховому окну, в сером пятне которого виднелись бочки и доски. Путь был изрядно загроможден. Он перескакивал балки, ящики, кирпичные канты стен среди ям и труб, как в лесу. Наконец, я был у окна. Свежесть открытого пространства дышала глубоким сном. За далекой крышей стояла розовая, смутная тень; из труб не шел дым, прохожих не было слышно. Галь вылез и пробрался к (православной) воронке водосточной трубы. Она шаталась; ЕЕ СКРЕПЫ трещали, когда Галь начал спускаться; на высоте половины спуска ее холодное железо оказалось в росе, и Галь судорожно скользнул вниз, едва удержавшись за перехват. Наконец, ноги нащупали тротуар; Галь поспешил к реке, опасаясь застать мост разведенным; поэтому, как только он передохнул, пустился бегом.

     Как по нотам бежал Галь, и хотелось пить... «В Питере - пить». И звенело в его ушах, и дребезжало совсем неуместное МаШИННОЕ настроение. И сквозь  машинные ритмы, в которых нет ничего живого, слышался скрипучий голос Анатолия Васильевича Луначарского (1875-1933)  первого НАРКОМа просвещения РСФСР (1917-1929):  «Буржуа и его раб привыкли к машине, к машинной технике, к машинному ритму, в котором нет ничего живого, в котором главное — чрезвычайная метрономическая точность и, вместе с тем, некоторая неживая оригинальность. Кто следил за действием машин, тот может понять это моторное возбуждение. Эта «фокстротная» музыка (которая повлияла, между прочим, на целый ряд произведений французской группы композиторов и в значительной мере на немцев) сказывается именно в этом черпании вдохновения из механического ритма машин. Эти ритмы исполняют ту же роль, которую проделывает в руках буржуазии машина. Они нечеловечны, они рубят вашу волю в котлету... Вследствие этого по фокстротной линии буржуазия идет к такой неразберихе, дадаистской изобретательности и нелепым, неприятным звукам, что все это, несомненно, приведет к прямой противоположности музыки античеловеческому шуму, и на этом она кончится. Но не кончится музыка: к этому времени мы свернем буржуазии голову и начнем свое творчество (1929 г.)»

      Мост еще не расШнуровали и Россия еще была Едина,  а ученый-идеолог немецкой буржуазии, пламенный глашатай исторической миссии немецкого капитализма, Фридрих Лист (1789-1846) в своей книге «Das nationale System der politischen Oekonomie» (Stuttgart 1841) обстоятельно доказывал, что немецкому капитализму предстоит великая будущность, но для этого с его пути надо убрать абсолютизм, который не соединим с широким развитием производительных сил страны. У тогдашнего немецкого общества, однако, еще не было достаточно сил, чтобы убрать с исторической дороги Германии «упрямый труп» абсолютизма, а сам он не только не уходил, но был чрезвычайно воинственно настроен. Немецкая буржуазия сама по себе воинственностью не отличалась; кроме  того, выступления пролетариата еще больше умерили ее и без того не слишком большой пыл. Но столь обстоятельно доказанная Листом невозможность для капитализма широко развиваться при абсолютизме волей-неволей заставляло буржуазию вести упорную борьбу с самодержавным правительством Фридриха-Вильгельма IV.
    «Конечно, - говорил Шнаке, - радикальные реформы возможны только там, где существуют радикальные ПОТРЕБНОСТИ, а эти последние могут быть развиты только под влиянием промышленности. Промышленность разовьет их лучше, чем все теории и вся философия, из которых народу не  испечешь хлеба. Промышленность превращает девственный еще пролетариат в изменяющийся и, под влиянием растущего вокруг него богатства, под давлением эксплуатации его эгоистическим классом, вырабатывающий сознание своего человеческого достоинства. Промышленность служит единственным истинным рычагом ПРОГРЕССА, единственным средством привести в движение народную массу и осуществить на деле то, о чем едва дерзала мечтать чуждая народу головная теория. Ввиду этого мы не отказываемся от «благодеяний» промышленности, не боимся упрека в том, что МЫ «БУРЖУА». Мы не хотим, чтобы немецкий рабочий остался на самой низкой ступени материальной культуры, якобы для того, чтобы он был избавлен от мук неудовлетворенных потребностей: если он будет испытывать эти муки, то он уже сам позаботится об их уничтожении».
   
    Едва Галь повернул за угол, как принужден был остановиться, увидев плачущего хорошенького мальчика лет семи, с личиком, побледневшим от слез; тоскливо тер он кулачками глаза и всхлипывал. С жалостью, естественной для каждого при такой встрече, Галь нагнулся к нему, спросив: "Мальчик, ты откуда? Тебя бросили? Как ты попал сюда?" Он, всхлипывая, молчал, смотря исподлобья и ужасая Галиена своим положением. Пусто было вокруг. Это худенькое тело дрожало, его ножки были в грязи и босы. Галь не мог бросить ребенка, тем более, что от испуга или усталости он кротко молчал, вздрагивая и ежась при каждом вопросе, как от угрозы. Гладя его по голове и заглядывая в его полные слез глаза, Галь ничего не добился; он мог только поникать головой и плакать. "Дружок, - сказал Галь, решив постучать куда-нибудь в дом, чтобы подобрали ребенка, - посиди здесь, я скоро приду, и мы отыщем твою негодную маму". Но, к удивлению Галя, мальчик крепко уцепился за его руку, не выпуская ее. Было что-то в этом его усилии ничтожное и дикое; он даже сдвинулся по тротуару, крепко зажмурясь, когда Галь, с внезапным подозрением, рванул прочь руку. Прекрасное личико мальчика было все сведено, стиснуто напряжением:
    – В этой стране революции требует все, – зарычал мальчик. – У вас же хороший вкус, Галиен, как вы смиряетесь со всем этим кошмаром вокруг? Любой мыслящий человек – на заводе он работает или на земле, в белом ли халате или в военной форме – понимает это. Закройте глаза, прочтите десять раз «Отче наш» – потом включите теле, и вы поймете, что там одни БЕСЫ...
   "Эй ты! - закричал Галь, стремясь освободить руку. - Брось держать!" И Галь оттолкнул его. Не плача уже уставил мальчик на Галиена прямой взгляд черных крысиных глаз; затем встал и, посмеиваясь, пошел так быстро, что Галь, вздрогнув, оторопел. - "Кто ты?" - угрожающе закричал Галь. «СанЪкя» - хихикнул он и, ускоряя шаги, скрылся за углом, но Галь еще смотрел некоторое время по тому направлению, с чувством укушенного, затем опомнился и побежал с быстротой догоняющего трамвай. «Такие мальчики в лучшем случае обольют вас зеленкой, в худшем – вышвырнут в окно...» - подумал Галь. Дыхание сорвалось. Два раза Галь останавливался, потом шел так скоро, как мог, бежал снова, и, вновь задохнувшись, несся безумным шагом, резким, как бег.
   
    Уже начинало темнеть... когда 3 ноября 1926 года генерал Петр Врангель в сопровождении личного секретаря Н.М. Котляревского отбыл в Брюссель, где проживала его семья. Последней остановкой председателя Русского ОбщеВоинского Союза (РОВСа) на югославской территории по пути в Бельгию стало местечко Субботица, где состоялась встреча и прощание генерала с боевыми соратниками. Вслед за главнокомандующим в Бельгию отбыли также два его ближайших помощника по военной части - генералы П.А. Кусонский и А.П. Архангельский. (Не имеющие никакого отношения к тайным актерам закулисья, желающих гибели СССР).
  Однако, Филипп Денисович Бобков прислушивался к странному хрусту и не мог понять... природу странного звука. Лангольеры ЛИ? Только в сумерках хрустел РЕДИСКОЙ русский правовед, философ, политический деятель и так сказать основоположник русского национал-большевизма Николай Васильевич Устрялов (1890-1937).

18. 
   В хижине  дровосека, по-деревенски простой, но по-бельгийски не убогой, Тильтиль  и  Митиль  спали  сладким  сном  на  своих кроватках. И снился им сон.

«(Ленин и дети) На елке в школе».

 - Хотите, Владимир Дмитриевич, участвовать в детском празднике? - спросил Бонч-Бруевича Владимир Ильич. 
 - Хочу, - говорит Бонч-Бруевич.
- Ну так вот, доставайте где хотите пряников, конфет, хлеба, хлопушек, игрушек, и поедем завтра к вечеру в школу Надю навестить. Устроим детишкам праздник, А НА РАСХОДЫ ВОТ ВАМ ДЕНЬГИ.
  Девятнадцатый год был трудным, голодным и холодным. Шла гражданская война, все, что могло, правительство отправляло на фронт. В городах продуктов было мало. Кое-как КУПИЛИ они (как сказал Бонч-Бруевич) В СКЛАДЧИНУ ВСЕ, что нашли для детишек, и отправили в школу, чтобы детвора вместе с учительницами приготовила елку.
    На следующий день, как и было условлено, Владимир Ильич приехал в школу. В этой школе, в Сокольниках, тогда отдыхала Надежда Константиновна. Владимира Ильича уже ждали, и, когда он вместе с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной сошел вниз, в комнату, где была устроена елка, детишки сразу окружили его.
   - Во что мы будем играть? - спросила Владими¬ра Ильича маленькая девочка.
   - Давайте скорее!.. Ну, во что же?
   - Сейчас давайте водить хоровод вокруг елки, - предложил Владимир Ильич.
   - Петь будем, а потом в КОШКИ-МЫШКИ...
   - Согласны, согласны! - хлопая в ладоши, закричала девочка, и все другие хором за ней.
   - Согласны? Ну так что же, за чем дело стало?.. Давай руку!.. Ну, живей, присоединяйтесь!
   И мигом образовался большой круг детей и взрослых. Владимир Ильич пошел вокруг елки, и все за ним.
   - Ну, запевай! Что ж ты?.. - обратился Владимир Ильич к той девочке, которая предложила играть, и та запела.
    Все подхватили песню про елку и закружились вокруг нее. Владимир Ильич пел во весь голос.
     В это время елка вдруг вспыхнула разноцветными огнями. Это монтер школы устроил. Он раздобыл маленькие электрические лампочки и накануне, поздно вечером, когда все спали, провел искусно шнур и вплел лампочки в ветви елки. Ликованию и радости детей не было конца».    
    Дети были счастливы...     И тут Ленин повернулся к Митиль и Тильтилю, посмотрел на них своими добрыми глазами, улыбнулся и, помахав рукой, сказал: «Привет Тильтиль! Привет Митиль! МЫ скоро ПОБЕДИМ ВСЕХ БУРЖУЕВ! «В Америке думают, что большевики являются маленькой группой злонамеренных людей, тиранически господствующих над большим количеством образованных людей, которые могли бы образовать прекрасное правительство, при отмене советского режима. Это мнение совершенно ложно. Большевиков никто не в состоянии заменить, за исключением генералов и бюрократов, уже давно обнаруживших свою несостоятельность. Если за границей преувеличивают значение восстания в Кронштадте и ему оказывают поддержку, то это происходит потому, что мир разделился на два лагеря: капиталистическая заграница и коммунистическая Россия» (напечатано 26 марта 1921 г. в газете «Петроградская Правда» № 67)! Приезжайте к нам летом в пионерский лагерь Артек».

   Вдруг лампа на столе зажглась сама собой. Дети проснулись и сели на своих кроватках.
 
 Тильтиль. Митиль!
  Митиль. Тильтиль!
  Тильтиль. Ты спишь?
  Митиль. А ты?..
  Тильтиль. Значит, не сплю, если говорю с тобой...

В дверь постучали.

   Тильтиль (сразу притих; испуганно). Кто это?..
   Митиль (в ужасе). Это отец!..

   Они  не  стали отпирать,  тогда задвижка сама собой со скрипом отодвинулась, дверь приотворилась  и  вошла  старушонка в зеленом платье и в красном чепце. Она была горбата,  хрома, одноглаза, нос крючком, опиралась на палочку. Сразу было видно, что это - Фея. 

   Фея. Нет ли у вас Поющей Травы или Синей Птицы?..
   Тильтиль. Трава у нас есть! Мы ее добываем инструментом без чар «Шёлковое касание»! только она не поет...
   Фея.  Вам придется пойти поискать ту  птицу,  которая  мне нужна.
  Тильтиль. А я не знаю, где она.
   Фея. Я тоже. Потому-то и надо ее искать. Обойтись без  Поющей  Травы  я еще в крайнем случае могу, но Синяя Птица мне просто необходима.  Я  ищу  ее для моей внучки моя внучка очень больна.
   Тильтиль. Что с ней?..
   Фея. Трудно понять. Она хочет быть счастливой...
  Тильтиль. Как дети в Советской России?
   Фея. Вы были в России?
   Тильтиль. Нам приснился сон! И добрый волшебник нас приглашал в Артек! Может быть у него есть Синяя Птица?
   Фея. Вы знаете, кто я?..
   Тильтиль. Вы немного похожи на нашу соседку, госпожу Изалу Ван Дист...
   Фея (вдруг вспылив). Ничуть не похожа!.. Ни малейшего  сходства!..  Это возмутительно!.. Я - Фея Берилюна...
   Тильтиль. Ах, очень приятно!..
   Фея. Вам придется пойти сейчас же.
   Тильтиль. А вы с нами пойдете?..
    Фея. Мне никак нельзя... Я буржуазная фея. Я хотела спасти Мальчиша-Кибальчиша, но он так сильно стал кричать на меня, будто я Главный Буржуин и хочу разузнать какую-то тайну... а на НТВ показали сенсационный фильм, где Мальчиш-Плохиш, называет меня фашисткой, причастной к гибели Мальчиша... И Захару Прилепину я ничем ни могу помочь с Нобелевской премией по литературе... (Показывает сперва на потолок, потом на очаг, потом на окно.) Откуда вы хотите выйти: отсюда, отсюда, отсюда?..
     Тильтиль (робко показывает на дверь). Нельзя ли отсюда?..
     Фея  (снова  вспылив).   Никак   нельзя!   Отвратительная   привычка!..
(Указывает НА ОКНО.) Мы выйдем отсюда... Очень много талантливых русских людей, попало в Европу через окно... Среди них был даже один из основоположников теории социальной стратификации и социальной мобильности! А звали его Питирим Сорокин (1889-1968). У Питирима была возможность повстречаться с Яном Гусом, однако «еретика и смутьяна Яна Гуса вызвали на Церковный Собор в немецкий городок под названием Констанц...» И тогда, гуляя в одиночестве по Праге (1922) Питирим призадумался о «Современном СоСтоянiи Россiи». Когда же мимо прошла старушка с вязанкой хвороста, Питирим записал в тетрадь: «Мы знаем, что люди неравны. Есть гении и идиоты, здоровые и больные, герои и преступники, волевые и безвольные, старики и дети, мужчины и женщины и т. д. Судьба любого общества зависит прежде всего от свойств его членов. Общество, состоящее из идиотов или бездарных людей, никогда не будет обществом преуспевающим. Дайте группе дьяволов великолепную конституцию, и все же этим не создадите из нее прекрасного общества. И обратно, общество, состоящее из талантливых и волевых лиц, неминуемо создаст и более совершенные формы общежития. Легко понять отсюда, что для исторических судеб любого общества далеко не безразличным является, какие качественные элементы в нем усилились или уменьшились в такой-то период времени. Внимательное изучение явлений расцвета и гибели целых народов показывает, что одной из основных причин их было именно резкое качественное изменение состава их населения в ту или другую сторону».
    Тильтиль. Как интересно!
     Фея. Ну?.. Что же вы?... Одевайтесь!..

                Дети проворно одеваются.

  Я помогу Митиль...
     Тильтиль. У нас башмаков нет....
     Фея. Это не важно. Я вам дам волшебную шапочку. Где ваши родители?..
     Тильтиль (показывает на дверь направо). Там. Они спят...
     Фея. Все складывается чудесно... Только будьте внимательны, «самого главного глазами не увидишь...»
     Тильтиль. Я хорошо вижу, у меня отличное зрение. Я вижу, который час на
церковных часах, а отец не видит...
     Фея (вдруг вспылив). А я, говорю,  что  ты  ничего  не  видишь!..  Вот, например, ты видел сон, а куда делись деньги Владимира Ильича, которые он дал Бонч-Бруевичу не заметил.... поэтому Бонч-Бруевичу и пришлось покупать все вскладчину? Да и была ли школа?
    Тильтиль. Да, конечно была!!!
     Фея. А   какою я тебе представляюсь?.. Какая я, по-твоему?..

                Тильтиль сконфуженно молчит.

     Что же ты? Отвечай!.. Вот я сейчас проверю,  как  ты  хорошо  видишь!.. Красива я или уродлива?..

                Тильтиль еще больше конфузится и молчит.

     Почему же ты не отвечаешь?.. Молода я или стара? Румяна  или  бледна?..
Может быть, у меня горб?..
     Тильтиль  (стараясь  выразиться  мягче).  Нет,  что  вы,  горб  у   вас небольшой!..
     Фея. А по выражению твоего лица можно заключить, что огромный... Нос  у
меня крючком, левый глаз выколот?..
     Тильтиль. Нет, нет, Я этого не говорил... А кто вам его выколол?.. Плохиш?
     Фея (все сильнее раздражаясь). Никто мне  его  не  думал  выкалывать!..
Дерзкий мальчишка! Противный  мальчишка!..  Он  еще  красивее,  чем  правый.
Больше  и  яснее.  Цвет  его  -  небесно-голубой... 
     Фея. Надо быть смелым, надо уметь различать... Странный народ эти Люди!.. Когда Феи вымерли. Люди ослепли, но они  даже  не замечают этого... Хорошо, что я всегда ношу с собой  то,  что  может  зажечь угасшее зрение... Что это я достаю из мешка?..
     Тильтиль. Какая хорошенькая шапочка!.. (Она похожа на буденовку!) А что это у нее  блестит на пряжке?.. (Звезда?..)
     Фея. Большой алмаз, он возвращает зрение...
     Тильтиль. Ах вот оно что!..
     Фея. Да. Сперва надо надеть шапочку, а затем осторожно повернуть  алмаз
справа налево - вот так, понимаешь?.. Алмаз надавливает на шишку на голове -
про эту шишку никто не знает, - и глаза открываются...
     Тильтиль. А это не больно?..
     Фея. Нисколько - ведь алмаз чудодейственный... Ты сейчас  же  начинаешь
видеть то, что заключают в себе различные  предметы,  например  душу  хлеба,
вина, перца...
     Митиль. И душу «Человека при социализме»?..
     Фея (вдруг рассердившись). Ну,  разумеется!..  Терпеть  не  могу  глупых вопросов... Все дело в том, что ты благодаря «буденовке» становишься «Одержимым»! И тогда, вспоминая Макса Штирнера, ты начинаешь понимать: «С тех пор, как появился в мире дух,  с тех пор, как «слово стало плотью», с тех пор мир преобразился в дух, с тех пор он заколдован и превратился в призрак». Но ты не бойся его... даже если увидишь призРак коммунизма.
     Тильтиль. Советские пограничники  отнимут у меня алмаз...
     Фея. Они не увидят. Пока алмаз на голове, никто его не увидит...  Хочешь попробовать?.. (Надевает Тильтилю на голову шапочку.) Теперь поверни алмаз... Один поворот, другой...

   Только  успел  Тильтиль  повернуть  алмаз, как со всеми предметами произошла
внезапная   и   чудесная  перемена.  Старая  колдунья  вдруг  превращается в прекрасную  сказочную  принцессу. 
    
    Тильтиль. "Духи существуют!"
    Принцесса. Оглянись вокруг и сам скажи, не глядит ли на тебя отовсюду дух? Из цветка, маленького очаровательного цветка, глядит дух Творца, создавшего его изумительную форму, звезды возвещают о духе, который разместил их в стройном порядке, с горных вершин веет дух величия, из вод вздымается с ревом дух тоски – из человека говорят миллионы духов. Пусть проваливаются горы, пусть увядают цветы и разрушаются звездные миры, пусть умирают люди – что в гибели этих видимых тел? Дух, "невидимый" дух – вечен.
   Тильтиль. Да, во всем мире есть духи и привидения.
   Принцесса, зажигая «Черную свечу». Значит, прав был Штирнер...
   Тильтиль. Что это?
   Принцесса. «Воровской дух-тайна, непостижимая для случайного человека с улицы или с нар рабочего барака, где каждой фраер только и думает о том, чтобы выжить...»
 
   Тильтиль снял «буденовку» и спросил: «А как же душа человека при социализме»? Мы с Митиль увидим ее?
   Принцесса. Возможно! Однако, будьте осторожны... английский писатель и философ Оскар Уайльд (1854-1900) однажды заметил: «Социализм, Коммунизм — называйте как угодно, — благодаря превращению частной собственности в общественное достояние и выдвижению кооперации взамен конкуренции, возвращает общество к нормальному виду, преобразуя во вполне здоровый организм и гарантируя материальное благополучие каждого. По сути говоря, он создает нормальную основу и нормальную среду для Жизни. Однако для наиболее полного развития Жизни на пути к наивысшему совершенству необходимо нечто большее. И это — Индивидуализм. Если Социализм станет авторитарен, если будущие Правления вооружатся экономической властью, как ныне они вооружены властью политической, словом, если нам грозит Индустриальное Самовластье, — то будущее человечества страшней, чем настоящее».


   Отправляясь в удивительное путешествие по самой  загадочной стране, которая находится между Востоком и Западом помните, что одним из наиболее распространенных упреков по адресу Маркса является обвинение в том, что элемент гнева и ненависти совершенно задавливал в душе Маркса элемент любви и сострадания. Этот упрек по адресу Маркса еще в 1860 г. делал (не Павел Берлин, а) известный демократ Техов; эти же обвинения делают С. Булгаков и М. Туган-Барановский. Булгаков пишет: «И прежде всего, что касается личной психологии Маркса и его личных чувств, то мне кажется довольно сомнительным, чтобы такие чувства, как любовь, непосредственное сострадание, вообще теплая симпатия к человеческим страданиям  играла действительно первенствующую роль в его душевной жизни. Если судить по печатным трудам Маркса, душе его вообще была гораздо доступнее стихия гнева, ненависти, мстительного чувства, нежели противоположных чувств».
То же самое пишет и Туган-Барановский: «Ненависть, презрение, сарказм – вот? те чувства, из которых слагается пафос Маркса. Творец «Капитала» был глубоким психологом, но нельзя не согласиться с Зомбартом, что человеческая душа была раскрыта для него лишь наполовину: все темное, подлое находило в нашем мыслителе удивительного ясновидца, но по отношению к благородным движениям человеческой души он страдал чем-то весьма похожим на умственную слепоту. Ему было знакомо негодование против зла, но в этом негодовании чувству симпатии к угнетенным почти не было места. Чувство любви к людям было ему мало доступно. Но зато он был чрезвычайно способен к вражде – вражда к угнетателям заменяла в его душе любовь к угнетенным».
    Кто подхватит упавшее красное знамя марксизма я не знаю. Знаю только одно: еще более пророчески звучат  «Три разговора (о войне, прогрессе и конце всемирной истории(1900))» русского религиозного мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева(1853-1900), в которых ставится вопрос о судьбах этого мира, разрешающийся в возвышенном мистическом символизме своеобразно нарисованного Апокалипсиса. Именно здесь русскому доктору филологических наук Алексею Фёдоровичу Лосеву (1893-1988 года) начинает казаться, что «только русский либо тот, кто любит и понимает русскую культуру как свою собственную., может понять ДУХ и стиль этой пророческой работы Соловьева. ПРЕРЕВОД такой работы на иноСтранный язык неизбежно окажется ВАРВАРСКИМ ИСКАЖЕНИЕМ».
     (К сожалению великий аятолла Хомейни, лидер исламской революции 1979 года в Иране, не понимал данного факта, когда писал в 1989 году письмо Михаилу Сергеевичу Горбачеву... в своем послании он объяснял, что  «Ваши трудности заключаются в отсутствии истинной веры в Бога, и это ведет и будет вести Запад в трясину пошлости, в тупик.) Барон Унгерн без сомнений согласился бы с данными выводами... Но Владимир Ильич Ленин в совей статье «Социализм и религия» предупреждал всех генеральных секретарей: «Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь». И ГЕНеральные секретари не могли позволить себе усомниться в истинности великих слов! Как и в том, что ПРЕРЕВОД трудов Карла Маркса на иноСтранный язык неизбежно окажется ВАРВАРСКИМ ИСКАЖЕНИЕМ... Так приступая «К критике Гегелевской философии права» Карл Маркс говорил: «Религия есть общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме, его спиритуалистический point d’honneur [вопрос чести], его энтузиазм, его моральная санкция, его торжественное восполнение, его всеобщее основание для утешения и оправдания. Она претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. Следовательно, борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия. Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это ВЗДОХ УГНЕТЕННОЙ ТВАРИ, СЕРДЦЕ БЕССЕРДЕЧНОГО МИРА, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа».
    По такой простой причине настоящий спортсмен, тем более советский, ни за что не поверит в бога! Вот и срисованный с Вадима Туманова, 22-летний штурман Вадим Упоров (Фартовый) по доносу осуждён на 25 лет по статье 58 и отправленный в один из лагерей ГУЛАГа, не верил... и гражданин начальник был тому несказанно рад.
      С другой (восточной) стороны – не забывайте крестника императора Александра III, врача тибетской медицины Пётра Алекса;ндровича Бадмаева (Жамсаран), который первым перевел на русский язык трактат «Чжуд-Ши». «Легенды в Монголии, – писал Бадмаев, призывая Александра III опереться на них в своей восточной политике, – значат больше, чем действительность».
    И даже больше, чем Россия... В 1854 году, во время Крымской войны русский инженер, предприниматель, учредитель Общества путиловских заводов в Санкт-Петербурге Николай Иванович Путилов (1820-1880) был рекомендован великому князю Константину Николаевичу в качестве талантливого организатора. СОГЛАСНО ЛЕГЕНДЕ, великий князь вызвал Путилова и сказал ему: «Можешь ли ты, Путилов, сделать невозможное? Построить до конца навигации флотилию винтовых канонерок для обороны Кронштадта? Денег в казне нет — вот тебе мои личные двести тысяч». Говорят за эти заслуги в создании ВИНТОВОГО ПАРОВОГО ФЛОТА Путилов был повышен в чине (произведён в надворные советники с назначением старшим чиновником особых поручений кораблестроительного департамента), награждён орденом св. Станислава II степени...

    Однако не стоит ходить вокруг да около европейских ценностей, когда у вас появится возможность походить вокруг памятника бурлаку!   СкульптУра Леонида Писаревского – единственная в мире. Установлен памятник  в Рыбинске. В стародавние времена в нацгвардию... то есть в навигацию в волжском городке бурлаков собиралось до 170 тысяч человек. Поэтому уже в то время Рыбинск называли «столицей бурлаков». «Кроме мужчин в артели входили также и женщины. Были и полностью женские артели. И естественно, гнала их в эти артели, в бурлаки беспросветная женская доля», – рассказывала мне младший научный сотрудник сектора истории края Рыбинского музея-заповедника Жанна Кисина...


  Послышался сильный стук в дверь.

     Тильтиль (прислушивается). Стучится отец... Это его шаги...
     Фея. Мы выйдем через окно...Митиль держи клетку для  Синей Птицы. Клетку понесешь ты... Скорей, скорей, нельзя терять ни минуты!..

   Окно  внезапно  удлиняется  и  превращается  в дверь. Все уходят. Затем окно
снова  принимает  свою  обычную  форму и как ни в чем не бывало закрывается.
Комната  снова  погружается  во  мрак; детские кроватки окутаны тьмой. Дверь
      справа приотворяется, и показываются головы Отца и Матери Тиль.

     Отец Тиль. Да нет, ничего... Это сверчок пел...
     Мать Тиль. Ты их видишь?..
     Отец Тиль. Конечно, вижу... Они крепко спят.
     Мать Тиль. Да, я слышу их дыхание...

                Дверь затворяется.



19.
   Уже начинало темнеть. За  снежной мглой был еле  виден  монастырь. На площади перед ним стояли  два  грузовика  с  высокими  кузовами, обтянутыми ярко-алой материей; вокруг колыхалась толпа,  и  долетал  голос оратора – Галь почти ничего не разбирал, но смысл был  ясен  по  интонации  и пулеметному "р-р" в словах "пролетариат" и "террор". Мимо Галиена прошли  два пьяных солдата, за плечами  у  которых  качались  винтовки  с  примкнутыми штыками. Солдаты торопились на площадь, но один из них, остановив  на  нем наглый взгляд, замедлил шаг и открыл рот, словно собираясь что-то сказать; к счастью - и его, и Галиена - второй дернул его за рукав, и они ушли.

    Галь повернулся и быстро пошел вниз по бульвару, гадая, отчего  его  вид вызывает постоянные подозрения у всей этой сволочи. Но дело было, видимо, не  только  в одежде... Дело было в Москве... и в этом странном «квантовом скачке» - от Петрограда до Москвы.
    «Начало неизвестности» - подумал Галь и, оглядываясь назад, заметил в сумраке «Воспоминаний» одинокую фигуру коммерсанта, доктора философии, председателя и члена правлений нескольких акционерных обществ -  барона Николая Егоровича Врангеля (1847-1923). Уверенно прошагав «от крепостного права до БОЛЬшевиков», Николай Егорович остановился и сказал собственной тени: «Конец известен. Большевики арестовали членов правительства за исключением Керенского, который, заблаговременно переодевшись в матросскую куртку, постыдно бежал. Немецкие пособники Ульянов (Ленин), Бронштейн (Троцкий) и Апфельбаум (Зиновьев) стали у власти. Временное правительство, как и Царь, пало от собственного бессилия. Но бессилие Николая II с бессилием Временного правительства на одну доску ставить нельзя. Не Николай II виновен в том, что он править был неспособен. Власть в руки взял не он — ему власть вручила Судьба. Временное правительство за власть схватилось само — следовательно, за свою неспособность ответственно оно. Против Царя были массы, за ним ПУСТОТА... Пособники врага, большевики, поддерживаемые немецкими миллионами, сменили дряблых интеллигентов-теоретиков. И Россия, сперва для победы Германии, потом во славу 3-го Интернационала и благополучия коммунистов, систематически стала сводиться на нет. Прежде всего большевики довершили то, чему начало столь успешно было положено Временным правительством. Они окончательно ликвидировали русскую армию и, исполнив это, заключили в Брест-Литовске с Германией сепаратный мир. Надо отдать им должное, по отношению к Германии они действовали честно и взятые у Германии деньги вернули с процентами. Исполнив это, они принялись разрушать и самую Россию...»

    Унылый красно-желтый луч неземного  заката  довершал  картину.  Галь нервно засмеялся, и в этот самый  момент  чья-то  ладонь  хлопнула  его  по плечу.
    Галь шагнул в сторону, резко обернулся, ловя в кармане рукоять нагана, и с изумлением увидел перед собой Григория фон Эрнена - человека, которого он знал с детских лет. Но Боже мой, в каком виде! Он был с головы  до  ног  в черной коже, на боку у него болталась коробка с маузером,  а  в  руке  был какой-то несуразный акушерский саквояж.
     - Рад, что ты еще способен смеяться, - сказал фОН.
     - Здравствуй, Гриша, - ответил Галь. - Странно тебя видеть.
     - Отчего же?
     - Так. Странно.
     - Откуда и куда? - бодро спросил фОН.
     - Из Питера, - ответил Галь. - А вот куда - это я хотел бы узнать сам.
     - Тогда ко мне, - сказал фон Эрнен, -  я  тут  рядом,  один  во  всей квартире.
Глядя друг на друга, улыбаясь и обмениваясь  бессмысленными  словами, они пошли вниз по бульвару, перешли мостовую и оказались  у  семиэтажного доходного дома прямо напротив  гостиницы  "Палас"  -  у  дверей  гостиницы стояли два пулемета, курили матросы и трепалась на ветру красная мулета (исп. muleta)  на длинной палке.
   Поднявшись на пятый этаж, они подошли  к  высокой  двери,  на  которой отчетливо выделялся светлый прямоугольник  от  сорванной  таблички.  Дверь открылась, они вошли в темную прихожую, и на стене  немедленно  задребезжал
телефон. Фон Эрнен снял трубку.
     - Да, товарищ Красносельцев,  -  заорал  он  в  эбонитовую  чашку.  -  Да, помню... нет, не присылайте... Товарищ Красносельцев, да не могу я, ведь смешно
будет... Только представить - с матросами, это же  позор...  Что?  Приказу подчиняюсь, но заявляю решительный протест... Что? Крысолов?
     Он покосился на Галиена, и, не желая смущать его, Галь прошел в гостиную. Пол там был застелен машинописными журналами "Кантон", который издавался южнокитайской группой советников (ГОминьдана) для внутреннего пользования в 1926-1927 гг... На  журналах  валялись  огромные полосатые сумки,  вид  которых  заставил  Галиена подумать о помогайках; пахло в комнате кисло, портянками и  перегаром,  и еще было много пустых бутылок. Галь сел за стол и включил телепортатор визуальных эффектов... сконструированный русским физиком Борисом Львовичем Розингом (1869-1933). Галь слышал, что еще 25 июля 1907 года Розинг подал заявку на «Способ электрической передачи изображений на расстояние (Электрическая телескопия)». Невероятно!!! По этой заявке 30 октября 1910 году ему был выдан патент (привилегия по существовавшей тогда терминологии) № 18076. Не было четкости изображения, но Галь кое-что все-таки разглядел. Это был шок-TOW: «Поединок с Владимиром Соловьевым. Сергей Михеев-Вячеслав Ковтун 19.05.2016 Россия-1». Битва русского и украинского политологов. НО лучше уже не будет...

    Дискуссия была жаркой. Галь снял пальто. Обсуждалась судьба Украины и ситуация в Донбассе. Секундантами российского политолога были украинцы – журналист Юрий Кот, бывший глава МИД ДНР Александр Кофман и киевлянин Владимир Скачко. В то же время, интересы украинского политолога пришли защищать иностранцы – независимый американский журналист Майкл Бом, главный редактор «Московской немецкой газеты» немец Боян Крстулович... К тому же Ковтуна представлял Кирилл Гончаров от российской партии «Яблоко». Но какой бы компот здесь не варился, все равно получался кисель... и Галь с любопытством наблюдал...

   Гончаров: ...мы будем дискутировать на эту тему еще не один год, пока Россия и Украина не выберут и не обозначат собственную стратегию...  Эта стратегия заключается в признании европейского пути, как России так и Украины. И мы обязаны двигаться в этом направлении.
   Михеев: Кто сказал, что мы обязаны двигаться в этом направлении. Это откуда, из чего следует?
   Гончаров: История...
   Михеев: Из какой истории?
   Гончаров: Когда мы говорим о Европе, мы говорим об уровне жизни, мы говорим о качественном здравоохранении...
   Михеев: Да!?!
   Гончаров: Мы говорим о качественном образовании, о достойных пенсиях...
   Михеев: А также, когда мы говорим о Европе, мы говорим о месте, откуда две мировые войны пришли... Про историю? Почитайте историю! Где вы учились...Насчет истории! Из Европы на восток всегда приходили самые разрушительные войны. Европа сама себя разрушала сотнями лет. Две самые страшные мировые войны – вот что значит Европа! Тоталитарные идеологии – вот, что значит Европа. Вот что такое Европа... Европа это место, откуда исходила угроза жизни и смерти нашей страны. У нас 27 000 000 погибло из-за этой Европы. Вы об этом забыли? 27 000 000 человек убила Европа... наших граждан... В том числе и украинцев, между прочим. История! Вот с историей вы ошиблись. Плохо вас подготовили...
   Если бы Гончаров не поленился и подготовился по-лучше, тогда бы он ни за что не забыл послание  барона Унгерна, написанное не от своего имени, но чья рука легко узнается Леонидом Юзефовичем в письме от лица неизвестного монгольского князя в Синьцзян или от лица премьер-министра Джалханцза-хутухты – безымянным «вождям народа киргизского»: «Запад дал человеку науку, мудрость и могущество, но он дал в то же время безверие, безнравственность, предательство, отрицание истины и добра. Разве вы не знаете, вожди народа киргизского, как с грохотом, проклятиями и рыданием разрушались и гибли великие государства Запада. дробились и снова соединялись для того, чтобы вновь распасться и исчезнуть?»

    И вдруг Галь вспомнил, что хотел отправить Дмитрию Киселеву на VGT-РККА письмо «Русским Читателям», написанное австрийским и британским философом и социологом (или даже евроскептиком?) Карлом Раймундом Поппером(1902-1994), но подумав о Василии Гроссмане (1905-1964), которому удалось при поддержке Максима Горького опубликовать в газете «Литературный Донбасс» (1934) повесть из жизни шахтёров Донбасса «ГлюКауф», решил отправить письмо через него... Галь был уверен, что окончивший в 1929 году химическое отделение физико-математического факультета Московского университета и уехавший в Донбасс Василий Гроссман неплохо разбирается в «социальной химии», в отличии от знаменитого русского ученого Ивана Петровича Павлова, который, по мнению М. Горького «спорил с советской властью по недоразумению, потому что не имел времени серьёзно подумать о значении её работы и потому ещё, что около него были враги советской власти, люди, которые отравляли его ложью, сплетнями, клеветой». И не было сомнений, что «Жизнь и Судьба» расставит все по своим углам... и письмо дойдет до адресата и будет как следует, прочитано в воскресном выпуске «Вестей»!

   Галь прикрыл глаза. Хорошо и не очень подготовленные люди из вежливости стали говорить тише, но не на столько тихо, чтобы услышать Василия В. Шульгина. И все же Шульгину пришлось сказать:
   - Будет беда. Россия безнадежно отстает. Рядом с нами страны высокой культуры, высокого напряжения воли. Нельзя жить в таком неравенстве. Такое соседство опасно. Надо употребить какие-то большие усилия. Необходим размах, изобретательность, творческий талант. Нам надо изобретателя в государственном деле... Нам надо «социального Эдисона»
   И колонны слышали ответ:
   - От меня требуют, чтобы я был каким-то государственным Эдисоном... Очень был бы рад... Но чем я виноват, что я не Эдисон, а только Владимир Николаевич Коковцев.

   «Меж тем перед Россией вставали огромные трудности. Германия искала выход для своего населения, нарастающего как прилив, и для своей энергии, усиливающейся, как буря. Естественно, что глаза немцев жадно устремились в ЛЕНИВУЮ ПУСТОТУ Востока.
   Как?! Эти ничтожные русские получают 35 пудов зерна с десятины?.. Это просто стыдно. О, мы научим их, как обращаться с такой драгоценностью, как русский чернозем! К тому же, если мы объявим им войну, у них сейчас же будет революция. Ведь их культурный класс может только петь, танцевать, писать стихи... и бросать бомбы.
   И над Германией неумолчно звучал воинствующий крик – «Drang nach Osten», и раздавались глухие удары молотов Круппа…
   И произошло то, что должно было произойти: немецкие профессора бросили германскую армию на Россию...»

   Галь был равнодушен к таким чудовищным заявлениям Шульгина, а тем более к тому, что «Европа себя разрушала сотнями лет» и теперь пришла разрушать Россию. «Но как же Европа разрушала себя?» - лениво подумал Галь. Европейский  мир требовал от Лютера, так сказать, ответа на вопрос: суждено ли ему погрязать вечно, все глубже и глубже, во лжи, зловонном гниении, в ненавистной проклятой мертвечине, или же он должен, какого бы напряжения это ни стоило ему, отбросить от себя ложь, излечиться и выжить? И дать возможность Томасу Карлейлю написать что-нибудь «героическое». Но, как известно, вслед за Реформацией наступили великие войны, распри, наступило всеобщее разъединение...
    Таким образом, на радость славянофилам, Европа уничтожала себя! И зловония от евро-гниения причиняли неимоверные страдания великодержавному православному организму...
    Когда (же) Гер-Кулес направил реку в конюшни царя Авгия, чтобы очистить их, то, (даже Карлейль не сомневался), всеобщее замешательство, вызванное таким необычайным обстоятельством, было немалое, (но Галиену показалось), что в этом повинен был не Геркулес, а кое-кто другой! (может быть даже ЗаКуЛИСЬЕ) Но с какими бы тяжелыми последствиями ни была сопряжена Реформация, она должна была совершиться, она просто-напросто не могла не совершиться. Всем ПАПАМ и защитникам пап, укоряющим, сетующим и обвиняющим, целый мир отвечает так: раз навсегда — ваше папство стало ложью. Нам нет дела до того, как прекрасно оно было некогда, как прекрасно оно, по вашим словам, и в настоящее время, мы не можем верить в него; всею силою нашего разума, данного нам всевышним небом для руководства в жизни, мы убеждаемся, что с этих пор оно потеряло свою достоверность. Мы не должны верить в него, мы не будем стараться верить в него, — мы не смеем. Оно ложно. Мы оказались бы изменниками против подателя всякой истины, если бы осмелились признавать его за истину. Пусть же оно, это папство, исчезнет, пусть что-либо другое займет его место; с ним мы не можем более иметь никакого дела. Ни Лютер, ни его протестантизм не повинны в войнах; за них ответственны те лживые кумиры, которые принудили его протестовать. Лютер поступил, как всякий человек, созданный Богом, не только имеет право поступать, но и обязан в силу священного долга: он ответил лжи, когда она спросила его: веришь ли в меня? — Нет!
    Галь зевнул от удовольствия! Видимо европейцы выбрали не те духовные скрепы... «Всем ПАПАМ и защитникам пап, укоряющим, сетующим и обвиняющим, целый мир отвечает так: раз навсегда — ваше папство стало ложью». А где же истина? А ИСТИНА -  как говорится, - в Православии!
    Да только Иван Павлов в ужасе наблюдая, как большевики в 1918 году «мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляло культуру, умственную силу нации, ОБЕСЦЕНИЛИ, а то, что пока является еще грубой силой, которую можно заменить и машиной, то выдвинули на первый план», разашелся не на шутку: «Так как достижение истины сопряжено с большим трудом и муками, то понятно, что человек в конце концов постоянно живет в покорности истине, научается глубокому смирению, ибо он знает, что стоит истина. Так ли у нас? У нас этого нет, у нас наоборот. Я прямо обращаюсь к крупным примерам. Возьмите вы наших славянофилов. Что в то время Россия сделала для культуры? Какие образцы она показала миру? А ведь люди верили, что Россия протрет глаза гнилому Западу. Откуда эта гордость и уверенность?»
    Иван Павлов даже предПО(д)ЛОжить не мог, как надежно эта «гордость и уверенность», словно благовоние МИФинского рАЗлива, защищает Отечество от запаха западной мертвечины. Владимир Соловьем принюхался... Галь поморщился... В студии захлопали... Из Англии повеяло сыростью, а вместе с сыростью, плесенью по стенам поползли рассуждения буржуазного писателя  Оскара Уайльда (1956-1900): «Общество рано или поздно должно вернуться под ОПЕКу своего былого ЛИДЕРа, каковым является просвещенный и покоряющий смелостью фантазии ЛЖЕЦ...  последнее же положение таково: ЛОЖЬ, умение рассказывать прекрасные истории, каких никогда не случалось, составляет истинную цель Искусства».
    Только бы найти подходящего заведующего в  Дом Культуры!   И тогда «Лев Троцкий и его соратники по ЦК», посмеявшись над медлительностью быстроногого  Ахиллеса, покажут всему миру, как нужно не только догонять, но и перегонять европейскую, а тем более американскую «черепаху». А когда весь мир увидит, тогда член Высшего совета политической партии «Единая Россия» профессор Владимир Мединский сможет культурно и очень увлекательно рассказать много удивительных историй тем, кто плохо подготовился к ЕГЭ-2010 по Истории. И будет одна из них начинаться примерно так:   «МИФ об отсталости России очень любили большевики. Вряд ли Лев Троцкий и его соратники по ЦК читали Лейбница... Похоже, лет с тридцати они вообще ничего, кроме самих себя, не читали и тем более не почитали. Но утверждали примерно то же самое, что и Лейбниц: и по части необходимости «регулярного государства», и по части отсталости России.
   Для идеологов большевизма этот миф был действительно средством «два в одном флаконе». С одной стороны, служил для оправдания захвата и узурпации власти, с другой – для оправдания совершенных ими преступлений... Коммунистическая идеология позволяла пренебрежительно относиться к опыту всего человечества. К опыту исторической России – ОСОБЕННО...».
    Однако, это уже слишком. Галиену показалось, что его разгоряченному воображению пора немножко поостыть.  (ПреступЛенин... приступ лени...). Но «Мифы о России» на то и мифы, чтобы пренебрежительно относиться к опыту, хоть и не Единой, но зато исторической России! Такие «мифы о России» пишутся либо теми, кто никогда не учился в Советской школе, как, например Иван Солоневич, либо агентами ЦРУ... Если Василий Шульгин знал только великого изобретателя Эдисона, то видный ученый и талантливый публицист, уважаемый педагог и просто интересный человек Павел Петрович Забарский (1906-1988), как настоящий геолог, твердо верящий в науку и свои силы стремился познакомить советский людей с Павлом Николаевиче Яблочковым! Так, благодаря стараниям Забарского в 1938 году в серии «ЖЗЛ» появилась первая биография Яблочкова, и советская молодежь наконец-то смогла по-настоящему узнать, что «КОММУНИЗМ – это Советская власть плюс электрификация». «Только теперь – писал Забарский, - советские исследователи начинают систематическое собирание и изучение материалов и источников, относящихся  к жизни и творчеству забытых русских талантов. Но и сейчас приходится считаться с неполнотой и недостаточной разработанностью материалов, относящихся к отдельным периодам   их жизни. Такой неполнотой, особенно в части чисто биографической, страдает и предлагаемая книга, посвященная  П. Н. Яблочкову, о котором до сих пор не существовало ни одной печатной работы...».
    Возможно, после мучительных допросов, припомнил  Сергей Павлович Королев замечательные слова Забарского, в своих переживаниях о Яблочкове, рассуждавшего о «заколдованном круге». Забарский прекрасно знал, что «работа на капиталиста была единственным источником средств, необходимых для создания и реализации   новых  оригинальных изобретений. Но та же самая работа на капиталиста уничтожала возможность оригинального творчества...». Согласно Постановлению от 1 июля 1938 года за подписью сержанта Быкова (который теперь имел любую возможность оригинального творчества) Сергею Павловичу избрали меру пресечения – содержание под стражей в Бутырской тюрьме...
   И только благодаря стараниям Иосифа Виссарионовича Сталина,  осенью на прииске Мальдяк появился подлинный «ангел во плоти» — Михаил Усачев — бывший директор Московского авиазавода, незаслуженно обвиненный в гибели Валерия Чкалова, погибшего на самолете, построенном на этом заводе. Усачев обладал необыкновенной силой, богатырским телосложением, к тому же — боксер. Сделав семь кругов над адом, Усачев приземлился... Для начала он избил одного из урок, сместив его с должности старосты. Прирученный отставник повел нового хозяина показывать бывшие владения. У одной из палаток объяснил, что «…здесь валяется Король — доходяга из ваших, из политических; он заболел и, наверное, уже не встанет». Войдя в палатку, Усачев обнаружил кучу грязных тряпок. Приподняв их — опешил. Как вспоминал он сам, в тот момент у него словно что-то оборвалось внутри: перед ним в немыслимых лохмотьях лежал страшно худой, бледный, безжизненный человек. Таким он увидел Сергея Королёва, которого хорошо знал. Опоздай он на пару-тройку дней, даже страшно представить, что было бы с ним и с нашей космонавтикой…
 
   Поэтому Галиен и не стал представлять. Скрипнула дверь, и вошел фон Эрнен.. Галиен переключил канал. На «Россия-1» шел советский художественный фильм «Клятва» (1946) режиссёра Михаила Чиаурели. Суровая зима 1924 года... Интернациональная группа (паломников: украинец Баклан, грузин Георгий, узбек Юсуп) добирается до Горок, где они узнают о смерти Ленина и сильно горюют. Некоторые члены правительства (Бухарин и Каменев) уже готовятся пересматривать все ленинские планы, но большинство (Дзержинский, Микоян, Ворошилов) сплачивается вокруг Сталина, который поднимается на трибуну на Красной площади и произносит клятву с честью выполнить все заветы Ленина...
    «Нет бога кроме Карла Маркса и Ленин пророк его! - подумал Галь. – Русских людей не переКОДыруешь».
 И сказал СТАЛИН:
   - Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою ЗАПОВЕДЬ! КЛЯНЕМСЯ!
 - КЛЯНЕМСЯ! – всколыхнулась толпа на Красной площади.
 - Ленин неустанно указывал нам, что укрепление Красной Армии и улучшение её состояния является одной из важнейших задач нашей партии… Поклянёмся же, товарищи, что мы не пощадим сил для того, чтобы укрепить нашу Красную Армию, наш Красный Флот!.. Клянемся!
 - Клянемся!
 - Ложь и клевета буржуазной печати неизменно падали на голову нашей партии на протяжении четверти лет. Громадным утесом стоит наша страна окруженная океаном буржуазных государств. Волны за волнами катятся на нее, грозя затопить и размыть, а утес все держится непоколебимо... 
   
   Фон Эрнен выключил «зомбопортатор»... 
   «А еще – сказал фон Эрнен, сняв кожанку, и  оставшись в подчеркнуто солдатской гимнастерке - На II съезде Советов СССР 26 января 1924 г. товарищ Сталин говорил: Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам верность прин¬ципам Коммунистического Интернационала. Клянёмся тебе товарищ Ленин, что мы не пощадим своей жизни для того, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира – Коммунистический Интернационал!» И мы поклялись...

     - А теперь, черт знает что поручают, - сказал он, садясь, - вот из ЧК звонили.
     - Ты и у них работаешь?
     - ИзБегаю, как могу.
     - Да как ты вообще попал в эту компанию?
     Фон Эрнен широко улыбнулся.
     - Вот уж что  легче  легкого.  Пять  минут  поговорил  с  Горьким  по телефону.
     - И что, сразу дали маузер и авто?
     - Послушай, - сказал он, - жизнь - это театр. Факт известный. Но  вот о чем говорят значительно реже, это о том, что в этом театре  каждый  день идет новая пьеса. Так вот теперь, Галь, я такое ставлю, такое...
     Он поднял руки над головой и  потряс  ими  в  воздухе,  словно  звеня монетами в невидимом мешке.
     - Дело даже не в самой пьесе, - сказал  он.  -  Если  продолжить  это сравнение, раньше кто угодно мог швырнуть из зала на сцену тухлое яйцо,  а сейчас со сцены каждый день палят из нагана, а могут и бомбу кинуть. Вот и подумай - кем сейчас лучше быть? Актером или зрителем?   

   Это был серьезный вопрос, на который не смог бы ответить даже внук Николая I, Великий князь Александр Михайлович (1866-1933). А пока Галь думал,  Великий Князь, решив, что сейчас лучше быть во Франции, просто записал некоторые свои наблюдения в «Книгу воспоминаний»:  «Первое десятилетие XX века, наполненное террором и убийствами, развинтило нервы русского общества. Все слои населения Империи приветствовали наступление новой эры, которая носила на себе отпечаток нормального времени. Вожди революции, разбитые в 1905—1907 г. г., укрылись под благословенную сень парижских кафе и мансард, где и пребывали в течение следующих десяти лет, наблюдая развитие событий в далекой России и философски повторяя поговорку: «Чтобы дальше прыгнуть, надо отступить».
   А тем временем и друзья, и враги революции ушли с головой в деловые комбинации. Вчерашняя земледельческая Россия, привыкшая занимать деньги под залог своих имений в Дворянском банке, в приятном удивлении приветствовала появление могущественных частных банков. Выдающиеся дельцы петербургской биржи учли все выгоды этих общественных настроений, и приказ покупать был отдан.
   Тогда же был создан знаменитый русский «табачный трест», — одно из самых больших промышленных предприятий того времени. Железо, уголь, хлопок, медь, сталь были захвачены группой петербургских банкиров. Бывшие владельцы промышленных предприятий перебрались в столицу, чтобы пользоваться вновь пpиобретенными благами жизни и свободой. Хозяина предприятия, который знал каждого рабочего по имени, заменил дельный специалист, присланный из Петербурга. Патриархальная Русь, устоявшая пред атаками революционеров 1905 года, благодаря лояльности мелких предпринимателей, отступила пред системой, заимствованной заграницей и не подходившей к русскому укладу.
   Это быстрое трестирование страны, далеко опередившее ее промышленное развитие, положило на бирже начало спекулятивной горячке. Во время переписи населения Петербурга, устроенной в 1913 году, около 40.000 жителей обоего пола были зарегистрированы в качестве биржевых маклеров.
   Адвокаты, врачи, педагоги, журналисты и инженеры были недовольны своими профессиями. Казалось позором трудиться, чтобы зарабатывать копейки, когда открывалась полная возможность зарабатывать десятки тысяч рублей посредством покупки двухсот акций «Никополь-Мариупольского металлургического общества».
    Выдающиеся представители петербургского общества включали в число приглашенных видных биржевиков. Офицеры гвардии, не могшие отличить до сих пор акций от облигаций, стали, с увлечением обсуждать неминуемое поднятие цен на сталь. Светские денди приводили в полное недоумение книгопродавцев, покупая у них книги посвященные сокровенным тайнам экономической науки и истолкованию смысла ежегодных балансов акционерных обществ. Светские львицы начали с особым удовольствием представлять гостям на своих журфиксах «прославленных финансовых гениев из Одессы, заработавших столько-то миллионов на табаке». Отцы церкви подписывались на акции, и обитые бархатом кареты архиепископов виднелись вблизи биржи.
    Провинция присоединилась к спекулятивной горячке столицы, и к осени 1913 года Россия, из страды праздных помещиков и недоедавших мужиков, превратилась в страну, готовую к прыжку, минуя все экономические заслоны, в царство отечественного Уолл-Стрита!
    Будущее Империи зависло от калибра новых властителей дум, которые занялись судьбой ее финансов. Каждый здравомыслящей финансист должен бы был сознавать, что, пока русский крестьянин будет коснеть в невежестве, а рабочий ютиться в лачугах, трудно ожидать солидных результатов в области развития русской экономической жизни. Но БЛИЗОРУКИЕ дельцы 1913 года были мало обеспокоены отдаленным будущим. Они были уверены, что сумеют реализовать все вновь приобретенное до того, как грянет гром...»

     - Как бы тебе ответить, - сказал  Галиен  задумчиво фон Эрнену.  -  Этот  твой  театр слишком уж начинается с вешалки. Ею же  он,  я  полагаю,  и  кончается.  А будущее, - Галь ткнул пальцем вверх, - все равно за кинематографом!

   Фон Эрнен хихикнул и качнул головой.    И посмотрел Галь в глаза фон Эрнену... И увидел Галь иное знамение... великое и чудное: семь Ангелов, имеющих семь последних язв, которыми оканчивалась ярость Божия. И видел Галь как бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии, и поют песнь Моисея, раба Божия, и песнь Агнца, говоря: велики и чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель! праведны и истинны пути Твои, Царь святых!

Фон Эрнен вздохнул. Встав, он молча прошелся по комнате.
     - Галь, - сказал он, садясь напротив и заглядывая ему в глаза,  -  мы тут шутим, шутим, а я  ведь  вижу,  что  ты  не  в  порядке.  Что  у  тебя стряслось? Мы с тобой, конечно, старые друзья, но даже несмотря на  это  я мог бы помочь.
     Галиен решился.
     - Признаюсь тебе честно. Ко мне в Петербурге три дня назад приходили.
     - Откуда?
     - Из твоего театра.
     - Как так? - подняв брови, спросил он.
     - А очень просто. Пришли трое с Гороховой, один представился каким-то литературным работником,  а  остальным  и  представляться  было  не  надо. Поговорили со мной минут сорок, работник этот в основном, а потом  говорят - интересная у нас беседа, но продолжить ее придется в другом месте. Мне в это другое место идти не хотелось, потому что возвращаются оттуда, как  ты знаешь, довольно редко...
     - Но ты же вернулся, - перебил фон Эрнен.
     - Я не вернулся, - сказал я, - я туда попросту не  пошел.  Я,  Гриша, убежал от них. Знаешь, как в детстве от дворника.
     - Но почему они к тебе пришли? - спросил фон Эрнен. - Ты  же  человек от политики далекий. Натворил что-нибудь?
    - Да ничего я не натворил. Смешно рассказывать. Я сделал репост и поставил лайк под статьей Питирима Сорокина «О влиянии войны». А недавно Ленину прислали журнал “Экономист” № 1 (1922 г.), издаваемый XI отделом “Русского технического общества”. Ленин сразу же определил, что  «журнал является, органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п.» Вот Ленин и говорит: «Некий г. П. А. Сорокин помещает в этом журнале обширные якобы “социологические” исследования “О влиянии войны”. Ученая статья пестрит учеными ссылками на “социологические” труды автора и его многочисленных за граничных учителей и сотоварищей...Нет сомнения, что и этот господин, и то русское техническое общество, которое издает журнал и помещает в нем подобные рассуждения, причисляют себя к сторонникам демократии и сочтут за величайшее оскорбление, когда их назовут тем, что они есть на самом деле, т. е. крепостниками, реакционерами, “дипломированными лакеями поповщины”».  Марксистскому журналу придется вести войну и против подобных современных “образованных” крепостников. Вероятно, не малая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста. Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной “демократии”. ТАМ подобным крепостникам самое настоящее место».
   А ведь именно ТАМ, еще в середине 19 века Макс Штирнер объяснял «темным массам», что значит ПОПОВСТВО. Штирнер говорил, глядя на одержимых: «И вот тут мы наталкиваемся на древнее заблуждение людей, не научившихся еще обходиться без поповства. Жить и творить во имя идеи – в этом призвание человека, и соответственно твердостью выполнения им своего призвания измеряется его человеческая ценность. Это – господство идеи, или поповство. Робеспьер, например, или Сен-Жюст были насквозь проникнуты идеей, они были попы, энтузиасты, последовательные орудия этой идеи, идеальные люди». И потому, не желая раздражать идеальных людей своим материальным присутствием, Питирим Сорокин отправился в страны буржуазной «демократии». В октябре 1923 году Питирим Сорокин  выехал в США, читал лекции в различных колледжах и университетах. В 1930 году принял американское гражданство. В 1931 году основал социологический факультет в Гарвардском университете и руководил им до 1942 года. В 1931-1959 годах  — он профессор Гарвардского университета.
   - Не вполне понимаю, - сказал фон Эрнен.
    - Я тоже, - сказал Галь, - не в этом дело. Главное, что я хочу  сказать, - никакой политики там не было. То есть мне так казалось. А им  показалось иначе, они мне это объяснили.  Самое  страшное,  что  после  беседы  с  их консультантом я действительно понял его логику, понял так глубоко,  что... Это было до того страшно, что, когда меня вывели на улицу, я побежал -  не столько даже от них, сколько от этого понимания...
     Фон Эрнен взглянул на Галиена и погрузился в размышления. Галь  смотрел  на его ладони - он еле заметно тер их о скатерть, будто  вытирая  выступивший пот, а потом вдруг убрал под стол. На его лице отразилось  отчаяние,  и  Галь почувствовал,  что  их встреча  и  его  рассказ  ставят фон Эрнена  в  крайне неприятное положение.
     - Я думаю, мы все уладим... Уладим,  уладим...  - пробормотал он. - Но хорошо, что ты доверяешь мне. Сейчас  звякну  Красносельцеву... Руки на голову.
   Последние слова  Галь  понял  только  тогда,  когда  увидел  лежащее  на скатерти дуло маузера. Поразительно, но следующее, что сделал фон Эрнен, так  это вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил его на нос.
     - Руки на голову, - повторил он.
     - Ты что, - сказал Галь, поднимая руки, - Гриша?
     Фон Эрнен улыбнулся.
     - В коридор, - сказал он.
     Когда они оказались в коридоре, фон Эрнен, по прежнему держа Галиена на прицеле, обшарил карманы пальто, вынул оттуда револьвер и сунул его в карман.
     - Отопри дверь, - велел он, - и на лестницу.
     - Позволь пальто надеть, - сказал Галь, лихорадочно  думая,  может ли он сказать этому возбужденному собственной низостью человеку хоть  что-нибудь способное изменить рисовавшееся развитие событий.
     - Нам недалеко, - сказал фон Эрнен, - через бульвар.  Хотя,  впрочем, надень.
     Галь  двумя  руками  снял  с  вешалки  пальто,  чуть  повернулся,  чтобы просунуть руку в рукав, и в следующий момент неожиданно  для  самого  себя набросил его на фон Эрнена - не просто швырнул пальто  в  его  сторону,  а именно накинул.
     Факт  остается фактом: фон Эрнен нажал на курок только когда падал на  пол  под  тяжестью Галиена, и пуля, пройдя в нескольких сантиметрах от его  бока,  ударила  во входную дверь. Пальто накрыло упавшего фон Эрнена с головой, и  Галь  схватил Эрнена за горло прямо сквозь толстую ткань, но она почти не помешала; коленом он успел придавить к полу запястье его руки, сжимавшей  пистолет,  и  перед тем как его пальцы разжались, он всадил в  стену  еще  несколько  пуль...
   Когда фон Эрнен затих, Галь долго не решался  отпустить  его  горло.  Его  руки
почти не подчинялись ему; чтобы восстановить дыхание, он сделал дыхательное
упражнение. Оно подействовало странным образом – с Галиеном сделалась  легкая истерика.
  Револьвер Галиена остался в кармане брюк фон Эрнена, и ему совершенно  не хотелось лезть за ним. Галь  подобрал  и  осмотрел  его  маузер  -  это  была отличная машина, и совсем новая. Заставив  себя  обшарить  его  куртку,  Галь обнаружил пачку "Иры", запасную обойму для маузера и удостоверение на  имя сотрудника ЧК Григория Фанерного. Да, подумал Галиен, да. А ведь еще в  детстве можно было понять... когда Фанерный бредил «Мертвым сезоном».

    Подхватив фон Эрнена под руки, Галь  поволок  его  по  коридору,  пинком открыл дверь одной из комнат и собирался уже втащить его туда, но замер  в дверях. Это была  бывшая  детская  -  у стены стояли две маленькие кровати с легкими бамбуковыми  ограждениями,  а на стене углем были нарисованы Ту-4 и усатое лицо. На полу лежал красный резиновый мяч - увидев  его,  Галь  сразу закрыл дверь и потащил фон Эрнена дальше. Соседняя комната  поразила  его своей траурной простотой: в  ее  центре  стоял  черный  рояль  с  открытой крышкой, рядом - вращающийся стул, и больше не было ничего.
     К этому моменту Галиеном овладело новое  состояние.  Оставив  фон  Эрнена
полусидеть в углу Галиен сел   за   рояль. Поразительно, подумал он, товарищ Фанерный и рядом, и нет. Как странно.
    Галиен повернулся к роялю и стал тихо наигрывать песню группы The beach boys -  «I'm the Pied piper».

[hello i’m the pied piper from the far away land of night]
[nobody knows anything about my existence]
[i only want to know kids]
[late at night when people are sleeping]
[i go into their old radios and turn them into magic transistors]
[and fly outside with them]
[i come from such a far away land of night]
[that i’m fascinated with the funny music i hear on your radios]
[you are the first to know of me]
[you can’t see me i’m hidden]
[but you can see the green glow i make]
[i heard you laugh last night]
[i figured that you would be amused by me]
[listen to this]
(bow bow)
(i’m the pied piper)
(bow bow bow bow bow)
(in the radio)

Охватившая Галиена меланхолия  не имела отношения к эксцессу с  фон  Эрненом;  перед  его  глазами  встали бамбуковые кроватки из соседней комнаты, и на секунду представилось  чужое детство,  чей-то  чистый  взгляд  на  закатное  небо,  чей-то   невыразимо трогательный мир, унесшийся в небытие. «Видимо, не случайно советский писатель-фантаст Кир Булычёв (настоящее имя Игорь Всеволодович Можейко;  1934- 2003) назвал   отечественную фантастику   «Падчерицей эпохи»!  - играючи думал Галиен. - Ведь принимая эту сказочную героиню за существо несчастное, живущее  на кухне и исполняющее черную работу, мы забываем, что ранее Золушке  досталось счастливое детство, а мачеха  в  ее  жизни  появилась  незадолго  до  начала описываемых событий».

     Но играл  он  недолго  -  рояль  был расстроен, а Галиену, вероятно, надо было спешить. Но куда?


 20.
     Пора было подумать о том, как провести вечер. Галиен вернулся в коридор  и с  сомнением  поглядел  на  кожанку  фон  Эрнена,  но  ничего  больше   не оставалось. Несмотря на рискованность некоторых своих литературных опытов, он все же был недостаточно декадентом, чтобы  надеть  пальто,  уже  ставшее саваном и к тому же простреленное  на  спине.  Сняв  куртку  с  вешалки  и подобрав саквояж, Галь пошел в комнату, где было зеркало.
     Кожанка пришлась ему впору - они с покойником были практически  одного роста. Когда Галь перетянул ее ремнем с болтающейся кобурой  и  посмотрел  на свое отражение, он  увидел  вполне  нормального  большевика...  В качестве «нормального большевика» Галь направился к балкону.
    Балкон выходил на Тверской бульвар и под  ним  было метров двадцать холодной темной пустоты... И не об этой ли пустоте рассказывал Галиену в детстве Кир Булычев? Red БУЛычев говорил: «Пустота Эры крысолова была вызвана бегством людей из  больших  городов, потому что там нечего было есть, нечем согреваться и  приходилось  трепетать под суровым  оком  воинствующего  большевистского  тыла.  Опустели,  в  свою очередь, чистые  зажиточные  районы,  жители  которых  были  истреблены  или выгнаны, но Шариковы еще не заселили их дома - они  сами  воевали,  крали  и суетились вне больших городов. Незачем  им  было  рваться  в  подыхающую  от голода столицу.
     А через два года все в одночасье переменилось. Как  только  завершилась война, все  ее  выдвиженцы,  победители  и  друзья  победителей,  соратники, сестры  и  братья  победителей  ринулись  в  Москву  и  Питер».  К сожалению, Кир Булычев не знал социологических  исследований  популярного  рода  о  составе,   мощности   и специфике этого  нашествия.  Не знал и Галиен....

   Не знал Галиен и о прочности «Платформы 46-ти»... на которую, по недальновидности молодых лет, встал едва видимый с надежно прикрепленного к стене балкона, силуэт оппозиционера 20-х гг. И. М. Павлова. И пока Павлов (земляк Петра Федоровича Ломако (1904-1990) «отца алюминиевой индустрии советской России») не фигурировал в «болотном деле», Платформа 46-ти фигурировала на тринадцатой партконференции в январе 1924 года. Павлов И. М. слышал и знал, что этот документ объявлен конференцией антипартийным и распространение его среди коммунистов строжайше пресекалось. Письмо сорока шести старых большевиков (Преображенский, Серебряков, Пятаков, Осинский и др.) говорило об угрожающей бюрократизации партийного аппарата, о произволе, зажиме, а также о нарушении Сталиным и его фракцией ЦК внутрипартийной демократии, о тяжелом экономическом положении страны, росте безработицы и т.д.
    Платформа 46-ти произвела на Павлова сильное впечатление. Вокруг он видел немало неправды. «Видел безработных, бедствующих инвалидов, партизан и героев гражданской войны. Слышал их гневные протесты — "За что боролись?!" — Протесты, на которые чиновники отвечали издевательскими насмешками. Видел, как после окончания гражданской войны племя мелких чиновников ринулось к государственному пирогу, отталкивая от него подлинных представителей народа. Видел жестокую борьбу за власть и влияние безыдейных и порочных элементов в партийном и государственном аппаратах. Видел бесконечные склоки, провокации, доносы и подсиживание». Все эти и многие другие недостатки Павлов «объяснял общей некультурностью, разрухой, отсутствием опыта государственного строительства». Но он верил, что здоровые, идейные и честные элементы внутри партии победят, что многие болезни и недостатки будут постепенно изжиты. Во всяком случае, иного желательного выхода Павлов не видел, а возвращение к дореволюционному укладу жизни решительно отвергал.

    И эхом ему с обрыва отвечал лауреат Нобелевской премии Иван Павлов (1918): «Для будущего нам полезно иметь о себе представление. Нам важно отчетливо сознавать, что мы такое. Вы понимаете, что если я родился с сердечным пороком и этого не знаю, то я начну вести себя как здоровый человек и это вскоре даст себя знать. Я окончу свою жизнь очень рано и трагически. Если же я буду испытан врачом, который скажет, что вот у вас порок сердца, но если вы к этому будете приспособляться, то вы сможете прожить и до 50 лет. Значит, всегда полезно знать, кто я такой». 
    Было самое время появиться Полиграфу Полиграфовичу Шарикову и, опустив голову, с криком « А ты кто такой?» вне себя от патриотического угара (1905 года) броситься на профессора, но, не переменяя позы и даже не повернув головы, Михаил Осипович Меньшиков толчком монархического СОБоРНОГО каучукового кулака обязательно вернул бы взбесившегося заведующего подотдела очистки Московского отдела коммунального хозяйства на прежнее место и добавил бы: «На Западе Россию привыкли издавна считать военной державой. Зная, что земледелие наше первобытно, что промышленность зачаточна, что наука заимствована, и не забывая, чем мы выдвинулись при Петре и Екатерине, там склонны думать, что единственный наш национальный промысел - война, единственная культура - военная. Может быть так и было бы, если бы в тишине русской жизни не расцвел другой промысел и другая культура - чиновничество. Как крапива и бурьян разрастаются там, где их не сеяли, и глушат благородные овощи, канцелярщина пышно поднялась сплошь во всех складках русского быта и задавила все, решительно все культуры, И овощи, и цветы, и злаки, - и самоуправление, и законодательство, и администрацию, и суд, и, наконец, военное дело. При самых изнурительных жертвах нации, при драконовских законах, при заколачивании насмерть солдат, - все-таки в Крымскую войну мы оказались с кремневыми ружьями против штуцеров, в 1877 году-с берданками против магазинок, и в обе войны без определенного плана, без талантливых военачальников, без решимости довести дело до конца. Но никогда еще упадок армии и флота не приводил нас к такому безвыходному позору, как теперь...» Конечно, такое не забывается...
   И только «Тень», приглашенная «новыми русскими» на  Балл-ада, успела заметить как:

      ... время себя ухватило за хвост,
   А клетки решили, что рак – это рост,
   И все накрывается крепкой,
   Рехнувшейся раковой клеткой.

  Историю русскую, выскажем вслух,
  Венчает не птица, а крыса...


   На миг  ей показалось, что и не было за плечами последних семидесяти с лишним лет...


   21.
    И тогда  Арсений Григорьевич Зверев ((1900-1969)  еще не Нарком, а затем министр финансов СССР в 1938—1960 с перерывом в 1948) ненароком понял, что  «усилили подрывную подпольную деятельность партии эсеров и анархистов. Летом 1920 года на своем съезде в Париже эсеровская эмиграция приняла решение организовать в Советской России так называемые СТК («союзы трудового крестьянства») и поднять ряд мятежей, которые должны были слиться и привести к свержению Советской власти. Эта антинародная деятельность поощрялась и субсидировалась международным империализмом, который убедился в невозможности свергнуть диктатуру пролетариата прямой интервенцией и перешел к активной поддержке внутренней антисоветской и антипартийной оппозиции. Наконец, несколько изменился и состав РКП(б). Многие беззаветные борцы за социалистическую революцию погибли на фронтах или скончались от болезней, тягот и лишений. В большевистскую партию потянулись исходившие из карьеристских побуждений «попутчики», и кое-кому из них удалось примазаться к коммунистическим рядам. Все это, вместе взятое, облегчило действия врагов трудового народа и помогло им развязать многочисленные мятежи и провокационные выступления».

    Не только зав. культпропа одной из ячеек МГУ троцкист И. М. Павлов желал счастья молодой Советской Республике! Арсений мечтал о том, чтобы молодая советская республика росла крепкой и здоровой! И потому Арсений  легко мог бы согласиться  с писателем Владимиром Дудинцевым, считавшим, что «не хлебом единым» жив человек. А малосознательным элементам Арсений Зверев заявлял твердо: «к концу 20-х годов особенно четко обозначились две политические тенденции. Одна отражала собой генеральную линию партии и заключалась в курсе на постепенное вытеснение кулачества из всех сфер общественной жизни, а затем и ликвидацию его как класса. Ей противостояла линия правых уклонистов, пытавшихся приспособить кулака к Советской власти, помочь ему «врасти в социализм». Должен заметить, что я, выходец из бедняцкой семьи, члены которой не раз батрачили в кулацких хозяйствах, прошедший затем школу борьбы с вооруженной кулацкой контрреволюцией, был в этом вопросе непреклонен и по отношению к кулаку не признавал никаких колебаний». 
    И кулак не забывал крепкий кулак Арсения, и Арсений не забывал того сложного времени, когда борьба за хлеб была подлинным фронтом: «У всех перед глазами еще маячила голодная тень 1921–1922 годов. – ЗАПИСАЛ в тетрадку будущий МИНИСТР Арсений Зверев. - Решительные мероприятия Советской власти, хороший урожай и первые успехи новой экономической политики вывели страну из опасности. Но где гарантия, что неурожай не повторится? Жизнь требовала твердого обеспечения населения продовольствием. Между тем конкуренция государственного сектора хозяйства с частным, нэпманским, предъявляла к тому же дополнительные требования, а задача восстановления национальной экономики до довоенного уровня, которую мы тогда решали, выдвигала требование постоянного и полнокровного снабжения промышленности сельскохозяйственным сырьем. Деятельность продовольственных комитетов становилась в этих условиях полем сражения за сохранение диктатуры пролетариата и торжество линии РКП(б)».

    Но именно в это непростое время всякий злонамеренный вредитель мог искривить торжество линии РКП (б...).  А потому кружки партийного просвещения в то время занимались исключительно «проработкой» оппозиции. Для партийно-комсомольских кружков вузов культпроп ЦК составил специальную программу и каждому разделу ее давал шпаргалку, так называемую «разработку» с указанием литературы для подготовки к занятиям. Оппозиция силами своих сторонников в РАНИОН (Российская Ассоциация Научных работников общественных наук) Геворкиан и другие, составляли по каждой теме контрразработку с подробными ссылками на труды Ленина. В результате этого каждое занятие кружка превращалось в арену, где обе стороны, вооруженные шпаргалками и цитатами, вели упорную борьбу.

    Это было удивительное время!  Великий гений стратегического мышления товарищ Сталин должен был забетонировать почву, на которую в будущем  агенты влияния, по-научению  ЦРУ попытаются посеять хаос и незаметно подменить их ценности на фальшивые и заставить их в эти фальшивые ценности верить... Ведь «...Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению...», не смотря на то, что «Русских людей не перекодируешь».

   Возможно ли такое? Но ведь Арсений Зверев, который еще подростком, работая на фабрике по десять часов, все-таки нашел возможность познакомиться с необыкновенной книжкой: «Капитал для чайников: марксизм для начинающих». И однажды возможность нашла молодого человека, имеющего за своими неокрепшими плечами богатый трудовой и боевой опыт... и Арсений был назначен секретарем агитационно-пропагандистского отдела уездного комитета РКП(б).

    И не было  ничего страшного в том, что однажды, притупив свое чутье, Арсений Зверев припомнил забавный эпизод. Именно в «достоловское» время они слушали лекции И. В. Ребельского, автора популярной брошюры «Азбука умственного труда», о системе организации повседневной работы: «В одной из лекций он уделил много внимания тому, чем питается человеческий мозг, а затем рекомендовал слушателям есть… черную икру, сметану, сливочное масло и белорыбицу. Конечно, мы относились к подобной рекомендации с юмором. В связи с этим вспоминается такой эпизод. Наша студенческая бригада в составе четырех человек (тогда существовал так называемый бригадный метод обучения и в школах, и в институтах) готовилась к сдаче теоретического задания по методологии политической экономии, в которое входил разбор философских предпосылок политэко-номических учений. Мы еще не изучали диалектического материализма и не владели марксистско-ленинской методологией. Конечно, такое построение учебного плана было неправильным. Но что поделаешь? И вот сидим мы и ломаем головы над начальными главами «Капитала», где, как известно, Маркс широко пользуется, при описании менового процесса, диалектическими метаморфозами. Читаем о соответствующих «превращениях» пшеницы в сапожную ваксу, сюртуков в железо и о тайнах товарного фетишизма. Предварительно заглядываем в учебное пособие, составленное одним из экономистов. Но оно еще больше запутывает вопрос и лишь мешает усваивать железную логику марксовых рассуждений. Особенно мучается член нашей бригады Буряк. Мы по очереди объясняем ему суть задания. Вроде бы товарищ все понимает. Однако, как только возьмется он после этого за пособие, нить последовательно излагаемых тезисов рвется, Буряк опять становится в тупик. Наконец он махнул рукой, швырнул учебное пособие, свалился в отчаянии на кровать и пробасил: «Наверное, все теоретики ели одну икру!»

    И только Георгий Жуков не терял бдительности... Он понимал: «Чтобы правильно руководить политическим воспитанием, старшие начальники должны быть в этой области намного образованнее своих подчиненных. В те годы мы, строевые командиры, в вопросах боевой подготовки росли быстрее и были сильнее, чем в овладении основами марксистско-ленинской теории.
    С одной стороны, происходило это потому, что каждый из нас был перегружен административной работой, вопросами боевой подготовки и военного самообразования, а с другой стороны — многие недооценивали необходимость глубокого изучения марксистско-ленинской теории и организационно-партийной работы в армии. Конечно, политработники в этом отношении были подготовлены лучше нас, строевых командиров».



22.
   Еще не так давно монархист Василий Шульгин мечтал об изобретателе в государственном деле, о «социальном Эдисоне». И вот явился Владимир Ильич... И  он не стал усложнять свою жизнь вопросами, которые так жестоко терзали крупнейшего буржуазного менеджера Америки в области автомобилестроения Лидо Энтони «Ли» Якокку (род. 1924): «Чем обязаны японцы своему успеху?»  Перед Лениным стояли другие задачи, и талантливая молодежь должна была решить их... под зорким наблюдением коммунистических IP-камер. И Арсений Зверев активно решал их, добросовестно выполняя план продразверстки. Его лидерство было заметным! И совсем незаметным было «Лидерство Мацуситы», утверждавшем на пороге глобализации экономики, что «если многие в Японии не будут получать прибыль, страна быстро станет бедной».
    Но проросшая на асфальте развитого социализма трава еще шептала в 1981 году нежным голосом Людмилы Жуковой: «В мире торгашей не выживет  добрый, честный, благородный. Это Тому (Эдисону) рано дали понять. (а «Лодыгину» так и не дали...) Позже он так скажет о мире, в котором вырос, который его воспитал: «...Наши прекрасные законы и судебная процедура используются грабительским торгашеством, чтобы разорить изобретателя...» Надо было стать таким человеком, которого это «грабительское торгашество» не смогло бы разорить». В данной «реперной точке», даже Арсений Зверев мог бы согласиться с Эдисоном...
   Но горькая слеза катилась из пролетарского глаза, читающего книжку П. Забарского (1938 г.) о «жизни и творчестве Павла Николаевича Яблочкова – этого замечательного пионера электрификации – ярком примере трагической судьбы, которая неизбежно ожидала талантливого изобретателя в условиях царской России. России помещиков и капиталистов».
    Подлинная драма ожидала читателя на последних страницах... и только обладая выдержкой настоящего самурая, можно было прочитать о том, как «человек, обогативший своим изобретением культуру, погибает в нужде и неизвестности. Как часто это бывает В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ. «Электротехники – МИЛЛИОНЕРЫ! – захлебывалось от восторга американское «Электрическое обозрение»  - Фортуна улыбнулась многим изобретателям в области электричества. Ни одно научное учреждение не считает в числе своих членов столько миллионеров, как Американский институт электрических ИНЖЕНЕРОВ. Во главе списка стоит Александр Грехем Белл, барыши которого исчисляются восемью знаками (десятки миллионов долларов), затем следует Эдисон с семизначным капиталом; Бреш и Элью Томсон, которым предстоит в будущем еще более грандиозная финансовая деятельность, чем кому-либо другому, уже теперь обладатели многих миллионов. Франк Спрэг шесть лет тому назад был еще младшим офицером во флоте Соединенных штатов; теперь же он живет во дворце, построенном первоначально для Гранта. Общество его откуплено эдисоновой компанией за 1 000 000 долларов, и половина этой суммы была выплачена изобретателю. Франклин Поп в Нью-Йорке и многие другие имеют громадные состояния. Многие из них начали свои опыты и исследования БЕЗ ГРОША В КАРМАНЕ». С какой горькой иронией должен был усмехнуться Павел Николаевич, прочитав это место!»
    А с какой горькой иронией должен был усмехнуться известный американский историк науки, ведущий зарубежный учёный по истории российской и советской науки Лорен Р. Грэхэм  (род. 1933 г.) узнав как американские «прекрасные законы и судебная процедура используются грабительским торгашеством, чтобы разорить изобретателя...»  Только воображению его рисовалась Германская корова в каске, с маленькими рожками... и немцы хотели молока! А Карл Маркс работать в «Рейнской газете».
    И в экономическом, и в политическом отношениях рейнская провинция была наиболее передовой частью Германии. В то время, как в остальной Германии лишь начинала развиваться крупная промышленность, в рейнской провинции она уже сделала крупные завоевания. В политическом же отношении рейнская провинция обогнала всю Германию благодаря тому, что со времен наполеоновского завоевания в ней остался кодекс Наполеона, который, по сравнению с политическими порядками остальной Германии, казался «революционным»...

     Но не на столько революционным, как Москва 1917 года, когда Арсений Зверев устроился на Прохоровскую Трехгорную мануфактуру. «Здесь все напоминало Высоковск — такие же станки, общежития, так же долог трудовой день. Но революция внесла новое и за фабричные стены: рабочие держатся с каждым днем все увереннее и увереннее». По мере того как Арсений стал привыкать к Москве, все чаще всплывала в сознании старая мысль: учиться дальше! Ведь он так мало знал. И Арсений решил попасть в Мануфактурно-техническое училище своей фабрики! Это училище помещалось в Большом Предтеченском переулке и выпускало техников низших разрядов, специалистов по наладке и ремонту станков и красильной аппаратуры. Директор училища П. Н. Терентьев потребовал рекомендации от фабкома. А там сказали, что Арсений Зверев больно горласт: кричит на митингах что надо и чего не надо, да и работает на Трехгорке совсем мало. Пусть поучатся другие, кто посерьезнее и поспокойнее. Разобиженный, Арсений ушел восвояси, приняв все сказанное только на личный счет: « 17-летний парень не смог еще тогда понять, что это жизнь дает новый урок классовой борьбы: как когда-то надменный англичанин показал мне на дверь, так и теперь эсеро-меньшевистские приспособленцы наглядно демонстрируют рабочему, сами того не желая, в какой политической партии следует искать правду».
 
   Пока Зверев искал правду, Коносуке Мацусита начал свой бизнес...
   «В мире наживы, - пишет Людмила Жукова, -  чем раньше выйдешь на деловую дорогу, тем большего добьешься» - считая так, Самуэль Эдисон однажды выдал сыну небольшую сумму денег для открытия собственного предприятия. Вступив на тропу предпринемательства, 12-летний Томас проявил недюжинные способности...
    Когда японский предприниматель Ногучи Дзун, основатель Nippon Chisso Hiryo, создавал свою первую компанию в 1906 г., у него имелся диплом инженерного факультета Токийского императорского университета и кредит на 100 тыс. иен, предоставленный другом-банкиром. Когда через несколько лет ему понадобилась дополнительная поддержка, он мог обратиться к родственнику, который был членом совета директоров Nippon Yusen Kaisha, а также к другим влиятельным знакомым. Еще более значительной поддержкой располагал Киичиро Тойода при создании своей автомобильной компании: стартовый капитал, предоставленный его семьей, составлял один миллион иен.
    Коносуке Мацусита начал свой бизнес в 1917 г., имея сбережения в сто иен, что составляло его пятимесячную заработную плату в Osaka Electric, и четырех помощников. Одним из этих помощников была его жена Мумено, другим — Исабуро Хаяши, бывший товарищ и коллега по работе в Osaka Electric, который работал электриком в небольшой фирме, третьим — Нобудзиро Морита, другой бывший коллега, и, на конец, Тосио Иуэ, четырнадцатилетний брат Мумено.
     Никто из этих пяти не имел высшего образования. Никто не имел опыта создания предприятий. Ни у одного из них не было состояния или связей с источниками финансирования. Но самым главным было то, что никто из них не знал, как производить электрические патроны...

    Конечно, такая история могла бы понравиться даже американскому предпринимателю, инвестору, миллиардеру, а также писателю и преподавателю Роберту Тору Кийосаки (род. 1947 г.), но как бывает в таких случаях, он задремал...  и снился ему удивительный сон.
  – Так что же ты сегодня изучал в школе? – спросил Владимир Ильич Ленин.
  Немного подумав, маленький Сталин («социальный Тесла») ответил:
 – Мы изучали жизнь Томаса Эдисона.
 – Это подходящая для изучения личность, – заметил Ильич. – И вы обсуждали, как он стал богатым и знаменитым?
   – Нет, – ответил маленький Сталин, шагая по комнате в огромных кирзовых сапогах. – Мы обсуждали лишь его изобретения типа электрической лампочки.
    Ильич улыбнулся и сказал:
   – Хоть я и не хочу противоречить твоему учителю, но электрическую лампочку изобрел не Томас Эдисон – он ее усовершенствовал.
    И Владимир Ильич пояснил, что Томас Эдисон – одна из самых почитаемых им исторических личностей, и он с интересом изучал его жизненный путь.
   – Так почему же ему приписывают это изобретение? – спросил маленький Сталин.
   Ильич поправил кепку и хитро прищурился.
  – Электрическая лампочка стала ценной не сама по себе, а благодаря системе электрических сетей и электростанций, – пояснил Ильич. – Томас Эдисон стал богатым и знаменитым, потому что смог увидеть всю картину в целом, в то время как другие люди видели только электрическую лампочку.
   – И он смог увидеть цельную картину благодаря своему опыту бизнесмена на железной дороге и телеграфиста, – подытожил маленький Сталин.
    Ильич утвердительно кивнул головой:
   – Есть еще одно название системы – «сеть». Если ты действительно хочешь узнать, как стать богатым, то должен начать понимать силу, которая заключена в сетях. Самые богатые люди в мире создают сети. А все остальные учатся искать работу. «Самые богатые люди в мире создают СЕТИ. А все остальные учатся искать работу».

   Роберт Кийосаки еще спал, когда гражданка Соединенного Королевства и китаянка по происхождению Юн Чжан и ее супруг, англичанин Джон Холлидей, в прошлом – старший научный сотрудник Королевского колледжа Лондона вдруг заявили всему миру: «Идея создания Коммунистической партии Китая не принадлежала ни профессору Чэнь Дусю, и вообще – ни одному китайцу. Она зародилась в Москве. В 1919 году по инициативе РКП (б) был создан Коммунистический интернационал (КОМИНТЕРН), призванный распространять по всему миру революционные идеи и оказывать влияние на политику в интересах Москвы».
    И хотя Юн Чжан и Джон ХоллИдей понятия не имели, в чьей голове мог зародиться великий «Пятилетний План Лиотте», товарищ Сталин внимательно изучал «Очередные задачи Советской власти», поставленные В. И. Лениным в 1918 году, а «...главной задачей пролетариата и руководимого им беднейшего крестьянства во всякой социалистической революции, — а следовательно, и в начатой нами 25 октября 1917 г. социалистической революции в России, – говорил Ленин, -  является положительная или созидательная работа налажения ЧРЕЗВЫЧАЙНО СЛОЖНОЙ И ТОНКОЙ СЕТИ новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей. Такая революция может быть успешно осуществлена только при самостоятельном историческом творчестве большинства населения, прежде всего большинства трудящихся. Лишь в том случае, если пролетариат и беднейшее крестьянство сумеют найти в себе достаточно сознательности, идейности, самоотверженности, настойчивости, — победа социалистической революции будет обеспечена...»
   К сожалению, пролетариат и беднейшее крестьянство Англии, Франции и Германии не сумели «найти в себе достаточно сознательности, идейности, самоотверженности и настойчивости...» а, следовательно, перед Россией встала не просто задача местного значения, а задача -  более глобальная... Опять России приходилось идти на жертву и спасать европейскую цивилиЗАйЦИю... пока Ден Сяопин, не додумался до идей Льва Троцкого и не поставил Китай на путь Новой Экономической Политики, товарищ Сталин должен был действовать на опережение! И если Лев Троцкий был слишком красноречив, то Сталин хорошо знал к чему обычно в России приводит КРАСНОречие:
     «Мы слишком красноречивы… - красноречиво твердил В. В. Шульгин, наблюдая за «Россией в революции 1917», - мы слишком талантливы в наших словесных упражнениях. Нам слишком верят, что правительство никуда не годно… Ах, боже мой… Да ведь ужас и состоит в том, что это действительно так: оно действительно никуда не годно.
     В техническом отношении еще куда ни шло. Конечно, нам далеко до Англии и Франции. Благодаря нашей отсталости огромная русская армия держит против себя гораздо меньше сил противника, чем это полагалось бы ей по численной разверстке. Нам недавно докладывали в Особом совещании, что во Франции на двух бойцов приходится один солдат в тылу. А у нас наоборот, на одного бойца приходится два солдата в тылу, т.е. вчетверо более. Благодаря этому число бойцов, выставленных Россией с населением в 170 000 000, немногим превышает число бойцов Франции с 40 000 000 населения. Это не мешает нам нести жесточайшие потери. По исчислению немцев, Россия по сегодняшний день потеряла 8 миллионов убитыми, ранеными и пленными. Этой ценой мы вывели из строя 4 миллиона противника.
     Этот ужасный счет, по которому каждый выведенный из строя противник обходится в два русских, показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо. Один этот счет – приговор правительству. Приговор в настоящем и прошлом. Приговор над всем… Всему правящему и не правящему классу, всей интеллигенции, которая жила беспечно, не обращая внимания на то, как безнадежно, в смысле материальной культуры, Россия отстает от соседей…
     То, что мы умели только «петь, танцевать, писать стихи и бросать бомбы», теперь окупается миллионами русских жизней – лишних русских жизней…
     Мы не хотели и не могли быть эдисонами, мы презирали материальную культуру. гораздо веселее было создавать «мировую» литературу, трансцендентальный балет и анархические теории. Но зато теперь пришла расплата.
    -Ты все пела… Так поди же – попляши…
   И вот мы пляшем… «последнее танго»… на гребне окопов, забитых трупами…»

   Конечно, что бы в будущем нам не пришлось танцевать «последнее танго»... на гребне окопов, забитых трупами... во-первых нужно найти хороший ПАКЕТ... а во-вторых – ЗАПРЕТИТЬ ТАНГО. И тогда можно будет столетие ЗА СТОЛьЕтием праздновать «70-летие Советской власти» и  не вспоминать мистику, печально стоящего у истоков русского «духовного возрождения» начала XX века, Владимира Сергеевича Соловьёва (1853-1900).
    И смотрел Владимир Соловьев на свои ладони и как бы взвешивал  «Китай и Европу», и получалось очень даже интересно, как в «Веселых задачках» Якова Перельмана:  «В то время, как в Париже праздновалось с шумом и блеском столетие «великой революции», на другом конце Старого Света произошло событие, мало замеченное, но по последствиям своим не менее важное, чем созвание Etats g;n;raux Людовиком XVI. Китайское правительство приняло твердое решение усвоить своей стране материальные орудия европейской цивилизации. 27 августа минувшего 1889 года богдыхан издал декрет, в котором, признавая, что железные дороги существенно способствуют процветанию государства и его важному могуществу, повелел приступить к постройке рельсовой линии между Пекином и Ханькоу (1.500 верст)».  При чтении этого известия Владимиру Соловьеву вспомнилось одно заседание Парижского географического общества, на котором он случайно присутствовал: «Состав ораторов был самый разнообразный; тут выступали французские географы и египтологи, голландские и португальские путешественники, средне-африканский негр в белоснежном пасторском галстуке и ученый итальянский монах в светском костюме. Французы говорили комплименты и себе и своим гостям. Голландец и Португалец ожесточенно поспорили о том, которая из этих двух нации есть величайшая в мире, «достопочтенный» негр, заявив, что черная раса представляет поэтический и женственный элемент в человечестве, скромно уступил белым первое место в историческом прогрессе. Но настоящим героем вечера был не белый и не черный, а желтый человек: китайский военный агент в Париже и сотрудник «Revue des deux Mondes» – известный генерал Чен-ки-тонг. Во всей этой толпе с разноцветными лицами, но с одноцветною европейской одеждой он один сохранил свой национальный наряд. Тем поразительнее была его речь, произнесенная на чистейшем парижском говоре, без малейших следов иностранного акцента. Речь эта, содержавшая, по-видимому, только остроумное пустословие, сопровождалась всеобщим одобрительным смехом и вызвала шумную овацию». Соловьев, как и все, смеялся остротам желтого генерала и удивлялся чистоте и бойкости его французской речи. Но вместе с тем Соловьев был глубоко поражен полновесным смыслом, скрывавшимся под этою на вид легкомысленною болтовней. Пред Соловьевым был представитель чужого, враждебного и все более и более надвигающегося на нас (русских) мира. В его словах ненамеренно и, быть может, незаметно для него самого, высказывалось целое исповедание, общее ему с четырехсотмиллионною народною массой.
     «Мы готовы и способны взять от вас все, что нам нужно, всю технику вашей умственной и материальной культуры, но ни одного вашего верования, ни одной вашей идеи и даже ни одного вашего вкуса мы не усвоим. Мы любим только себя и уважаем только силу. В своей силе мы не сомневаемся: она прочнее вашей. Вы истощаетесь в непрерывных опытах, а мы воспользуемся плодами этих опытов для своего усиления. Мы радуемся вашему прогрессу, но принимать в нем активное участие у нас нет ни надобности, ни охоты: вы сами приготовляете средства, которые мы употребим для того, чтобы покорить вас». Таков был смысл того, что говорил этот Китаец, и Европейцы приветствовали его с таким же легкомысленным восторгом, с каким Иудеи маккавейской эпохи впервые приветствовали Римлян».

   И только русский лингвист; философ и публицист евразийского направления Князь Николай Сергеевич Трубецкой (1890-1938) не приветствовал приход большевиков к власти. И вот, оказавшись в 1920 году в Болгарии, Князь по Софийскому глубокомыслию пришел к потрясающим выводам, и всем евразийцам вдруг стало ясно, что «Европа и человечество» понятия не равнозначные... Все оказалось просто и «... распространение т. наз. европейского космополитизма среди не-романогерманских народов есть чистое недоразумение. Те, кто поддался пропаганде романогерманских шовинистов, были введены в заблуждение словами «человечество», «общечеловеческий», «цивилизация», «мировой прогресс» и проч. Все эти слова были поняты буквально, тогда как за ними, на самом деле, скрываются очень определенные и весьма узкие этнографические понятия.  Одураченные романогерманцами «интеллигенты» не-романогерманских народов должны понять свою ошибку. Они должны понять, что та культура, которую им поднесли под видом общечеловеческой цивилизации, на самом деле, есть культура лишь определенной этнической группы романских и германских народов. Это прозрение, разумеется, должно значительно изменить их отношение к культуре собственного народа и заставить их призадуматься над тем, правы ли они, стараясь, во имя каких-то «общечеловеческих» (а, на самом деле, романогерманских, т.е. иностранных) идеалов, навязывать своему народу чужую культуру и искоренять в нем черты национальной самобытности. Решить этот вопрос они могут лишь после зрелого и логического обследования притязаний романогерманцев на звание «цивилизованного человечества».

23.
   Для современной России эти идеи такие же актуальные, как некогда были актуальными для России идеи Карла Маркса...
    Галиен прислушался.  Он услышал доносящуюся издалека бешеную барабанную дробь, заунывные звуки рожка и дикие безумные вопли. И Галиен понял! В самом центре Азии лежит огромная таинственная и богатая страна Монголия... Загадочная стран, исповедующая культы Рамы, Шакья-Муни, Цзонкабы и Паспы, заветы которых тщательно охраняются самим Живым Буддой - богдо-гэгэном, чья резиденция расположена в Та-Куре - второе название Урги; страна знаменитых врачевателей, пророков, магов, предсказателей, колдунов; родина таинственного знака свастики; земля, в которой еще живы воспоминания о давно почивших властелинах Азии и половины Европы - и это тоже Монголия... Земля, богатая всевозможными природными ресурсами, но ничего не производящая и испытывающая нужду буквально во всем; нищая страна, страдающая как никакая другая от потрясшего мир страшного катаклизма - и это тоже Монголия...
    И слышал Галиен, как вздыхает, покачиваясь на верблюде, русский и польский анархист, химик и авантюрист Антоний Фердинанд Оссендовский ( 1878-1945), хорошо понимавший «И зверей, и людей, и богов»... и не совсем понимавший «Ленина – бога безбожников»... (и, видимо, за столь странные странности, советская контрразведка после освобождения Варшавы, вырыла тело Оссендовского из могилы... но может быть и для того, чтобы посмертно наградить Антония Фердинанда за героическое участие в Польском Движении сопротивления...) Но пока Оссендовский был еще жив (в 1920 году), он приближался к лагерю кочевников. Проводник, которого отправили вперед разузнать, в чем дело, рассказал по возвращении, что несколько монгольских семей приехали в монастырь искать исцеления у хутухты Яхантси, славившегося искусством врачевания. Приехав издалека, эти зараженные проказой и черной оспой люди не застали его на месте: хутухта отправился к Живому Будде в Ургу. В конце концов, они были вынуждены обратиться к шаману. Монголы умирали один за другим. Как раз вчера оттащили на равнину двадцать седьмого покойника.
    Пока Оссендовский с белыми товарищами обсуждали увиденное, из юрты вышел старик шаман с обезображенным оспой лицом и катарактой на одном глазу. Одет он был в лохмотья, с пояса свисали разноцветные полоски ткани, в руках он держал бубен и рожок. На губах запеклась пена, в глазах застыло безумие. Внезапно он начал кружиться и пританцовывать, выделывая своими длинными ногами невероятные курбеты, руки и плечи его судорожно подергивались, при этом он умудрялся бить в бубен и дуть в рожок, чередуя эту музыку с истерическими воплями. Наконец, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами, он рухнул на снег, продолжая биться в конвульсиях и издавать бессмысленные вопли. Вот так этот врач лечил своих пациентов, пытаясь запугать злых духов, наславших на них болезнь. Другой шаман давал пить больным грязную мутную воду, в которой, по его словам, мылся сам Живой Будда, чье божественное тело вышло из священного цветка лотоса.
   - Ом! Ом! - постоянно вопили оба.
    Шаманы сражались с демонами, а больные были предоставлены сами себе. Они лежали в жару, тепло укрытые оленьими шкурами и тулупами, бредили и пытались сбросить с себя постылую одежду. А сидевшие на корточках у жаровни взрослые и дети, еще не успевшие заболеть, спокойно болтали между собой, пили чай и курили. В какую бы юрту не заходил Оссендовский, повсюду царили смерть, болезнь и такие беда и нищета, что описать невозможно.
    И тогда Оссендовский подумал: "О, великий Чингисхан! Почему ты, посвятивший всю жизнь возвеличению Монголии, при всем твоем уме, глубоком знании Азии и Европы, не принес своему народу, сохранившему верность старым заветам, честность и миролюбие, еще и просвещение, которое помогло бы ему не гибнуть от эпидемий?".

     Оссендовский, в силу своих анархо-эгоцентричных взглядов не мог понять элементарной вещи...  И Александр Дугин мог бы ему объяснить, но только Князь Трубецкой оказался проворней:. И все сразу встало на свои места. «Если мы посмотрим, какие доказательства приводятся в пользу большего совершенства романогерманской цивилизации, стоящей на вершине "эволюционной лестницы", по сравнению с культурой "дикарей", "стоящих на самой низкой ступени развития", - сказал Князь Трубецкой  - то с удивлением заметим, что все эти доказательства основаны либо на petitio principii (вывод из положения, которое еще нужно доказать) эгоцентрических предрассудков, либо на оптическом обмане, вызванном тою же эгоцентрической психологией.  Объективных научных доказательств нет вовсе.
    Самое простое и наиболее распространенное доказательство заключается в том, что европейцы-де фактически побеждают дикарей; что каждый раз, когда дикари вступают в борьбу с европейцами, борьба кончается победой "белых" и поражением "дикарей".  Грубость и наивность этого доказательства должна быть ясна для всякого объективно-мыслящего человека.  Этот аргумент ясно показывает, насколько поклонение грубой силе, составлявшее существенную черту национального характера тех племен, которые создали европейскую цивилизацию, живет и по сие время в сознании каждого потомка древних галлов и германцев...  Другой аргумент, не менее распространенный, но еще менее состоятельный, заключается в том, что "дикари" неспособны воспринять некоторых европейских понятий, и потому и должны рассматриваться как "низшая раса".  Здесь эгоцентрическая психология особенно ярка.  Европейцы совершенно забывают, что если "дикари" не способны воспринять некоторых понятий европейской цивилизации, то ведь и европейцы так же мало способны проникнуться понятиями культуры дикарей.  Часто вспоминают рассказ о каком-то папуасе, которого вывезли в Англию, воспитали в колледже и даже отдали в университет; вскоре, однако, он стосковался по родине, бежал на родину, и там сбросивши европейский костюм стал опять жить таким же "дикарем", каким был до поездки в Англию, так что от понятий европейской культуры и в нем не осталось и следа.  При этом, однако, совершенно забывают многочисленные анекдоты о европейцах, решивших "упроститься", поселившихся для этой цели среди "дикарей", но, по прошествии некоторого времени, все же не выдержавших этой марки и вернувшихся в Европу к европейским условиям жизни.  Указывают на то, что восприятие европейской цивилизации настолько трудно для "дикарей", что многие из них, попытавшись "цивилизоваться", сошли с ума или стали алкоголиками.  Однако, в тех, правда, весьма редких случаях, когда отдельные европейцы добросовестно пытались ассимилироваться с культурой какого-нибудь дикого племени, принять не только внешний материальный быт этого племени, но и его религию и убеждения, - этих "чудаков" большею частью постигала та же участь...  Очевидно, дело тут не в том, что "дикари" по своему развитию ниже европейцев, а в том, что развитие европейцев и дикарей направлено в разные стороны, что европейцы и "дикари", по всему своему житейскому укладу и по вытекающей из этого уклада психологии, максимально отличаются друг от друга.  Именно потому, что психология и культура "дикарей" ни имеет почти ничего общего с психологией и культурой европейцев, полная ассимиляция с этим чуждым бытовым и духовным укладом невозможна как для той, так и для другой стороны.  Но, так как эта невозможность остается взаимной, и для европейца стать дикарем так же трудно, как для "дикаря" стать европейцем, то из этого всего нельзя сделать никакого вывода о том, кто "выше" и кто "ниже" по своему "развитию". »  И Густаву Лебону, этому знатоку «Психологии масс», нечего было сказать...
      Конечно, князь Трубецкой скучал по Святой Руси! чья культура и психология в связи с удачным расположением между Европой и Азией,  ни имела почти ничего общего с психологией и культурой европейцев...  Да, только Россия нынче была не та. Притащив из Германии за космы политические идеи русофобов Карла Маркса, раздраженного «Русскими нотами» и Фридриха Энгельса раздраженного «внешней политикой русского царизма», Россия теперь готова была нести всему миру БЛАГУЮ ВЕСТЬ!
 
    Только Коносуке Мацусита, при узости своего взгляда, понятия не имел о сЛожных комбиНациях равнозначности космополитизма и шовинизма!     Так случилось, что  Коносуке Мацусита начал работать в Осаке в тот самый год, когда братья Райт осуществили полет на первом аэроплане, а Генри Форд организовал производство автомобилей. Хозяин Мацуситы изготавливал и продавал хибачи (небольшие жаровни, растапливаемые древесным углем). В маленькой мастерской работали — и жили — шесть человек: хозяин, его жена, трое других молодых подмастерьев и К.М.
   С сегодняшней точки зрения, организация дела показалась бы варварской: ребенок работал по 80–90 часов в неделю и жил не с родителями, а у работодателя. Но сто лет назад в Осаке место ученика давало прекрасную возможность выучиться и продвинуться в жизни.
   Для Коносуке Мацуситы годы его созревания оказались не только суровыми, но и благоприятными для роста. Так или иначе, энергия, рождаемая в нем его надеждами и опасениями, заставляла его использовать для самосовершенствования все возможности, предоставляемые его положением. Он пошел по пути, которым неоднократно следовал в течение всей своей жизни, — превращения трудностей, нередко истощающих человеческие силы, в источник знаний и, в конечном счете, движущую силу, ведущую к успеху.

    Возможно, в будущем Коносуке, (основатель  Matsushita Electric, известной своей бытовой электроникой под брендами Panasonic,Technics, National) стал менее цивилизован... Требования увеличить финансирование, особенно в сфере исследований и разработок, часто встречали жесткие и, как сказали бы многие наблюдатели, звучащие старомодно возражения с его стороны: «Вы думаете, у Томаса Эдисона были деньги, чтобы разбрасывать их на исследования и разработки? В молодости он должен был зарабатывать на жизнь, продавая газеты. И без всяких расходов он сумел сделать многие открытия, обогатившие мир». Чтобы усилить впечатление от своих слов, К. М. развесил портреты Эдисона на стенах офисов и поставил статую изобретателя в саду перед штаб-квартирой корпорации... 

   24.
    «Дикарь» мог бы жутко рассмеяться в лицо развешанным портретам Эдисона... и сожрать мозг создателя американской социологической науки, геолога и палеонтолога Лестера Франка Уорда (1841-1913), если бы тот посмел в диком его присутствии заявить: «Главная цель жизни – успех в делах». Возможно, в целях собственной  безопасности Лестер Уорд решил изложить свои мысли на бумаге и чтобы дикарь не догадался о значении этих мыслей, дал им странное название: «Психические ФАКторы цивилизации» (1893). И когда у «дикаря» начинали болеть глаза, «дикарю» не нужно было идти в аптеку за глазными каплями. «Дикарю» достаточно было взять в свои цепкие руки эту удивительную книгу и просто смотреть на таинственные буквы... и порядок этих букв был ему не важен, ведь  «Кроме suppression very (умолчание истины) и  suggestion falsi (внушение ложных идей) существует еще много других ИСкУсныХ приемов в речи, которые породили французскую пословицу, гласящую, что язык дан для того, чтобы скрывать наши мысли («Они пользуются мыслью только для того, чтобы оправдывать свои несправедливости, и употребляют слова только для того, чтобы скрывать свои мысли» - Вольтер). Искусство молчать бывает иногда очень выгодным. С эгоистической точки зрения часто верно, что в тех случаях, когда речь была бы серебром или неблагородным металлом, молчание оказывается золотом. Самое обыкновенное явление составляют НЕДАЛЕКИЕ ЛЮДИ, предполагающие, что молчание может приобрести им репутацию МУДРЕЦОВ. Напуская на себя достоинство, которого у них на самом деле нет, многие люди достигают того, чего бы говорливость их лишила. Если они и знают очень мало на самом деле, то по крайней мере своим знанием вышеупомянутой истины пользуются наилучшим образом. Это напоминает о том важном факте, который обыкновенно забывают современные философы, стоящие за предоставление полного простора в обществе ЗАКОНУ естественного переживания, именно – что способность к переживанию вовсе не зависит, как они утверждают, от степени умственного развития, НО ОТ ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТИ, которая может быть соединена с очень незначительной степенью развития. Эта проницательность, рассматриваемая теперь, смотря по степени своего развития, и доставляет успех в жизни, а также обеспечивает успех в делах и во всех предприятиях цивилизованных людей...» Мало того, «Не рассуждающий и неорганизованный народ легко поддается управлению и разве только в крайних случаях понимает побуждения своих правителей; еще менее того способен он действовать с общего согласия так, чтобы мешать их планам. Коварный правитель или политик всегда старается уверить народ, что он действует для его блага, и тех, которые ему верят, обыкновенно бывает достаточно. Чтобы воспрепятствовать действиям ОСстальных...».

    Галиен вздрогнул. Ему показалось, что вдали мелькнула  тень огромной КРЫСЫ... Конечно, ему показалось... а тем временем...

   В начале ноября 1926 года в старом здании Московского университета, в правом его крыле, выходящем на угол Моховой и Грановского, где размещалась бухгалтерия и касса, выдавали стипендию. Около сотни студентов толпились в зале, одни стояли в очереди к окошку кассы, другие, заняв очередь, стояли группами в стороне или сидели на подоконниках. В зале стоял непрерывный приглушенный гул многочисленных голосов. Сидевший в полуобороте на подоконнике открытого окна студент вдруг повернул голову и громко сказал: — Васька, смотри, Сталин идет. — Ближайшие студенты бросились к окнам. Послышались восклицания: — А это кто с ним? — Карахан, — ответили несколько голосов. — Эх, черт возьми, и борода у него знатная, точно вороново крыло. — И. М. Павлов тоже выглянул в окно. По Моховой со стороны Тверской не торопясь шли Сталин и Карахан (Лев Михайлович (1889-1937) в 1937 году Военной коллегией Верховного Суда приговорён к смертной казни. Расстрелян в тот же день в здании ВКВС). Одетый в зеленую военную шинель и нахлобучив фуражку на глаза, Сталин шел МОЛЧА, глубоко засунув левую обезьянью руку в карман. Слева от него прекрасно одетый Карахан, сверкая белыми зубами, что-то оживленно говорил. Следом за ними шагах в десяти шли одетые в цивильные темные демисезонные пальто два охранника. Правые руки их были в карманах, а настороженные и беспокойные взгляды были обращены в сторону окон университета. Когда Сталин и Карахан почти поравнялись с окном, кто-то из студентов громко крикнул:
   — Позор душителю революции Джугашвили! Выполним завещание Ленина! Долой узурпатора!
    Из другого окна тоже раздались громкие восклицания:
   — Предатель дела Ленина, Тушинский вор!
Услышав первое восклицание, Карахан испуганно метнул взгляд сторону кричашщих из окон студентов, а охранники поспешно приблизились к Сталину вплотную. Сталин что-то сказал идущему справа от него охраннику и он стал отставать, его примеру последовал и второй охранник. Не ускоряя шаг, Сталин и его спутники перешли улицу Грановского и пошли дальше по Моховой... 

  Вернувшись в комнату Галиен тщательно  перезарядив  пистолет,  проверил, легко ли он  выскакивает  из  кобуры,  остался  доволен,  и  уже собирался присесть на диван, когда из коридора послышались голоса. Он понял, что все это время входная дверь оставалась открытой. В  дверь  уже барабанили. Ну что же - когда-нибудь все  это  должно  было  кончиться.  Галиен навел на дверь маузер и крикнул:
     - Прошу!
     Дверь открылась, и в  комнату вошли двое в штатском.  Никакого  внимания  на  пистолет  в  его  руке  они  не обратили.
     - Ты Фанерный? - спросил тот, что был постарше.
     - Я.
     - Держи, - сказал он и протянул Галиену сложенную вдвое бумажку.
     Галиен спрятал маузер в кобуру и развернул бумажку:

     "Тов. Фанерный! Немедленно поезжайте в Новониколаевский театр «Сосновка».  Для  содействия  посылаю  Фельдбина  и  Тойво Глумова.  Товарищи опытные. Каммерер."

     Под  текстом  была  неразборчивая  печать.  Пока  Галиен думал,  что  ему говорить, они сели за стол.
     - Шофер внизу - ваш? - спросил Галиен.
     - Наш, - сказал старший. - А машину твою возьмем. Тебя как звать?
     - Петр, - сказал Галиен, и чуть не прикусил язык.
     - Я Фельдбин, - сказал пожилой и усатый.
     - Глумов, - представился молодой.
     Галиен сел за  стол  напротив  них.  Фельдбин  налил  три  стакана  водки, подвинул один к Петру-Галиену и поднял на него глаза. Галиен понял, что он чего-то ждет.
     - Ну что, - сказал Галиен-Петр, берясь за свой  стакан,  -  как  говорится,  за победу мировой революции!
     Тост Петра-Галиена не вызвал у них энтузиазма...

   Заглянув в холодные хрусталики глаз Фельдбина, Петр представил, как в слой скальной породы включены кристаллы минерала Освальда Шпенглера (1880-1836). «Но вот появляются расколы и трещины; сюда просачивается вода и постепенно вымывает кристалл, так что остается одна пустая его форма. Позднее происходят вулканические явления, которые разламывают гору; сюда проникает раскаленная масса, которая затвердевает и также кристаллизуется. Однако она не может сделать это в своей собственной, присущей именно ей форме, но приходится заполнить ту пустоту, что уже имеется, и так возникают поддельные формы, кристаллы, чья внутренняя структура противоречит внешнему строению, род каменной породы, являющийся в чужом обличье. Минералоги называют это...»

   - ЗА ПСЕВДОМОРФОЗЬ! - произнес Петр.
 
   Они подняли стаканы, залпом выпили их содержимое... Почти сразу же горло у  Петра онемело. Он закурил папиросу,  затянулся,  но  совершенно  не  почувствовал вкуса дыма. Около минуты они сидели молча.
     - Идти надо, - сказал вдруг Фельдьбин и  встал  из-за  стола.  -  Иван замерзнет.
     В каком-то оцепенении Петр встал и пошел за ними. Задержавшись в коридоре, он попытался найти свою  шапку,  не смог и нацепил фуражку фон Эрнена. Они вышли из квартиры и молча пошли вниз по полутемной лестнице Пенроуза...

    Петр вдруг заметил, что на душе у него легко и спокойно и чем  дальше  он шел, тем делался спокойнее и легче. Он не думал о будущем -  с  него  было достаточно того,  что  ему  не  угрожает  непосредственная  опасность,  и, проходя по темным лестничным клеткам,  он  любовался  удивительной  красоты снежинками, крутившимися за стеклом. Если вдуматься, он и  сам  был  чем-то вроде такой снежинки, и ветер судьбы нес его  куда-то  вперед,  вслед  за двумя другими снежинками в штатском, топавшими по лестнице впереди. Кстати, несмотря на охватившую его  эйфорию, он  не  потерял  способности трезво воспринимать действительность и сделал одно интересное  наблюдение, (а может и не он, а какая-нибудь снежинка, падающая на «Закате Европы...»): «Всякий поток существования состоит из меньшинства вождей и большинства ведомых, а значит, всякая экономика - из труда руководящего и исполнительского. Приземленному взгляду Маркса и социалистических идеологов вообще виден лишь последний, мелкий, массовый труд, однако он появляется лишь вследствие первого, и дух этого мира труда может быть понят лишь исходя из высших возможностей. Меру задает изобретатель паровой машины, а не кочегар. Мышление - вот что важно».


25.
    Они вышли на улицу.  Фельдбин  что-то  сказал  солдату,  сидевшему  на открытом переднем сиденье машины, открыл дверь, и они влезли внутрь. Машина
сразу тронулась. Сквозь скругленное по краям переднее стекло кабинки  была видна заснеженная спина и островерхий войлочный шлем; Галиену-Петру казалось, что  экипажем правит ибсеновский ТРОЛЛЬ. Он подумал, что конструкция авто крайне неудобна и к  тому  же  унизительна  для  шофера,  который  всегда  открыт непогоде - но, может быть, это было устроено специально,  чтобы  во  время поездки пассажиры могли  наслаждаться  не  только  видами  в  окне,  но  и классовым неравенством.

    Чувствуя себя более целостным, чем некоторые  монархисты-сталинисты, Галиен-Петр, повернулся к боковому стеклу. Было 7 ноября 1927 года,  день 10-й годовщины Октябрьской революции... Улица  была  еще пуста,  а  падающий  на мостовую снег - необыкновенно красив. Необыкновенной была и реперная точка....

    В 8 часов утра тысячи студентов заполнили двор старого здания Московского университета на Моховой улице. С крыльца университета зазвучали первые речи. С приветственной речью «от имени китайских трудящихся масс» выступил одетый в кожаную куртку комсомолец-студент китайского университета в Москве им. Сунь Ятсена, приемный сын Чан Кайши — Николай Елизаров (Цзян Цзинго (1910-1988)). Восторженно встреченный слушателями, Елизаров на русском языке произнес темпераментную и зажигательную оппозиционную речь. Толпа бушевала.

    Нет, Петр-Галиен никогда не читал книгу  руководящего работника органов государственной безопасности СССР, начальника 5-го управления КГБ СССР(1969—1983) Филиппа Денисовича Бобкова (г. р. 1925): «Как готовили предателей» (2011 г.) Но в кармане Петра-Галиена лежали «Записки оппозиционера» И. М. Павлова, в которых не было даже намека на секрет...   «Университет имени Сунь Ятсена являлся комвузом. Учебные программы его строились с расчетом подготовить более или менее квалифицированных пропагандистов. В соответствии с этим подбирался и педагогический персонал. Значительную часть его составляли преподаватели международной школы имени Ленина.
   Ректором университета до октября 1927 года был Карл Радек, затем его сменил Миф... (Павел Александрович Миф (настоящие имя и фамилия—Михаил Александрович Фортус, 1901—1939 (расстрелян)) — российский революционер, историк и экономист. Профессор и ректор КУТК, участник Китайской революции). Студенты университета имени Сунь Ятсена материально были обеспечены значительно лучше советских студентов. Их лучше кормили, они имели лучшие бытовые условия, а летние каникулы с июня по сентябрь месяц они проводили компактной массой в подмосковном доме имени Калинина.
    Идеологические взгляды этого студенчества отличались крайней разновидностью. Формально все они, в том числе и коммунисты, являлись членами партии Гоминдан. Но внутри этой партии шла ожесточенная борьба. В то время как правые элементы Гоминдана являлись убежденными сторонниками Сунь Ятсена, коммунисты, замаскированные под левых гоминдановцев, не смея открыто выступить против популярного среди китайского народа вождя и его знаменитых трех принципов, пытались использовать имя Сунь Ятсена для укрепления своих позиций в Гоминдане, что бы в конечном счете взорвать его изнутри и переключить национально-освободительную и демократическую революцию в Китае на рельсы так называемой «демократической диктатуры».

    Конечно, один из лидеров движения «Антимайдан» Николай Стариков не рекомендовал бы  Петру-Галиену читать, а тем более верить «Запискам оппозиционера» Павлова, но вот Юн Чжан и Джону Холлидею, вряд ли посоветуешь не писать книг о «Неизвестном Мао» (равно, как не посоветуешь писать Карлу Марксу...): «Национальная партия Гоминьдан была образована в 1912 году путем объединения ряда республиканских групп. Ее лидером был Сунь Ятсен, в теЧЕчении некоторого времени занимавший пост временного президента Китайской Республики, до того как власть перешла к военачальнику Юань Шикаю. С того времени Сунь Ятсен не оставлял попыток создать свою собственную армию и свергнуть пекинское правительство.
   Эта цель привела Сунь Ятсена в объятия Москвы. Русские разделяли его стремление сместить пекинское правительство, сопротивлявшееся попыткам Москвы занять  Внешнюю Монголию, бывшую в то время территорией Китая...
   Суню были свойственны не только большие амбиции и никаких угрызений совести. Он руководил крупной партией, насчитывавшей тысячи членов, в его распоряжении также находилась территориальная база с главным морским портом в Кантоне (Гуанчжоу). Так в начале января 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) решило придерживаться «политики... направленной на всемерную поддержку партии Гоминьдан» денежными средствами «за счет резервного фонда Коминтерна». Решение было утверждено многообещающим деятелем – Сталиным, проявлявшим повышенный интерес к Китаю. Таким образом, как писал Адольф Иоффе Ленину, Сунь стал «наш(им) человек(ом)» (курсив оригинала). Сунь стоил «максимум 2 миллионов мексиканских долларов», около двух миллионов золотых рублей. «Разве же все это не стоит каких-нибудь двух миллионов рублей», - говорил Иоффе.
   Москве было известно, что Сунь руководствуется своими целями и использует Россию точно так же, как она использует его. Нужно было, чтобы непосредственно на месте кто-то, желательно КПК, следил, насколько верно Сунь следует линии, намеченной Москвой, и служит ее интересам. Вот почему Москва велела китайским коммунистам присоединиться к Гоминьдану (Национальной партии). На секретном заседании Сталин разъяснил: «Мы не можем открыто отдавать приказы отсюда, из Москвы. Мы будем делать это в конфиденциальном порядке, через Коммунистическую партию Китая и других товарищей...»
   Москва хотела использовать КПК в качестве ТРОЯНСКОГО КОНЯ, чтобы управлять более крупной Национальной партией, но все лидеры КПК, начиная с профессора Чэнь Дусю (которого Мао в начале своей тусклой красной деятельности называл «яркой звездой в интеллектуальном мире»), воспротивились слиянию с партией Суня, заявив, что тем самым отвергается коммунизм и что Сунь является очередным «лживым», «БЕСпринципным» политиком, рвущимся к власти. Москве было заявлено, что финансирование Суня – это «бесцельная трата крови и пота России и, возможно, крови и пота мирового пролетариата».
   Маринг (голландец Сневлинг-Маринг (который параллельно был членом компартии Индонезии и одним из ее создателей)), ПОСЛАНЕЦ Коминтерна, столкнулся с мятежом. Вот почему МАО был вызван в штаб-квартиру партии. Прагматичный Мао приветствовал стратегию Москвы...
    
    Внедрив своих местных коммунистических агентов в Гоминьдан, Москва отправила в Китай высокопоставленного эмиссара, которому вменялось в обязанность контролировать КПК и националистов и координировать их действия. В августе 1923 года по рекомендации СТАЛИНА Михаил Бородин, харизматичный пропагандист, был назначен политическим советником Сунь Ятсена. Ветеран революционной борьбы в Америке, Мексике и Британии, Бородин был прекрасным оратором, обладавшим могучим голосом, энергичным организатором и проницательным стратегом (он первый рекомендовал китайским коммунистам переместиться ближе к русской границе, на северо-запад Китая, что они и сделали десятилетие спустя). Бородин, которого называли «грандиозным», излучал энергию, даже когда был болен.
   Он организовал националистов по русскому образу, окрестив их органы управления коммунистическими названиями, вроде отдела пропаганды. В январе 1924 года в Кантоне прошел 1 съезд Гоминьдана, в котором принял участие (Ли Дачжао (1888-1927)), Мао и многие другие китайские коммунисты. Крошечная КПК получила несоразмерное количество постов. Теперь Москва начала КРУПНОМАСШТАБНОЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ националистов, но важнее было то, что русские снабжали деньгами и обучали армию и основали военную академию Вампу...
   
    И «товарищ Кирилл»  Михаил Бородин, и московский «генерал Га-Лин» Василий Блюхер подмечали отрадные явления! Подобные явления отмечал и Арсений Зверев, которого уже нельзя было назвать «бычатником». И не потому, что брат Арсения был ЧеКист, а потому, что теперь Арсений был финансистом! А ФИНАНСИСТ -  звучит ГОРДО! Можно почувствовать себя МОРГАНОМ! И гордо говорил Арсений: «Мы, финансисты, особенно быстро подмечали отрадные явления роста нашей экономики. В 1924 году столичный бюджет стал бездефицитным. Этого удалось добиться впервые за годы Советской власти. По столице собрали налогов почти 112 миллионов рублей: это составило 38 процентов налоговых поступлений с РСФСР, или 26 процентов со всего СССР».
    И только Бог был в недоумении. Антиимпериалистическое движение охватившее в 20-х годах страны Азии и Латинской Америки, Пий Х!, как и прочие буржуазные деятели, объяснял «кознями красной Москвы». На консистории 20 июля 1927 г. папа Пий Х!  утверждал, что китайский народ не боролся бы с империалистами, если бы «СЕМЕНА РАЗДОРА и революции не были бы ввезены из-за границы...». (Видимо для Ватикана «красные семена» оказались страшнее «ереси американизма»).

        Но там где бог располагает, там неугомонный Освальд Шпенглер предполагает: «Предположим, рабочие взяли управление заводом в свои руки: от этого не изменится ровным счетом ничего. Одно из двух: они оказываются ни на что не способны, и тогда все погибает; или же они что-то могут - тогда они сами делаются предпринимателями внутренне и помышляют лишь о том, как утвердить свою власть. Никакая теория не в состоянии отменить этот факт: так уж устроена жизнь. Слово «капитал» обозначает центр этого мышления: не совокупность стоимостей, но то, что поддерживает их как таковые в движении. Капитализм возникает лишь с наличием цивилизации, связанной с мировыми столицами, и он ограничивается чрезвычайно узким кружком тех, кто воплощает в себе это существование своей личностью и интеллигенцией. Противоположность ему – ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА».
    (Так ограничил капитализм один из создателей сингапурского «экономического чуда» Ли Куан Ю (1923-2015), противоположность ему – сЛожно найти). И пока великий Мао активно удовлетворял общественные потребности, Ли Куан Ю, «На пути из третьего мира...», говорил: «Чтобы удовлетворить потребности предпринимателей, планирование развития инфраструктуры, обучения и подготовки рабочих должно было осуществляться за многие годы до того, как в них возникала нужда. Мы не располагали прослойкой готовых предпринимателей, как Гонконг, куда китайские промышленники и банкиры прибыли, спасаясь бегством из Шанхая, Кантона и других городов, захваченных коммунистами».

    Видимо у Ли Куан Ю были искаженные представления о капитализме... Михаил Маркович Бородин (Грузенберг) (1884-1951) конечно мог бы все исправить, но к этому времени он охладел ко всему. Михаил Бородин был арестован в 1949 году в ходе кампании по борьбе с «космополитами» и умер 29 мая 1951 года в Лефортовской тюрьме во время следствия после избиений.
Но дух его, по всей своей неВидимости нашел себе приют в  сценаристах фильма «Нефть» (2007) - Пол  (в) Томасе Андерсоне, и «Эптоне Синклере»! (Реальный Эптон Синклер имеет такое же отношение к сценарию фильма «Нефть», какое имеет отношение Льюис Кэрролл к сценарию игры «Алиса в стране кошмаров»). Однако голливудским «неокоммунистам» не обязательно было читать книгу Эптона Синклера (1878-1968) «Нефть» (1927)! Мотивы создателей фильма так же яСны, как были ясны американскому пролетариату, читающему в 1927 году книгу Синклера «Нефть» мотивы американских империалистов. Конечно, юный герой книги Синклера «Нефть» Бэнни Росс не мог заставить своего отца, м-ра Росса читать книгу «Крутой маршрут» Евгении Соломоновны Гинзбург (1904-1977),  «Но Бэнни все же удалось убедить отца пойти вместе с ним на митинг социалистов, на котором должен говорить Гарри Сигер. Митинг происходил в большом холле, в котором собралось более двух тысяч человек, и м-р Росс никогда еще в жизни не видел такого количества "опасных" людей: мужчины с иностранными физиономиями, мрачные, с умными, проницательными глазами, с волосами, падавшими длинными прядями на шею; женщины — с короткими волосами и большими очками на носу; рабочие — угрюмые и сосредоточенные, с крупными, резкими чертами лиц. О, страшные, страшные люди! И этот Сигер, взвинчивающий всю эту публику до исступления, рассказывавший им О "ПОЕЗДЕ МЕРТВЕЦОВ", который он видел на Великой сибирской железной дороге, — более двух тысяч мужчин и женщин, запертых в вагонах, в которых перевозят скот. Это были пленные "белых". Белогвардейцы не знали, что с пленными делать, и, заперев их в пустые вагоны, возили по дороге то в одну сторону, то в другую и держали их по нескольку недель на запасных путях до тех пор, пока несчастные не погибали от голода, холода и болезней. А американские войска стояли тут же и кормили этих убийц и снабжали их деньгами и оружием! И все эти гнусности еще продолжаются. Как раз сейчас польские войска двигались по русской территории; они одеты в американские мундиры и убивают американскими снарядами русских рабочих. Что имеет сказать американский народ по этому поводу? То, что американский народ имел сказать по этому поводу, выразилось таким взрывом оглушительных криков, что у старшего РОССа мороз пробежал по спине. Он смотрел на это море человеческих голов, поднятых рук, сжатых кулаков, грозно размахиваемых в воздухе, и прекрасно знал, что все это означало, — никто не мог его провести. Когда вся эта толпа, как один человек, восторженно и громко кричала при каждом упоминании имени Ленина — он знал, что все эти радостные крики относились не к тому, что русский Ленин сделал для России, но к тому, что сделает для Америки какой-то другой, — американский Ленин, "Руки прочь от России!"» Синклер не желал Америке добра... Син(kill)ЕР...


26.
   Конечно, все это могло показаться журналисту Галиену... но кто бы стал всерьез утверждать, чекисту Петру будто Жизнь подражает Искусству, являясь истинным зеркалом, тогда как Искусство есть реальность? Однако, Оскар (Вивиен) Уальд некогда именно это и утверждал: «Может показаться парадоксом – а парадоксы вещь всегда опасная. – и тем не менее истина в том, что Жизнь подражает Искусству куда более, нежели Искусство следует за Жизнью».
    И вдруг из толпы с тротуара выбежал на дорогу человек. ЧЕЛОВЕК стал на пути машине, распахнув руки, как стоит огородное чучело или как останавливают, пугая, понесшую лошадь. Шофер успел замедлить ход. Он подавал сигналы, продолжая медленно накатываться, но чучело не сходило с дороги.
   – Стой! – воскликнул во весь голос человек. – Стой, комиссар! Стой, похититель чужих детей!
   И ничего не оставалось шоферу, как затормозить. Поток движения осекся. Чуть ли не вздыбились многие машины, налетев на переднюю, а автобус, заревев, остановился, весь придя в беспокойство, готовый покориться, поднять слоновые свои шины и попятиться…
   Распростертые руки стоящего на мостовой требовали тишины.
   И все смолкло.
   – Брат, – проговорил человек. – Почему ты ездишь в автомобиле, а я хожу пешком? Открой дверцу, отодвинься, впусти меня. Мне тоже не подобает ходить пешком. Ты вождь, но я вождь также.
   И действительно, на эти слова подбежали к нему с разных сторон люди, из автобуса выскочили некоторые, другие покинули окрестные пивные, с бульвара примчались третьи, – и тот, сидевший в автомобиле, брат, поднявшись, громадный, увеличившийся от стояния в автомобиле, увидел перед собой живую баррикаду.
   Грозный вид его был таков, что казалось, он сейчас шагнет и пойдет по машине, по спине шофера, на них, на баррикаду, сокрушающим – на всю высоту улицы – столбом…
   А ЧЕЛОВЕКА – точно подняли на руки: он вознесся над толпой приверженцев, покачивался, проваливался, выдергивался; котелок его съехал на затылок, и открылся большой, ясный, усталого человека, лоб.

      Это был Иван Бабичев! Новый пророк! И заметив в толпе Всеволода Чаплина и Эдуарда Вениаминовича, Иван Бабичев крикнул им: «Мы должны отомстить. И вы и я – нас многие тысячи – мы должны отомстить. Не всегда враги оказываются ветряными мельницами. Иногда то, что так хотелось бы принять за ветряную мельницу, – есть враг, завоеватель, несущий гибель и смерть. Ваш враг – настоящий враг. Отомстите ему. Верьте мне, мы уйдем с треском. Мы собьем спеси молодому миру. Мы тоже не лыком шиты. Мы тоже были баловнями истории».

   «Пророку» не дали закончить свою речь...  «Брат» стащил его с высоты, схватив за штаны на животе жменей. Так он и швырнул его милиционеру.
   – В ГПУ! – сказал он. –
   Едва произнесено было волшебное слово, как все, встрепенувшись, вышло из летаргии: сверкнули спицы, втулки завертелись, захлопали двери, и все те действия, которые начаты были до летаргии, получили свое дальнейшее развитие...

   Не подозревая о существовании « «синдрома Сикорски»  Руслан СоколовСКИй решил отправиться в церковь, Юрий Олеша – писать роман «Зависть» (1927), а  ЩАДЕНКО Ефим Афанасьевич (1885-1951), один из военных советников Сталина, считаясь со своим долгом партийца, решил доложить Народному Комиссару Обороны СССР Маршалу Советского Cоюза тов. Ворошилову следующее: «30 ноября 1937 г. я вместе с тов. Хрулевым А.В. около 14 часов дня отправился в санаторий "Барвиха", где лежит больная его жена. Цель загородной поездки отдых на воздухе и возможность пообедать затем в "Соснах". Часов около 15 или 16 туда же в "Барвиху" приехал Ваш заместитель маршал Егоров Александр Ильич навестить свою жену Галину Антоновну, находящуюся на излечении. Часов около 18 мы с Хрулевым собрались уезжать, т.к. больным нужно было идти на обед, да и нам время было ехать в "Сосны", чтобы не прозевать обеда. Когда мы эту мысль высказали вслух, то А.И. Егоров заявил, что подождите немного и поедем вместе ко мне обедать. Через часа полтора, т.е. в 7 ч. 30 мин., мы были на даче маршала, и в 20 часов нас пригласили на обед... Возбуждаясь с каждым стаканом вина все больше и рисуя последующие картины триумфальных его побед над массой, которой он всегда говорил речи в стиле приказов, маршал перешел к событиям под Царицыном и на Южном фронте, продолжая в том же возбужденном тоне рисовать картины необычайной смелости мысли и действия. В исторических работах, статьях, изобразительном искусстве всегда, везде и всюду умышленно нарочито замалчивалось, затиралось имя Егорова и, переходя все в более возмущенное состояние, маршал прямо заявил: "Разве Вы не знаете, что когда речь заходит о гражданской войне, то все везде и всюду кричат до хрипоты, что все сделали Сталин и Ворошилов, а где же я был, почему не говорят обо мне?! Почему борьба под Царицыном, создание Конной армии, разгром Деникина и белополяков приписывается только Сталину и Ворошилову. Это смешно, глупо и позорно! Да, да позорно, возмущенно крича, повторял маршал, особенно подчеркивая, что на Западе все смеются, когда слышат, читают и видят отображенное в литературе, живописи, в искусстве. Возьмите картину "Приезд Сталина в 1-ю Конную армию". Разве там был один Сталин, разве не было там командующего, а почему меня нет рядом со Сталиным!? Ведь это же позор, кто же разрабатывал, кто руководил всеми операциями. Разве один Сталин, а почему же меня нет рядом со Сталиным, кричал маршал.
    Мы с тов. Хрулевым всячески успокаивали, спорили, доказывали, что смешно не то, что Вы говорите, и позорно не то, о чем Вы говорите, а то, что Вы недовольны своим положением и что маршальское звание Вас не устраивает.
     - Маршальское звание это пустой звук, - не унимался Егоров - это ерунда, когда об этом маршале забывают, замалчивают. Разве я сделал меньше Блюхера или Буденного и других. Однако об них пишут, их портреты везде и всюду печатаются, а меня умышленно сознательно глупо на протяжении всего времени замалчивают...»
    Конечно, Щаденко никогда не принадлежал к «креативному классу», но его творческий потенциал был НЕОценим! И тогда маршал Егоров «стал поносить Федько и восхвалять Дыбенко, стал доказывать, что верных людей есть очень мало, что он считает верными только тт. Сталина, Ворошилова, Молотова, Буденного, Егорова, Щаденко и Хрулева, а остальные это сплошное сомнение. Это он повторял несколько раз». А когда Щаденко, возражая, дважды поставил в упор вопрос: «а как же с КАГАНОВИЧЕМ, ВЫ явно ЗАБЫВАЕТЕ КАГАНовича и других членов ПолтБюро... а нас с Хрулевым приплетаете некстати». Маршал заявил, что он имеет в виду только военную линию, а не партийную!
    Видимо, маршал Егоров долгие годы терпевший невыносимую боль исторической несправедливости в 1937 году на радость Ефима Афанасьевича, утратив инстинкт самосохранения,  не выдержал... как не выдержал маршал  Василий Блюхер и 9 ноября 1938 года в 22 часа 50 минут скоропостижно скончался в кабинете врача внутренней тюрьмы. Егоров был расстрелян 23 февраля 1939 года, в День Красной Армии и Флота. Да, каждый по-своему встречается с «Иллюзиями». Или расстается с ними.

    И конечно, Руслан Соколовский, прежде чем отправиться в Храм.., а потом в тюрьму, мог бы спросить у Сталина: «Как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг стали сами оголтелым орудием в руках германского шпионажа?» И Сталин ему ответил бы своим выступлением на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны (2 июня 1937г.): «А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют - дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, давай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют - начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону. Не покажете - разоблачим, завтра же передаем агентам Советской власти и у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят - нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне В вообще займите командные посты. И они начинают стараться, как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты, чего-нибудь стоящие. И они убивают Кирова. Вот получайте, говорят. А им говорят - идите дальше, нельзя ли все правительство снять. И они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который был тогда начальником школы ВЦИК, а школа стояла в Кремле, Петерсона. Им говорят - организуйте группу, которая должна арестовать правительство. Летят донесения, что есть группа, все сделаем, арестуем и прочее. Но этого дало - арестовать, перебить несколько человек, а народ, а армия. Ну, значит они сообщают, что у нас такие-то командные посты заняты, мы сами занимаем большие командные посты - я, Тухачевский, а он, Уборевич, а здесь Якир. Требуют - а вот насчет Японии, Дальнего Востока как? И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять. И там же есть кандидатура. Ну, уж, конечно, Тухачевский. Если не он, так кого же. Почему снять? Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует, Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик, как мужик, неплохой. Мы его не знаем, в чем тут дело? Даем ему произнести речь - великолепно. Проверяем его и таким порядком...»

    «ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере!»  И. Сталин не верит всякой гадости... как не верит в гадости сталинский министр финансов Арсений Зверев, вспоминая добрым словом Народного комиссара финансов РСФСР (1929-1938), Варвару Николаевну Яковлеву(1884-1941), старую  большевичку, прошедшую сквозь долгие годы дореволюционного подполья и царской каторги. Зверев до конца своих счастливых лет был убежден в том, что «Безграничная ненависть к врагам Советской власти не мешала ей требовать строгого соблюдения законов в тех случаях, когда речь заходила о каких-либо несправедливостях». Имела ли отношение к заговору Варвара Яковлева никто не знает... потому как Зверев не желает говорить о плохом...
   И весь парад кокса заключается в том, что несмотря на своевременно раскрытый заговор, Василий Блюхер тем не менее, погибает... погибает и Варвара Яковлева... И как же «ИНКВИЗИТОР: Сталинский прокурор Вышинский» смог бы объяснить данный факт! Благоразумно молчит и доктор... то есть ЗНАХАРЬ исторический наук... Но найти «Главного Немецкого Шпиона», если он грузин?  В данном случае, Вышинскому например, было бы удобней спрятаться в «Тень убитого» монархиста Михаила Осиповича Меньшикова, наблюдавшего с высока за «Делом Тухачевского»: «Всесветный кагал довольно быстро понял, какую глубокую занозу вогнал процесс Бейлиса в и без того отвратительную репутацию международного паразита. Занозу, способную нарывать и вызывать очень длительные и небезопасные состояния. Есть, правда, способ вырвать эту занозу – найти убийц Ющинского, и киевские хохлы-присяжные так и объяснили свой приговор: “Желаем правду открыть. Пускай жиды ищут виноватых”. Но в этом-то и состоит трагическое положение еврейства. Как найти виновных, если они прячутся в самом еврействе? Подделать виновных из христиан гораздо труднее, чем подделать христиан-лжесвидетелей, лжезащитников и лжеэкспертов, – это даже труднее, чем подделать лжесудей. Во-первых, найти желающих без вины идти на каторгу не так-то легко. Во-вторых, даже если бы за хорошие деньги нашлись такие, им бы пришлось создать в глазах суда обстановку, доказывающую, что убили мальчика именно они. Евреи чувствуют, что их победа выходит хуже пирровой, – они понимают, что дело Бейлиса нравственно не решено, и в качестве такового пойдет в глубь будущего как постоянное обвинение, постоянная угроза».

    Сталин хорошо знал историю своей страны... так же хорошо, как знает ее блогер zergulio Колясников - «Старый Солдат» сумеречного поколения, не знающий слов ЛЮБВИ! назло воображаемому Ивану Бабичеву и на радость  Володе Макарову — известному футболисту и «совершенно новому человеку», заявившему в 1927 году со станиц..: «Я – человек-машина... Я превратился в машину. Если еще не превратился, то хочу превратиться. Машины здесь – зверье! Породистые! Замечательно равнодушные, гордые машины... Я хочу быть машиной. Хочу стать гордым от работы, гордым – потому что работаю. Чтоб быть равнодушным, понимаешь ли, ко всему, что не работа! Зависть взяла к машине – вот оно что! Чем я хуже ее? Мы же ее выдумали, создали, а она оказалась куда свирепее нас...»
    Свирепее японских самураев и даже свирепее сТавроПольских казачков! отважно сражающихся с покемонами...  а покемоны знают, какой ценой досталась им победа над самураями...

   Звучал фокстрот... И были «ритмы его не человечны».  Однако министр государственной безопасности СССР (1946—1951) Виктор Семёнович Абакумов (1908-1954) любил фокстрот! Возможно, именно фокстрот помогал ему «рУБИТЬ  ВАШУ ВОЛЮ в котлету». Но не Виктору Абакумову, а Володе Макарову снился странный сон -  будто они с Валькой сидят на крыше и смотрят в телескоп на луну.
– Что? А? Телескоп? – спросил Зигмунд Фрейд...
– А Володя ей говорит: «Вон там, внизу, „море кризисов“. А она спрашивает: „Море крыс?“»
     Но Фрейд еще не знал, как толковать сновидения...

   
27.
     Машина выехала за пределы Москвы... Галиен-Петр задремал... Фельдбин вспомнил речь Владимира Ильича Ленина, произнесенную им в 1919 году на VIII ВСЕРОССИЙСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ РКП (б):  «Мы смогли победить врага, потому что в самый трудный момент сочувствие рабочих всего мира показало себя. И, таким образом, из этого первого периода нашествия Антанты на нас нам удалось выйти с честью. Мне припоминается, что в одной статье, кажется РАДЕКА, говорилось, что соприкосновение войск Антанты с горячей почвой России, зажегшей пожар социалистической революции, зажжет и эти войска. Действительность показала, что так и произошло на самом деле. Нечего говорить о том, что процессы, происходящие среди английских и французских солдат и матросов, знающих имена тех, кто расстрелян за большевистскую агитацию, нечего говорить о том, что, как ни слабы эти процессы, как ни слабы там коммунистические организации, — они делают работу гигантскую. Результаты налицо: они заставили Антанту убрать свои войска назад. Только это дало нам первую крупнейшую победу...»
     Глумов задумался о новой игре «Покемон Го» для тов. Сталина... ведь если багровые бойцы Василия Блюхера сумели поймать «кровавого барона» Унгерна, то почему бы и не придумать новую игру?
    Около 11 часов утра 7 ноября, во время прохождения колонн демонстрантов Хамовнического района, на открытый балкон конторы 27-го Дома Советов (быв. гостиница «Париж»), выходящий на угол Охотного Ряда и Тверской ул., вышли член ЦК ВКП (б) и член ЦИК тов. Смилга, быв. секретарь ЦК при Ленине, тов. Преображенский и еще несколько других товарищей. Вышедшие на балкон товарищи приветствовали проходившие колонны демонстрантов и, провозглашая приветствия по адресу вождей Октябрьской революции, вывесили на балконе под портретом тов. Ленина красное полотнище с лозунгом «Назад к Ленину!». Проходившие колонны демонстрантов дружно, всей массой отвечали на приветствия с балкона, за исключением одиночек, идущих у знамен во главе каждого предприятия и вооруженных свистками и пищалками. Эти одиночные свистуны свистели, пищали, кричали «Долой!». Но эти одиночные свистки и крики тонули в мощных раскатах «Ура!» всей массы демонстрантов, переплетаясь с приветствиями из рядов демонстрантов по адресу оппозиции, большевиков-ленинцев и ее вождей. Растерявшиеся в первое время распорядители демонстрации, получив, по-видимому, соответствующие инструкции, стали отделять из проходивших колонн небольшие отряды вооруженных свистками, пищалками, огурцами, помидорами, камнями, палками и пр. и оставлять их на углу Тверской и Охотного под балконом 27-го Дома Советов. Одновременно сюда же стали подъезжать на автомобилях: секретарь Краснопресненского райкома Рютин, председатель Краснопресненского райсовета Минайчев, секретарь МКК Мороз и др. члены МК и МКК. Сюда же прибыл с группой командиров начпуокр Булин.
    Скопившиеся под балконом, под руководством съехавшихся властей, стали свистать, кричать «Долой!», «Бей оппозицию!» и бросать в стоявших на балконе товарищей Смилгу, Преображенского и др. камнями, палками, щепками, огурцами, помидорами и пр. В то же время с противоположного балкона, из квартиры тов. Подвойского, находившейся напротив, в 1-м Доме Советов, стали кидать в тт. Смилгу и Преображенского льдинами, картофелем и дровами. Проходившие колонны демонстрантов продолжали отвечать на приветствия тт. Смилги и Преображенского и выражали свое возмущение против действий свистунов и хулиганов криками: «Долой свистунов и хулиганов!», «Долой фашистов, раскалывающих партию!».
     По распоряжению начпуокра Булина, был отряжен красноармеец железнодорожных войск, который взобрался снаружи по стене на балкон и выполнил распоряжение стоявших внизу распорядителей о срыве плаката с именем тов. Ленина. Тогда стоявшие на балконе товарищи вывесили другое красное полотнище с лозунгом: «Выполним завещание Ленина». Появление этого плаката вызвало бурю восторга и приветствий в колоннах демонстрантов и усилило в то же время свистки, крики и бросание камней со стороны накапливавшейся под балконом толпы свистунов и хулиганов. В этой толпе хулиганствующих появился бывший редактор «Рабочей Москвы» Фрадкин (Борис Волин), снятый с редакторской работы за целый ряд уголовных деяний, Вознесенский Виктор, работающий в приемной тов. Калинина, которые стали призывать толпу ворваться в гостиницу и расправиться с находившимися на балконе оппозиционерами. К этому времени из толпы, наряду с криками «Долой!» и «Бей оппозицию!», стали доноситься крики: «Бей жидов-оппозиционеров!», «Бей жидов!».
    Первыми ворвались в подъезд 27-го Дома Советов Мартемьян Никитич РЮТИН (1890-1937), Вознесенский и Минайчев. Вознесенский, крича, что он «за крестьян» и что он «сын крестьянина», требовал от милиционеров и швейцара подъезда пропуска толпы для расправы над оппозиционерами. Стоявшие тут же жильцы дома настаивали на недопущении толпы в дом, опасаясь разгрома дома и расправы. В это время Рютин, сносившийся с кем-то из подъезда по телефону, подозвал к телефону милиционера и сообщил стоявшим в подъезде, что он получил разрешение пропустить в дом двадцать человек из толпы. Жильцы дома стали протестовать и требовать от милиции, чтобы она воспрепятствовала этому. Но возвратившийся от телефона пом. начальника милиции сообщил, что он ничего поделать не может, т. к. получил приказание не препятствовать ни той, ни другой стороне...

   
   Фельдбин посмотрел в зеркало заднего вида и увидел не «Закат Западного мира», а  исчезающую в Дали Шпенглера сюрреалистическую Москву:  «В царской России НЕ БЫЛО НИКАКОЙ БУРЖУАЗИИ, вообще никаких сословий в подлинном смысле слова, но лишь крестьяне и «господа», как во Франкском государстве. «Общество» было стоявшим особняком миром, продуктом западнической литературы, чем-то чуждым и грешным. Никаких русских городов никогда и не бывало. Москва была крепостью — Кремлем, вокруг которого расстилался гигантский рынок. Город-морок, который теснится и располагается вокруг, как и все прочие города на матушке-Руси, стоит здесь ради двора, ради чиновников, ради купечества; однако то, что в них живет, это есть сверху - обретшая плоть литература, «интеллигенция» с ее вычитанными проблемами и конфликтами, а в глубине - оторванный от корней крестьянский народ со всей своей метафизической скорбью, со страхами и невзгодами, которые пережил вместе с ним Достоевский, с постоянной тоской по земному простору и горькой ненавистью к каменному дряхлому миру, в котором замкнул их Антихрист... Примитивный московский царизм - это единственная форма, которая впору русскости еще и сегодня, однако в Петербурге он был фальсифицирован в династическую форму Западной Европы... Все, что возникло вокруг, с самой той поры воспринималось подлинной русскостью как отрава и ложь. Настоящая апокалиптическая ненависть направляется против Европы. А «Европой» оказывалось все нерусское, в том числе и Рим с Афинами, - точно так же, как для магического человека были тогда античными, языческими, бесовскими Древний Египет и Вавилон. «Первое условие освобождения русского народного чувства это: от всего сердца и всеми силами души ненавидеть Петербург», - пишет Аксаков Достоевскому в 1863 г. Москва святая, Петербург - сатана; в распространенной народной легенде Петр Великий появляется как Антихрист...»

     ...а не как «немецкий шпион». И кто же мог радоваться пришествию Антихриста? Думал Фельдбин и ничего не мог придумать... Может Максим Горький? Но Горький в эту пору грустил «О русском крестьянстве» (Берлин, 1922): «Человек Запада еще в раннем детстве, только что встав на задние лапы, видит всюду вокруг себя монументальные результаты труда его предков. От каналов Голландии до туннелей Итальянской Ривьеры и виноградников Везувия, от великой работы Англии и до мощных Силезских фабрик - вся земля Европы тесно покрыта грандиозными воплощениями организованной воли людей, - воли, которая поставила себе гордую цель: подчинить стихийные силы природы разумным интересам человека. Земля - в руках человека, и человек действительно владыка ее. Это впечатление всасывается ребенком Запада и воспитывает в нем сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности как наследника чудес, труда и творчества предков.
Такие мысли, такие чувства и оценки не могут возникнуть в душе русского крестьянина. Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое свойство опустошать человека, высасывать его желания. Выйдет крестьянин за пределы деревни, посмотрит в пустоту вокруг него, и через некоторое время чувствует, что эта пустота влилась в душу ему. Нигде вокруг не видно прочных следов труда и творчества. Усадьбы помещиков? Но их мало, и в них живут враги. Города? Но они - далеко и не многим культурно значительнее деревни. Вокруг - бескрайняя равнина, а в центре ее - ничтожный, маленький человечек, брошенный на эту скучную землю для каторжного труда. И человек насыщается чувством безразличия, убивающим способность думать, помнить пережитое, вырабатывать из опыта своего идеи!»
   Возможно, рад был Антихристу Сергей Юльевич Витте министр финансов (1892-1903) , однако Витте был занят «Воспоминаниями» о железнодорожных королях! И был среди «королей Ж. и Д.» некто Блиох... Конечно, Витте не был так мудр, как «старик» Ильич Ленин, который так тонко, так хорошо разбирал детали, кнопки и винтики механизма РУССКОГО КАПИТАЛИЗМА! Тем не менее, Витте прекрасно знал, что «В те времена царил принцип частного железнодорожного строительства и эксплуатации. Во главе частных обществ стояло несколько лиц, про которых можно сказать, что они представляли собою железнодорожных королей. Лица эти были следующие: на первом плане Поляков — еврей, Губонин и Кокорев — бывшие откупщики, Блиох и Кроненберг — оба из евреев, хотя и принявшие христианство; далее Дервиз, ранее бывший сенатским чиновником, затем инженер фон Мек — это были самые крупные; было еще несколько мелких лиц. Так как железные дороги имели значительную часть своих капиталов, гарантированную государством, а у иных дорог и весь капитал был гарантирован государством, то, в сущности говоря, эти железнодорожные короли вышли в такое положение в значительной степени благодаря случайностям, своему уму, хитрости и в известной степени пройдошеству. В этом смысле каждый из них представлял собою довольно видный тип.
    «Во главе общества Юго-Западных железных дорог был Блиох...» Не Анатолий Чубайс, нет! И даже не Якунин! а «Блиох, который прежде был маленьким железнодорожным подрядчиком, затем строил часть Либаво-Роменской дороги, будучи уже концессионером, и, наконец, сделался железнодорожным королем». И вспомнил Витте об изданной  Иваном Станиславовичем Блиохом (1836-1901)  и имевшей значение «Истории русских железных дорог», да забыл Витте об изданном Блиохом в 1882 году четырехкнижии «Финансы России XIX». Ведь, как знать, если бы помнил Витте не только «историю русских железных дорог», то и Арсению Звереву не пришлось бы изучать «Капитал» Карла Маркса! призванного разрушить царство Антихриста...
   Но, как бы там ни было, а здесь «Восшествiе на престол Петра Великаго, преобразователя и обновителя Россiи, послужило началом новой эры и в исторiи нашихъ финансовъ...» Машину трясло...  Да только Блиох на этом не остановился: «Петръ Великiй, для того, чтобы вырвать Россiю изъ полуварварскаго состоянiя, вводилъ многоразличныя преобразованiя во всехъ безъ исключенiя частях управленiя. Но реформаторскiя наклонности новаго государя съ особенной силой проявлялись повсюду, где только такъ или иначе существовала древняя народная система самоуправленiя. С этой последней Петр Великий вел упорную и неуклонную ни в чем войну, причем раз намеченная им цель – централизация власти ради «государственности» - никогда не терялась из виду и представляла исходную точку всех его мероприятий по государственному устройству.
    При этом Петр Великий так действовал круто и не обращал ни малейшего внимания на народный дух и предания. Съ страшною энергiею и неимоверными усилиями он не только подавял всякое сопротивление, но какъ бы нарочно унижалъ народный духъ, пренебрегалъ древними обычаями и все старое представлял в смешном и глупом виде...»
    И, только одного не мог себе позволить Антихрист – ловить ПОКЕМОНОВ в Храме-на-Крови... как не может оскорбить чувств верующих вид Мавзолея и лежащий в нем ЛЕНИН.
     Фельдбин знал... и помнил немец Освальд Шпенглер,  о чем свидетельствовали на Руси постановления Стоглавого собора 1551 г.! А  свидетельствовали они «о примитивнейших верованиях. Смертными грехами здесь оказываются брадобритие и неверное крестное знамение. Ими, мол, уязвляются ЧЕРТИ. «Антихристов синод» 1667 г. привел к колоссальному сектантскому движению раскола, потому что предписывал креститься не двумя, а тремя пальцами и говорить не Исус, а Иисус, вследствие чего сила этих волшебных средств против бесов оказалась для ортодоксов утраченной».
  И вихрем пронесся над Русью человеческий скорбный вопль:  «Никому в мире не нужна сильная Россия-и-Я». И пока не отсохли у писарей руки, и время не иссушило мозг... стали появляться на Руси спасительные статьи — 282-й («Разжигание ненависти») и 148-й УК РФ («Публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих»).   
    О, если бы последний царь всея Руси (с 1682 года) Пётр I Алексеевич, прозванный Великим (1672-1725 год), отправляясь за рубеж был осведомлен о коварстве либерастов... Однако, в августе 1698 года на следующий день после прибытия из-за границы 26-летний царь Петр Алексеевич в собрании бояр велел принести ножницы и собственноручно и публично лишил бороды нескольких бояр знатных родов. А Иван Блиох, словно черт, все подливал масла в огонь: «В лице Петра, вся логика русской истории, потребности русского народа, его историческое призвание нашли себе мощного выразителя, нашли в нем ДИКТАТОРА, который сразу разорвал со всеми путами преданий».

    Могла ли подобная логика русской истории найти понимание у бедных Демьянов? Или у Михалыча и Ивана Дулина? Или данные персонажи, утратив всякую логику и стыд способны лишь «нарочно унижатъ народный духъ, пренебрегатъ древними обычаями и все старое представлять в смешном и глупом виде..?» разлагая неокрепшее сознание Соколовских юнцов? Кто поймет их? Кто простит? Фельдбин не мог найти ответа на эти ненужные вопросы. Да только вспомнил вдруг Фельдбин (он же Александр Михайлович Орлов (в отделе кадров НКВД значился как Лев Лазаревич Никольский, в США — Игорь Константинович Берг, (1895 года рож. Бобруйск Минская губерния — 25 марта 1973 года, Кливленд, штат Огайо) не «Сталина», о котором с кумачовым трепетом вспоминал Николай Стариков в 2016 году, а вспомнил четверостишие Демьяна Бедного, которое и сегодня выгравировано на пьедестале памятника императору Александру III:

    Мой сын и мой отец при жизни казнены,
   А я пожал удел посмертного бесславия,
   Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
   Навеки сбросившей ярмо самодержавия.

Но там где заканчивались МЕМолетные воспоминания Фельдбина, продолжались рассуждения Николая Старикова:  «Глумиться над памятниками – дело ничтожеств. Дело нравственных и моральных уродов. Время было уже другое – нужно было строить новую страну, с новым названием, с новыми социальными ориентирами. Но ведь это была все та же Россия. А значит – ругать ее историю, ругать ее народ было самоубийственно. Рушить фундамент здания – значит обречь себя на невозможность что-либо построить. А Демьян Бедный по-прежнему с готовностью смешивал с грязью и высмеивал свой собственный народ. Между тем патриотизма у народа на ругани, высмеивании и охаивании не построить. Сталину это ясно и понятно. Демьяну Бедному понять этого НЕ ДАНО. Ведь он искренне считал себя великим поэтом, которому позволено все. Демьян Бедный начинает глумиться над важнейшими событиями в жизни России (крещение Руси) и над ментальным фундаментом народа (герои-богатыри высмеивались в опере «Богатыри»). Как это похоже на некоторых нынешних поэтов и «деятелей культуры», готовых отрицать всё и вся. Над всем смеяться, все высмеивать и подвергать обструкции в своей стране. Одновременно приводя в пример, беря как эталон страны «цивилизованного мира». Для таких вот «демьянов бедных» нет ничего святого».

     Фельдбин конечно не верил в чудеса, однако ему вдруг показалось, что где-то  далеко-далеко за туманами он увидел свет! Фосфоресцирующие гнилушки? Светлая память НКВДэшника? Нет, Сияющий Нимб над головою святого Николая указывал путь... И Стариков предлагает там, в далекой дали оглянуться и взглянуть на Русский Мир глазами писателя   Константина (Кирилла) Михайловича Симонова (1915 - 1979) т. е. «Глазами ЧЕЛОВЕКА моЕГО поколения». И Фельдбин смотрел и слышал: "...А вот есть такая тема, которая очень важна, — сказал Сталин, — которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей - у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре полезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами... Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия...» Фельдбин видел, как Сталин остановился, усмехнулся и... спросил у Симонова, Фадеева и Бориса Горбатова: «Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает, — и он снова заговорил о профессоре, о котором уже упоминал. — Вот взять такого человека, не последний человек, — еще раз подчеркнуто повторил Сталин, — а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов».

    Великие слова великого человека! (который в отличие от интеллигента Ленина, никогда не будет приклоняться перед Карлами и Фридрихами) победно звучали в мае 1947 года... а затем -  долгие бесконечно бессмысленные аплодисменты... на радость не менее великого СЕЛЕКЦИОНЕРА Трофима Лысенко. Сталин решил создать такую сверх науку, в которой никто из советских людей, если он настоящий патриот,  не усомнился бы..! и был бы уверен в своей правоте точно так же, как КАТОЛИЧЕСКИЙ профессор философии Пизанского университета Винченцо ди Грациа, утверждавший, что холод сжимает тела... а демагогам, вроде Галилео Галилея, сомневающемуся в азбучной истине, известной каждому начинающему изучать Аристотеля, премии не видать...

    В отличие от профессора Ивана Павлова, физика Петра Капицы, а тем более ученого-генетика Николая Вавилова у Трофима Лысенко чувство советского патриотизма было развито в достаточной степени. Но может быть, это чувство у Трофима было развито по заданию ЦРУ? Да и сама идея разжигания ненависти к научной интеллигенции, якобы  преклоняющейся перед заграничной культурой, не продукт ли, умело приготовленный в забегаловке Гарварда? Звенело в голове. И Фельдбин стал думать над сюжетом своего научно-исследовательского комикса: «Как приготовить идиота», а Филипп Бобков, которому совершенно неожиданно Андропов предложил пост первого заместителя начальника вновь создаваемого Управления по борьбе с идеологической диверсией,  привел один важный документ, направленный Ю.В. Андроповым в ЦК КПСС 24 января 1977 г.: "О планах ЦРУ по приобретению агентуры влияния среди советских граждан":
     И Фельдбин закашлялся...   Тайное стало ямбным -  "По достоверным данным, полученным Комитетом государственной безопасности, в последнее время ЦРУ США на основе анализа и прогноза своих специалистов о дальнейших путях развития СССР разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направленной на разложение советского общества и дезорганизацию социалистической экономики.
         В этих целях американская разведка ставит задачу осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза.
    Руководство американской разведки планирует целенаправленно и настойчиво, не считаясь с затратами, вести поиск лиц, способных по своим личным и деловым качествам в перспективе занять административные должности в аппарате управления и выполнять сформулированные противником задачи. При этом ЦРУ исходит из того, что деятельность отдельных, не связанных между собой агентов влияния, проводящих в жизнь политику саботажа и искривления руководящих указаний, будет координироваться и направляться из единого центра, созданного в рамках американской разведки.
     По замыслу ЦРУ, целенаправленная деятельность агентуры влияния будет способствовать созданию определенных трудностей внутриполитического характера в Советском Союзе, задержит развитие нашей экономики, БУДЕТ ВЕСТИ НАУЧНЫЕ ИЗЫСКАНИЯ в Советском Союзе по тупиковым направлениям».
    Кто предупрежден, тот вооружен! И кандидат технических наук, дважды лауреат Сталинской премии И. так далее И. тому подобное ГВАЙ в научных своих изысках, обратил внимание в 1959 году на «Малоизвестную гипотезу ЦИАЛКОВСКОГО», опираясь на свой строго научный патриотизм записал: «Как учил В. И. Ленин, бывает в жизни движение к «НИЧЕМУ». Таким бесплодным и лишенным будущего движением к «ничему» является движение философской и естественнонаучной мысли по пути к «финализму», к утверждению конечности   всего существующего, к утверждению того, что якобы вся вселенная находится «под крылом» нависшей над ней тепловой смерти. Идеологи отживающего капитализма перед лицом восходящей новой коммунистической общественно-экономической формации уже не могут оправдать беспечное тунеядство, наглость, алчность, паразитизм,  дикий расточительный комфорт представителей своего класса; они уже не могут даже посоветовать представителям своего класса осуществить хотя бы знаменитый лозунг Эпикура – «Lathe biosas!» («Проживи незаметно!»). они могут только посредством изВращения естественнонаучных фактов ретушировать их и приспосабливать к «доказательству» полной идентичности предстоящей гибели своего класса с якобы предстоящей гибелью своего народа, человечества,  с «тепловой смертью» вселенной. Во всем непознанном «прослеживается БОГ» - таков их основной довод».
    Научная мысль Гвая, переполненная коммунистическим оптимизмом, стремительно двигалась вперед: «В наше время БУРЖУАЗНЫЕ ИДЕОЛОГИ, часть которых из наиболее непримиримых предпочитает на словах быть скорее атомизированной, чем коммунизированной, на деле бессильны изобразить капиталистический строй как благодеяние для человечества. Эти буржуазные идеологи могут оправдывать существование капитализма только тем, что все в Мире гибельно, что всему якобы присуща общая тенденция к смерти и разрушению, что и самой земле, и звездам, и всей вселенной, и «даже» КАПИТАЛИЗМУ свойственно только движение к «финалу», к общей гибели и «успокоению космоса».
    Дважды лауреат Сталинской премии слышал «мотивы глубокого пессимизма и обреченности во многих высказываниях современных ему буржуазных ученых». И отчетливо  слышал Гвай, как известный американский профессор математики Н. Виннер пишет (в своей «Кибернетике и общество» изд. ин. лит-ра М.1958): «Мы в самом прямом смысле являемся терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете...», а дальше БОЛЬШЕ (Week-end) «...вся окружающая нас вселенная... умрет в результате тепловой смерти. Не останется ничего, кроме скучного единообразия...» И становилось страшно.  И даже американский психолог и когнитивный терапевт Альберт Эллис (1913-2007) был бессилен перед «селекцией иррациональных убеждений» советской психиатрии... а потому Эллис решил основать в 1959 году, компанию «Институт рациональной жизни».

     Только машина мчалась вперед... И уже не было видно Московии... И звенел бубенцами голос Блиоха: «Нет, московской царской власти, - если бы она, при обыкновенном течении дел, оставалась в руках людей, опутанных стеснениями старых обычаев и преданий, соглашений с патриархами, оглядкою на АЗИАТЧИНУ БОЯР и на староверство народа, - невозможно было бы сохранить для России место в Европе, спасти для нее культурную будущность.   Для этого нужен был гений. Нужно было, чтобы ВЕЛИКИЙ СЛАВЯНСКИЙ, не отчужденный от ЕВРОПЫ, НАРОД инстинктом угадал свое значение, открыл, хотя без сознания, ощупью, свою задачу и превозмог, переделал те условия, с которыми он, в будущей истории Европы, не мог бы сохранить своего величия, исполнить своего призвания – быть участником и сотрудником в создании новой культуры.
   Этот гений, вдохновленный народным инстинктом, нашелся в лице Петра. В жизни народов бывают моменты переломов, в благо тем народам, среди которых в пору оказываются люди, способные указать им правду их собственных стремлений. В лице Петра, вся логика русской истории, потребности русского народа, его историческое призвание нашли себе мощного выразителя, нашли в нем ДИКТАТОРА, который сразу разорвал со всеми путами преданий. В лице его, сам русский народ сделал над собой великое усилие и, прежде всего, перешагнул, отделявшую Россию, от запада, непроходимую границу формальных предрассудков.
   В великом, беспримерном  в истории, дела Петра все, даже второстепенное, имеет большое значение. Он ставит закон, вместо татарского «ярлыка», то-есть прихотливаго, серайскаго указа, он вводит точные определения отношений между правительственными органами, больше всего заботится о контроле и стремится создать вдруг все условия, нужные для развития: и владение морями, и регулярную армию,  и академию наук, и обучение русских в заграничных школах, и светскую общественную жизнь, и свободу государства от погрязшей в предрассудках иерархии, и самостоятельность городов, и даже российскую промышленность.
   Но как всякое политическое и общественное явлении имеет две стороны, так и реформа Петра Великого создала такие условия полновластия, которыми, последовавшие за ним, близорукие правители пользовались без сознания их истинного назначения. Указы о строгом преследовании беглых людей, отмена боярской думы, уничтожение патриаршества и стрельцов, обратились постепенно в закрепощение народа, в совершенную безнаказанность власти, не связанной уже ничем, даже обычаями и преданиями.
   Каммеръ – и ревизiонъ – коллегiи Петра I, при его приемниках, нисколько не упорядочили доходов и расходов государства; контроль сената остался мертвой буквою, потому что был парализован образованием разных «верховных» и «тайных» советов, канцелярий и экспедиций; «фискалы» - учреждение финансово-политическое, заимствовавшее свое название от слова fiscus –казна и призванное блюсти в провинции за интересами как казенного дохода, так и общей справедливости, - превратились в безвлиятельных агентов, которых серьезная задача скоро стала не угодна вельможам, посланным для управления провинциями, и, затем, самое учреждение измельчало и впало в пренебрежение у народа.
   Постепенно, неукоснительно, при преемниках Петра Великого, зараженных духом немецкого бюрократизма, создавался в России строй чисто-крепостнического, чиновничьего государства, в котором власть не обуздывалась уже ничем, даже преданиями и обычаями народной старины. Указы диктовала прихоть, условия народной жизни, судьбы войны и мира определялись царедворством, борьбою фаворитизма. Освобожденная от последних ограничений уз, представлявшихся преданиями и обычаями, власть соединила с вновь установленными европейскими формами прежнюю азиатскую бесконтрольность и все управление государством – даже в более блестящие эпохи, например, в царствование Екатерины II -  сводилось на эксплуатацию темного, безответного, многострадального народа. Из новых завоеванных Россиею, земель, ИЗ ИЗОБРЕТЕНИЙ, появившихся на западе Европы, в России УСВАИВАЛИСЬ ТОЛЬКО ТЕ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ВЫГОДНЫ ДЛЯ ВСЕСИЛЬНОЙ, ОДИНОКО ДЕЙСТВОВАВШЕЙ, НЕ ПРИЗНАВАВШЕЙ ОБЩЕСТВА, ЭКСПЛУАТИРОВАВШЕЙ НАРОД, ВЛАСТИ...»

    И пока не наступило утро стрелецкой казни, Фельдбин подумал о предвыборной статистике: у какой партии самый высокий процент по количеству зарешеченных жуликов и ВороВ...


  28.
  Когда автомобиль затормозил, Петр-Галиен уже проснулся и немного пришел в себя. Они вылезли в загородном саду Новониколаевска, возле  здания театра,  перед которым стояли пара автомобилей и несколько  лихачей;  поодаль  Петр  заметил
устрашающего вида броневик со снежной шапкой на пулеметной  башне... на здании Петр заметил небольшую вывеску: «СОСНОВКА» (литературное кабаре).

   Билеты были бесплатные, но именные, в зал пропускали по удостоверениям, тем не менее Леонид Юзефович, страстно желая посмотреть на «Самодержца пустыни», сумел проникнуть туда по чужим Майским документам... «Узкое длинное помещение (было) залито темным, сдержанно-взволнованным морем людей. Скамьи набиты битком, стоят в проходах, в ложах и за ложами. Все войти не могут, за стенами шум, недовольный ропот. Душно и тесно. Лампы горят слабо». Возбуждение зрителей понятно, ведь перед ними сейчас пройдет «не фарс, не скорбно-унылая пьеса островского, а кусочек захватывающей исторической драмы».

   Пока местные чекисты во главе с Павлуновским готовили обвинение, был сформирован состав Чрезвычайного трибунала. Председателем стал старый большевик Опарин, начальник сибирского отделения Верховного трибунала при ВЦИКе, членами – профсоюзный деятель Кудрявцев, новониколаевский военком Габишев, некто Гуляев, и, наконец, легендарный партизанский вожак Александр Кравченко, агроном и крестьянский утопист, создатель эфемерных таежных республик, основанных на началах мужицкой “правды”, как Беловодское царство. Защитником назначили бывшего присяжного поверенного Боголюбова, а общественным обвинителем – секретаря ЦК РКП (б) ЕМЕЛЬЯНА ЯРОСЛАВСКОГО (Губельмана), незадолго перед тем переведенного в Москву из Омска. С учетом того, что он – сибиряк, его прислали для “усиления суда”, в порядке компромисса между провинцией и центром, уступившим по вопросу о месте проведения процесса, но намеренном придать столичный блеск предстоящему спектаклю. Ярославский должен был сыграть в нем важнейшую роль, и выбор не случайно пал на этого человека.
    Уроженец Забайкалья, что в данном случае тоже было немаловажно, в 43 года партиец с громадным стажем, уходящим, по тогдашним понятиям, во времена доисторические, говорун, журналист, публицист, умевший свою эмоциональную подвижность принимать и выдавать за страсть, он, похоже, с радостью согласился выступить обвинителем, а то и сам выпросил эту почетную роль. Будущий ГЛАВНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АТЕИСТ, автор “Библии для неверующих”, редактор журнала “Безбожник”, на страницах которого карикатуристы изображали Саваофа вдувающим в Адама душу через клистирную трубку, Ярославский уже тогда считался экспертом в вопросах религии. Суд над бароном - “мракобесом” давал ему возможность лишний раз показать себя как блестящего полемиста и оратора...

   Петр-Галиен с любопытством ребенка разглядывал декорации: нечитаемый лозунг вдоль рампы, внизу – длинный стол под красным сукном, стулья для председателя трибунала и его помощников. На авансцене, на выдвинутом в зал помосте – скамья для подсудимого. Сцена пока пуста. Вокруг нее снуют люди с фотоаппаратами. Наконец члены трибунала занимают места за столом. При их появлении все встают и снова усаживаются. Воцаряется тишина, затем из-за кулис двое красноармейцев выводят Унгерна.
    На груди у него – Георгиевский крест, на ногах – перетянутые ремнями мягкие монгольские сапоги. Унгерн садится на скамью и потом, в течение всего заседания, “смотрит больше вниз, глаз не поднимает даже в разговоре с обвинителем”. На вопросы отвечает “достаточно искренне”, говорит “тихо и кратко”. Он выглядит “немного утомленным”, но держится спокойно, только “руки все время засовывает в длинные рукава халата, точно ему холодно и неуютно”. Вообще на нем лежит “отпечаток вялости”, и Петр-Галиен (по-Майски...) “невольно” задался вопросом: “Как мог этот человек быть знаменем и вождем сотен и тысяч людей?”
    Впрочем, ответ нашелся быстро: “Он знает, что судьба его решена, и это не может на нем не отражаться. Еще большее значение имеет то, что он находится в странной, непривычной для него атмосфере. Унгерн – человек военный и ни в малой мере не политический, а сейчас он в чисто политической обстановке. Это громадное собрание, этот революционный трибунал, эти речи и вопросы обвинителя и защитника – как все это непохоже на вздвоенные ряды, на свист пуль в бою, на шумную оргию после успешного набега... Это смущает Унгерна больше, чем стоящая перед ним смерть. Он теряется и не знает, как себя вести. Но Унгерн не всегда таков, о, конечно, не всегда! Даже сейчас, моментами, когда он подымает лицо, нет-нет да и сверкнет такой взгляд, что как-то жутко становится. И тогда получается впечатление, что перед вами костер, слегка прикрытый пеплом”.
     Ярославский же чувствовал себя красной, пожарной машиной...  да и что еще мог чувствовать Ярославский? прежде чем поместиться прахом в урне в Кремлёвскую стену на Красной площади в Москве.

    В годы Гражданской войны Унгерн вел борьбу не просто с высКочками-большевиками, а с очередной реинкарнацией тех демонических сил, которые, по его словам, создали III (Коммунистический) Интернационал «три тысячи лет назад», в Вавилоне. И окончательно восторжествовали после падения двух противостоявших им великих империй – Романовых и Цинов... Недаром еще в 1918 году посланцы волынского и подольского раввината умоляли Троцкого отойти от дел, чтобы отвечать за него не пришлось всему русскому еврейству... Наблюдая из зала Петр-Галиен, как и Леонид Юзефович понимал: «Юдофобство в военной среде было обычным делом, даже конфликты между белыми и членами союзнических миссий в Сибири генерал Сахаров объяснял коварством переводчиков-евреев, якобы нарочно искажающих смысл сказанного обеими сторонами с целью вызвать взаимное недоверие. Тем не менее, ни один белый генерал никогда не выдвигал лозунга тотальной борьбы с еврейством, Унгерн – единственное исключение. Евреи были для него движущей силой не только революции, но и той “всеобщей нивелировки”, которая погубила Запад и которой следует противопоставить религию, культуру, сам дух “желтой расы”. Однако та легкость, с какой он перешагнул непреодолимую для нормального человека пропасть, отделяющую неприязнь, даже ненависть к евреям, от хладнокровного убийства еврейских женщин и детей, только его идеями объяснить невозможно. Это уже вопрос не идеологии, а психологии».
     И безумная мысль вдруг ядовитой змеею подкралась к Петру и вопросом замерла у самого неподходящего места: «Почему такой видный СТАЛИНИСТ Николай Стариков, является таким же видным МОНАРХИСТОМ?» в то время как Филипп Бобков уже успел показать всем любопытным, как выглядит структура белого движении, и  как  на деньгах Англии жили и поднимались в России Колчак и Деникин, а на деньгах Франции – Врангель! Но если вы не доверяете Филиппу Бобкову, значит, вы не доверяете 4-му отделу - контрразведывательной работы в среде религиозных, СИОНИСТСКИХ и сектантских элементов и против зарубежных религиозных центров, сформированному в 5-м Управлении КГБ СССР. Однако, Петру-Галиену было известно, что в результате «Большого террора» 1937—1938 гг. многие секции Коминтерна оказались фактически ликвидированы, а польская секция Коминтерна — распущена официально. Репрессии против деятелей международного коммунистического движения, оказавшихся по тем или иным причинам в СССР, начались еще до заключения договора о ненападении между Германией и СССР в 1939 году... а значит, дело кровавого барона не умерло и продолжало наносить сокрушительные удары по демоническим силам... III Интернационала.  Ведь не случайно в Москве 7 ноября 1927 года из толпы, наряду с криками «Долой!» и «Бей оппозицию!», доносились крики: «Бей жидов-оппозиционеров!», «Бей жидов!».

     Но австрийский философ и психолог  Отто Вейнингер (1880- 1903) не слышал боевых криков саталинистов... К этому времени он уже успел пустить себе пулю в сердце, поставив тем самым точку в своем завещании этому миру:  «Кто ненавидит  еврейскую сущность. Ненавидит ее прежде всего в  себе самом. Тот факт, что  он безжалостно  преследует все еврейское в другом  человеке,  есть  только  попытка  самому  таким  образом освободиться  от  него.  Он  стремится  свергнуть  с  себя   все  еврейское, сосредоточив его целиком в своем ближнем, чтобы на минуту иметь  возможность считать  себя свободным  от  него. Ненависть  есть явление  проекции, как  и любовь:  человек  ненавидит  только  того,  кто  вызывает  в нем  неприятные воспоминания о себе самом».
    Петр-Галиен не знал, что думал по этому поводу Энгельс, но Фридрих Энгельс в одном из писем частному лицу писал:    «Антисемитизм — это признак отсталой культуры, и поэтому имеет место только в Пруссии и Австрии, да еще в России. Если в Англии, или в Америке кто-нибудь вздумал проповедовать антисемитизм, его бы просто высмеяли, да и в Париже г-н Дрюмон своими сочинениями — а они несравненно умнее писаний немецких антисемитов — производит лишь ничтожную, минутную сенсацию, не оказывающую никакого действия. К тому же теперь, когда он выступает кандидатом в муниципальные советники, ему самому приходится заявлять, что он такой же противник христианского капитала, как и еврейского! А ведь г-на Дрюмона стали бы читать, если бы он даже высказывал противоположное мнение.
      В Пруссии распространителем антисемитизма является мелкое дворянство, юнкерство, получающее 10 000 марок дохода, а расходующее 20 000 марок и попадающее поэтому в лапы ростовщиков; и в Пруссии и в Австрии антисемитам хором подпевают гибнущие от конкуренции крупного капитала мелкие буржуа: цеховые ремесленники и мелкие лавочники. И если уничтожает эти насквозь реакционные классы общества, то он делает то, что ему надлежит делать, и делает хорошее дело - все равно, является ли он семитским или арийским, обрезанным или крещеным; он помогает отсталым пруссакам и австрийцам двигаться вперед, способствует тому, чтобы они достигли, наконец, современного уровня развития, при котором все прежние общественные различия растворяются в одной великой противоположности между капиталистами и наемными рабочими. Только там, где этого еще нет, где еще не существует сильного класса капиталистов, а следовательно и сильного класса наемных рабочих; где капитал еще слишком слаб, чтобы овладеть всем национальным производством, и поэтому главной ареной его деятельности является фондовая биржа; где производство, следовательно, находится еще в руках крестьян, помещиков, ремесленников и тому подобных классов, сохранившихся от средневековья, — только там капитал является преимущественно еврейским, и только там имеет место антисемитизм.
      Во всей Северной Америке, где существуют миллионеры, богатство которых лишь с трудом можно выразить в наших жалких марках, гульденах или франках, среди этих миллионеров нет ни одного еврея, и Ротшильды являются просто нищими рядом с этими американцами. Даже здесь, в Англии, Ротшильд — это человек со скромными средствами по сравнению, например, с герцогом Вестминстерским. Даже у нас на Рейне, откуда мы 95 лет тому назад с помощью французов прогнали дворянство и создали современную промышленность, — где там евреи?
    Антисемитизм, таким образом, — это не что иное, как реакция средневековых, гибнущих общественных слоев против современного общества, которое состоит в основном из капиталистов и наемных рабочих; он служит, поэтому, лишь реакционным целям, прикрываясь мнимосоциалистической маской; это уродливая разновидность феодального социализма, и мы не можем иметь с ним ничего общего. Если он оказывается возможным в какой-нибудь стране, то это лишь доказывает, что капитал там еще недостаточно развит...», НО ВЫ ДЕРЖИТЕСЬ!

   Так что реакция Унгерна была понятна Петру-Галиену... И реакция Сталина – была понятна... Не мог понять Петр одного: как могло случиться, что «при самых изнурительных жертвах нации, при драконовских законах, при заколачивании насмерть солдат, - все-таки в Крымскую войну мы оказались с кремневыми ружьями против штуцеров, в 1877 году - с берданками против магазинок, и в обе войны без определенного плана, без талантливых военачальников, без решимости довести дело до конца. Но никогда еще упадок армии и флота не приводил нас к такому безвыходному позору, как теперь... (в январе 1905 года)» И монархист Михаил Осипович Меншиков отвечал ему: «На Западе Россию привыкли издавна считать военной державой. Зная, что земледелие наше первобытно, что промышленность зачаточна, что наука заимствована, и не забывая, чем мы выдвинулись при Петре и Екатерине, там склонны думать, что единственный наш национальный промысел - война, единственная культура - военная. Может быть так и было бы, если бы в тишине русской жизни не расцвел другой промысел и другая культура - ЧИНОВНИЧЕСТВО. Как крапива и бурьян разрастаются там, где их не сеяли, и глушат благородные овощи, канцелярщина пышно поднялась сплошь во всех складках русского быта и задавила все, решительно все культуры, И овощи, и цветы, и злаки, - и самоуправление, и законодательство, и администрацию, и суд, и, наконец, военное дело». 
    Тогда Галиен-Петр вспомнил как в 1896 году «в ярмарочном комитете всероссийское купечество разговаривало об отказе Витте в ходатайстве комитета о расширении срока кредитов Государственного банка. Ходатайство было вызвано тем, что в этот год Нижегородская ярмарка была открыта вместе с выставкой, на два месяца раньше обычного. Представители промышленности говорили жалобно и вяло, смущенные отказом.
    — Беру слово! — заявил (тогда не Дмитрий Потапенко, а) Савва Морозов, привстав и опираясь руками о стол. Выпрямился и звонко заговорил, рисуя широкими мазками ловко подобранных слов значение русской промышленности для России и Европы. (Даже в памяти Максима Горького осталось несколько фраз, сильно подчеркнутых оратором).
   — У нас много заботятся о хлебе, но мало о железе, а теперь государство надо строить на железных балках... Наше соломенное царство не живуче... Когда чиновники говорят о положении фабрично-заводского дела, о положении рабочих, — вы все знаете, что это — «положение во гроб»...

   Позже, втайне от Николая Старикова, Савва МОРОЗОВ говорил Горькому «о том, что в Европе промышленники обладают более или менее ясным сознанием своих задач. Да, они хищники, но их работа более культурна, чем работа русских, ибо она болee плодотворна технически. В России влияние промышленности на власть — это чисто физическое давление тяжести, массы, нечто слепое, неосмысленное.
— В мире творчески работают три силы: наука, техника, труд; мы же технически — нищие, наука у нас под сомнением в ее пользе, труд поставлен в каторжные условия, — невозможно жить. Немецкая фабрика— научное учреждение. Возьми все новые англосаксонские организации— Австралию, Соединенные Штаты, Гвинею, — все это создано энергией людей небольшого государства. А что делаем мы, стомиллионная масса людей? У нас превосходные работники, духоборы, убежали в Америку...»
     Даже Александр Лодыгин убежал в Америку...  Видимо, чувствовал себя Лодыгин лишним человеком в этом «соломенном царстве». Но это конечно лучше, чем чувствовать себя «Конченой скотиной».

    По этому проводу или по другому, но свое возмущение высказал в январе 2016 года и, член комитета Совета Федерации по международным делам Игорь МОРОЗОВ находясь на 24-й сессии Азиатско-Тихоокеанского парламентского форума (АТПФ) в канадском Ванкувере. Морозов прикрепил к своей записи в соцсети видеоролик, в котором показан взлет гидросамолета. «Ванкувер летает... Летает и на вертолетах, и на гидросамолетах, и это обычное средство передвижения между островами», — отметил он. Сенатор считал, что если бы не Греф, то «мы бы сейчас тоже летали». «Мы помним заявления Грефа о том, что ему легче купить 100 "Боингов", чем дать эти деньги российским производителям», — добавил он.
      Если бы не Греф... Однако, горячиться Морозовым на Руси так же опасно, как Снегурочке прыгать через костер... К счастью для крепостного купечества не перевелись еще на Руси патриоты!

          «Итак, мы полетим! – прокричал Михаил Осипович Меньшиков 16 февраля 1910 г. - Мы будем наконец иметь воздушный флот -- и не в далеком будущем! За это ручается энергия человека, ставшего во главе воздухоплавания, - е. и. в. великого князя Александра Михайловича. С замечательной быстротой и искусством его высочество провел в сущности пустой, но иначе непреодолимый вопрос с остатками пожертвований на флот». Потом подумал и добавил: «Что касается пожертвований, Россия тысячу раз доказала свою готовность жертвовать. Вся наша многострадальная история - сплошная жертва. Но для больших пожертвований необходимо сильное народное одушевление, и является вопрос, как создать его. На Западе воздухоплавание вышло из громадного общественного подъема, вызванного полетами Цеппелина и бр. Райтов. Заинтересованность авиатикой выразилась там в образовании множества частных воздухоплавательных кружков, аэроклубов, аэродромов, воздушных стапелей и т. п. В величайшую проблему века сразу вовлечены были многотысячные и миллионные массы публики. Эти массы дали и капитал, и предприимчивых искателей. В России, к глубокому сожалению, вместо поощрения интереса к воздухоплаванию до сих пор ставятся для него серьезные препятствия. Не дальше как перед святками известный академик князь Голицын в своем докладе в Академии наук горячо жаловался на ничем не объяснимые преграды, которые ставит наша администрация любительскому воздухоплаванию. Устроили, например, студенты здешнего университета свой воздухоплавательный кружок, приобрели небольшой планер, арендовали на пустынном острове Голодае обширный участок земли, где они могли совершать свои пробные полеты. Все шло отлично, но после двух-трех пробных полетов явилась полиция и приостановила занятия. Почему? Потому что на это, как оказалось, не было испрошено разрешения. По-видимому, что тут по существу такого, что можно испрашивать и не разрешать? За границей посмотрели бы так: или воздухоплавание вообще преступно, или нет, и в последнем случае разрешение предполагается само собою. Пришлось, однако, воздухоплавательному кружку исполнить формальность, т. е. испросить разрешение производить пробные полеты 1-2 раза в неделю. На прошение в этом смысле, по словам кн. Голицына, был получен категорический отказ, притом без всякого объяснения причин. Через некоторое время просьба студентами была повторена и получен был второй отказ, столь же категорический. Кружок василеостровских авиаторов догадался, что не следует просить общего разрешения на производство полетов, а нужно просить разрешения произвести лишь пробный полет в один определенный день. Так и поступили. Теперь получился тоже отказ, но уже мотивированный. Оказалось, что разрешение полиции не может быть дано только потому, что прошение студентов подписано не правлением кружка, а только секретарем и не указаны меры предосторожности, принятые кружком для обеспечения безопасности авиаторов. Пришлось еще раз послать представителя кружка для объяснений. Но опять новость: заявили, что студенческий воздухоплавательный кружок, как легализированный только администрацией университета, может совершать свои пробные полеты лишь на университетском дворе, а для того, чтобы производить полеты на пустырях Голодая, нужна специальная легализация. Можно себе представить нервное настроение молодежи, желающей летать и встретившей такое необозначенное в физике воздуха препятствие. Но студенты решили довести дело до конца. Они послали четвертое прошение с подробной докладной запиской, в которой указаны все меры предосторожности и обязательство, что посторонняя публика не будет допускаться. Приложен был устав кружка и удостоверение руководителя его, приват-доцента, о том, что единственным подходящим местом для полетов представляется Голодай. Казалось бы, все требования были исполнены. Какой же получился ответ? Отказа на этот раз не было, но не было и разрешения, а сказано было только, что разрешение на пробные полеты должно быть испрашиваемо каждый раз отдельно и заблаговременно. "За этой, - говорит кн. Голицын, - бесцельной почти трехмесячной перепиской, отзывающейся холодящим канцеляризмом, время было упущено и кружку волей-неволей пришлось отложить свои пробные полеты до весны". Но в течение долгих месяцев вынужденного бездействия - может явиться препятствие более грозное, чем эта волокита. Просто студентам наскучит мертвое мечтанье, они остынут в своем порыве и бросят его. Вот вам пример, как общественность наша, вообще не бойкая, вянет в самом зачатии своем, встречая чуть не полярный холод...»

   И конечно, согреться и расцвести она может либо в трактире, либо на баррикАДах! А потом лауреат Государственной премии, доктор технических наук генерал-полковник-инженер Пономарев А. Н. в своей книге «Советские авиационные конструкторы» (1980) расскажет, как после сделанной М. В. Ломоносовым «машины, которая сама поднимаясь вверх, может поднять маленький термометр... русские ученые и изобретатели продолжали работать над созданием аппаратов тяжелее воздуха». Любопытные ребята узнают о «великих заслугах Александра Федоровича Можайского перед отечественной и мировой наукой и техникой». Расскажет Пономарев и о том, как «Уфимцев построил четыре оригинальных двигателя и два самолета с крылом круглой формы в плане и  круглым горизонтальным оперением», и добавит: «Постройкой самолетов и двигателей занимался в 1909-1910 гг. С. В. Гризодубов, отец известной летчицы, Героя Советского Союза В. С. Гризодубовой. В 1912 году на одном из своих самолетов он совершил несколько полетов... Особое место в развитии отечественной авиации принадлежит самолетам, выпущенным авиационным отделом Русско-Балтийского вагонного завода в Петербурге. Одним из них являлся «Русский витязь» - первый в мире четырехмоторный самолет...».  Имел ли какое-либо отношение к «Русскому витязю» Игорь Сикорский генералу-полковнику-наконец, просто инженеру Пономареву, видимо знать было запрещено! И юным  пионерам приходилось только догадываться...

   Однако барону Унгерну все это не интересно... Ничто уже не может пробудить его к жизни... Свою «книгу воспоминаний» ему хочется забыть. 
   Только как-то утром, в Биаррице, российский государственный и военный деятель, четвёртый сын великого князя Михаила Николаевича и Ольги Фёдоровны, внук Николая I Великий князь Александр Михайлович (Сандро; 1866 Тифлис - 1933, Рокебрюн, Франция) просматривая газеты, увидел заголовки, сообщавшие об удаче полета Блерио над Ла-Маншем. Эта новость пробудила к жизни прежнего Великого Князя Александра Михайловича. Будучи поклонником аппаратов тяжелее воздуха еще с того времени, когда Сантос-Дюмон летал вокруг Эйфелевой башни, он понял, что достижение Блерио давало нам не только новый способ передвижения, но и новое оружие в случае войны.
    Александр Михайлович решил немедленно приняться за это дело и попытаться применить аэропланы в русской военной авиации. У него еще оставались два миллиона рублей, которые были в свое время собраны по всенародной подписке на постройку минных крейсеров после гибели нашего флота в русско-японскую войну.
    Александр Михайлович запросил редакции крупнейших русских газет, не будут ли жертвователи иметь что-либо против того, чтобы остающиеся деньги были бы израсходованы не на постройку минных крейсеров, а на покупку аэропланов? Чрез неделю он начал получать тысячи ответов, содержавших единодушное одобрение его плану. Государь также одобрил его. Александр Михайлович поехал в Париж и заключил торговое соглашение с Блерио и Вуазеном.
    Они обязались дать аэропланы и инструкторов, Александр Михайлович же должен был организовать аэродром, подыскать кадры учеников, оказывать им во всем содействие, а главное, конечно, снабжать их денежными средствами. После этого Александр Михайлович решил вернуться в Россию.
    Александр Михайлович ликовал: «Гатчина, Петергоф, Царское Село и С. Петербург снова увидят меня в роли новатора».
    Военный министр генерал Владимир Александрович СУХОМЛИНОВ (1848-1926, Берлин) затрясся от смеха, когда Александр Михайлович заговорил с ним об аэропланах: 
    —Я вас правильно понял, Ваше Высочество,— спросил он Ваше Высочество между двумя приступами смеха: — вы собиpaeтесь применить эти игрушки Блерио в нашей армии? Угодно ли вам, чтобы наши офицеры бросили свои занятия и отправились летать чрез Ла-Манш, или же они должны забавляться этим здесь?
    — Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Я у вас прошу только дать мне несколько офицеров, которые поедут со мною в Париж, где их научать летать у Блерио и Вуазена. Что же касается дальнейшего, то хорошо смеется тот, кто смеется последним. – ответил Ваше Высочество.
    Государь дал Александру Михайловичу разрешение на командировку в Париж избранных им офицеров. Великий Князь Николай Николаевич не видел в этой затее никакого смысла.
    Первая группа офицеров выехала в Париж, а Александр Михайлович отправился в Севастополь для того, чтобы выбрать место для будущего аэродрома. Александр Михайлович работал с прежним увлечением, преодолевая препятствия, которые мне ставили военные власти, не боясь насмешек и идя к намеченной цели. К концу осени 1908 г. ЕГО первый аэродром и ангары были готовы. Весною 1909 т. офицеры окончили школу Блерио. Ранним летом в Петербурге была установлена первая авиационная неделя. Многочисленная публика — свидетели первых русских полетов — была в восторге и кричала ура. Сухомлинов нашел это зрелище очень занимательным, но для армии не видел от него никакой пользы.
    Три месяца спустя, осенью 1909 года, Александр Михайлович приобрел значительный участок земли к западу от Севастополя и заложил первую русскую авиационную школу, которая во время великой войны снабжала нашу армию летчиками и наблюдателями.

     Только одно обстоятельство вызывало тревогу в деятельной душе Великого князя: «Придворные круги были во власти двух противоречивых в своей сущности комплексов: зависти к успешной государственной деятельности Столыпина и ненависти к быстро растущему влиянию Распутина... Столыпин, полный творческих сил, был гениальным человеком, задушившим анархию. Распутин являлся орудием В РУКАХ МЕЖДУНАРОДНЫХ АВАНТЮРИСТОВ. Рано или поздно Государь должен был решить, даст ли он возможность Столыпину осуществить задуманные им реформы или же позволит распутинской клике назначать министров.
    Авиационная школа развивалась...», а дочь Александра Михайловича (Сандро) Ирина выходила замуж за  князя Ф. Ф. Юсупова!

   Комплексы были видны невооруженным глазом, а вот  рождение НОВОГО Бога никто не заметил... И только в 1989 г. ведущий научный сотрудник в секторе истории авиации и космонавтики (с 2000 г.) Вадим Ростиславович Михеев и Ко  с большим трудом смогли выпустить к столетнему юбилею книгу «Авиаконструктор И. И. Сикорский» - БОГ Вертолетов! (Видимо масоны опасались, что новый бог, выскочив из орбит здравого смысла, оскОрбит пять основных органов чувств В мЕРУ пьЮЩИХ сивуху -  за здравие первого наркома просвещения РСФСР Луначарского). И тогда на тезис: кн. Голицына «Вот   вам пример, как общественность наша, вообще не бойкая, вянет в самом зачатии своем, встречая чуть не полярный холод...», находится антитезис Вадима Михеева: «Игорь Сикорский - Бог...». Владимиру Ильичу Ленину остается только подумать о синтезе...

    «...Вот в этих условиях – говорит (конечно, в другом контексте) Вадим Михеев, - Игорь и собрал семейный совет. Он рассказал о своих трудностях и перспективах, попросил материальной помощи и заявил, что для продолжения своей работы ему нужно поехать в Париж, набраться знаний и опыта, купить двигатель и другие необходимые материалы. Мнения членов семейного совета разделились, большинство считало рискованным отпускать юношу в развеселый город Париж с большой суммой денег. Решающее слово оставалось за отцом. После долгих раздумий Иван Алексеевич благословил сына. Сестра Ольга выделила деньги, и в январе 1909 г. Игорь покинул Киев».

    К сожалению, ни Карл Маркс, ни Фридрих Энгельс не дожили до этих счастливых дней... ведь они преКрасно помнили, с чего все начиналось! помнили и славянофилы. Оставалось неясным только одно – как, Вадим Михеев, чье становление  как ЧЕЛОВЕКА, происходило в бодром организме ВелиКого? и МогуЧего? Советского Союза, мог написать белогвардейским почерком: «Становление И. А. Сикорского (старшего) как человека и подданного великой империи происходило в пореформенной России 60-х годов, когда разворачивала свои плечи «демократическая» интеллигенция. У студента Сикорского, а потом и молодого ученого было много соблазнов окунуться в океан утопий. Однако тот духовный стержень, полученный в семье простого сельского священника, не позволил поскользнуться и давал возможность в любое время опереться на него в отстаивании своих убеждений, определивших весь образ его жизни. Высочайшая культура, незыблемые моральные принципы и глубокий профессионализм естественно сочетались с логически осознанным патриотизмом, который воспринимался как триединство Православия, Царя и Отечества...» Куда делся тот «духовный стержень»,  который выковывала советская «державная интеллигенция»? Возможно, профессор Киевского университета на кафедре душевных и нервных болезней Иван Алексеевич Сикорский, будучи активным членом Клуба русских националистов и одной из заметных фигур державной интеллигенции объяснил бы тем, у кого возникают никому не нужные вопросы: «население, увлеченное брожением. Усвоило себе парадоксальное параноическое мышление и логику помешанных и в силу этой болезненной логики стало разрешать основные вопросы жизни и религии при помощи сравнений и пустой игры слов», а русский психиатр, основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927), подумав государственную думу, добавил бы: «Бред и болезненная логика помешанных явились образцом мудрости и подражания для населения, которое раньше обнаруживало здравую логику и здравое мышление».

    Петр-Галиен посмотрел на сцену. Очередь задавать вопросы перешла к обвинителю. Как потом вспоминал Петр-Галиен (и сидевший в зале Черкашин), Ярославский держался «с большой важностью, желая показать себя очень значимым человеком». Он сразу перевел ход процесса в принципиально иную плоскость. За краем данной плоскости Ярославский конкретными вопросами воссоздал картину УРГИнского террора: убийства евреев и служащих Центросоюза. Насилия над китайцами, расстрелы, виселицы, палки, сажание на лед, на раскаленную крышу. Унгерн все признает.
    Петр-Галиен смотрит на Унгерна... и Черкашин слушает... как Унгерн называет евреев «трупными червями», прогрызшими государственное тело России, «зычным командным голосом» винит их в смерти Александра II, Столыпина, Николая II с семьей, в «развязывании братоубийственной войны, искусственно разделившей народы  империи на два непримиримых лагеря», и, обращаясь к сидящим в зале, предсказал, что «через 10-15 лет все они поймут, в какую бездну бесправия тащат их большевики-евреи».
    После выяснения политических взглядов Унгерна и обстоятельств мятежа в Азиатской дивизии Ярославский спросил, не рассматривает ли он свою попытку восстановить монархию как последнюю в ряду ей подобных. «Да, последняя, - соглашается Унгерн. – Полагаю, что я уже последний».
    (Занавес опустился). В 1936 году был расстрелян Иван Никитич Смирнов ((1881-1936)«сибирский Ленин»), инициатор суда над Унгерном... Бог покачал головой... Вертолеты замерли... Буржуазия, по определенным причинам в России не боролась с абсолютизмом, однако буржуазии уже была объявлена война...

   И некому было спросить у Ярославского (подобно Шпенглеру): «Верно ли, что религиозным гением обладают лишь арамеи и русские? И чего следует ожидать от будущей России теперь, когда - именно в решающем для нее столетии - препятствие в виде ученой ортодоксии оказалось сметено?» Тем не менее, Емельян Ярославский, посмеиваясь над Стариковым и Бедным Демьяном, предусмотрительно изрек: «Человек, воспитанный в духе религии, становится неспособным к борьбе за переустройство мира. Религия учит покорности рабовладельцам, эксплуататорам, религия убивает смелую мысль, пытливый ум, она требует смирения человеческого духа, преклонения его перед волей несуществующего божества. Тысячи лет рабства освящались религией, величайшие преступления совершены были во имя бога. Самые разнузданные формы террора и гнета эксплуататоров над трудящимися во всех странах освящают все религии и церкви. Библия была руководительницей, настольной книгой величайших злодеев, каких только знал мир. Именем бога, именем религии убиты были десятки миллионов людей. Религия прикрывала преступления господствующих классов, царей, вельмож, как сейчас она прикрывает преступления капиталистов и помещиков во всем мире. Религия была и осталась кнутом, уздой, хитросплетенной сетью, которая держала и держит еще народы мира в глубоком рабстве... Руководствуясь революционным учением марксизма-ленинизма, рабочий класс нашей страны под руководством Коммунистической партии перестраивает мир по-новому... Но немало еще есть верующих в поповские и кулацкие религиозные сказки как в городе, так и в деревне. Этой цели и служит «Библия для верующих и неверующих». А в декабре 1929 г., в связи с 50-летием Сталина, к ведущим ученым-марксистам обратились с предложением восславить Сталина как великого философа – классика марксизма. Директор Института Маркса-Энгельса-Ленина академик Д.Б. Рязанов и директор Института философии академик А.М. Деборин отказались, а Владимир Викторович Адоратский (1878-1945) предложение принял и выступил в «Известиях» с соответствующей статьёй. Этот шаг предопределил его последующее возвышение и статус формального главы советской философии. Именно АДОРАТСКИЙ - участник российского революционного  движения, советский историк, философ-марксист.стал первым советским философом, начавшим превозносить Сталина как «теоретика ленинизма и вождя мирового