Школьный триптих

Однажды второй класс на пути из музея до школы наткнулся на мертвую ворону. Учительница, стоящая в голове змеи, остановилась и сказала: "Ребята, это мертвая ворона".
Ребята сдавливали смешки, а учительница подобрала ворону и скрыла её черное тельце в своей черной сумке. Змейка подползла к порогу школы и остановилась. Учительница сказала, что Таня, Аня и Катя пойдут с ней ворону хоронить. Змейка рассыпалась на смешинки, все залетели в школу.
Аня, Таня и Катя пошли за учительницей хоронить.
Учительница закопала ворону во дворе школы. Девочки украсили могилу цветами и камешками. Вчетвером помолчали.
На уроке все перешептывались про похороны вороны и то, что Г. А. дура. Расспрашивали у Ани, Тани и Кати подробности, и смеялись этим чудаковатостям.
Душа вороны вознеслась на небо.
А учительница была зубастая да еще и щурилась, когда улыбалась. Поэтому когда она плакала, никому было её не жалко.
***
Собрание шло долго, и на нём присутствовало очень много народу. Родители, чуть ли не все по двое. Кроме Димкиной мамы, которая воспитывала его одна, и нескольких не особенно дружных семей. В полукруге они пошатывались на стульях и центростремительно искали правды в честных глазах выступающей классной руководительницы. Подробностей в щели приоткрытой двери было не видно. Голоса не спорили, а шумели, в разных тонах и вариациях скандируя одно и то же: «так нельзя» да «за такое увольнять нужно».
- По программе шёл Некрасов! В журнале написано Некрасов! – возмущалась чья-то мамка, впервые за свои сорок лет уличив этот мир во вселенском обмане. Сиплый голос ещё пытался верещать о поэзии и гуманизме, о доброте и вечном. Это был голос литераторши, поруганной и уязвлённой. Она задала прочитать 12-летним детям страшную книгу, разрушающую и мораль и нравственность. Книгу про мальчика-инвалида, которому тяжело жить и который ненавидит свою мать за то, что она его бросила.
- А вот я хочу поделиться с вами тем, что нашла в одной тетради! – подхватил волну неодобрения присутствующий психолог. – На уроке им было задано написать стихотворение, на мой взгляд, сам ребёнок так депрессивно и сложно мыслить не может!
Она подняла тетрадь и начала читать, что называется «с выражением». Одна из мам приложила ко лбу ладонь, чтобы спрятать покрасневшее от стыда лицо. Дверная щель начала неожиданно резко сужаться – и дверь захлопнулась. Одноклассники с возмущением обернулись на Олю.
***
Света зашла, когда дежурные покидали упорядоченные просторы класса. Она села напротив склонившейся над бумагами учительницы и стала ждать. Наконец вопрос прозвучал: «Что-то случилось?» Света промолчала, продолжая сверлить взглядом стену. Вскоре молчание стало неловким, и запоздалый ответ вылетел: «Да нет». Учительница поправила воротничок блузы и привстала: «Так да – или нет?» Пришлось рассказать ей всё. Учительница была совсем не учительница, она была врубелевской Царевной-Лебедью, особенно вот в этой блузке с присборенными у манжет рукавами. Это признавали все, даже те, кто её ненавидел. Большие бледно-зелёные глаза стали всё понимающими, даже сочувствующими. Сцепленные в замок руки казались не просто элементом сдержанности, а каким-то обещанием сокровенности разговора. «Я больше не могу, я не знаю, что, почему ничего не, я же…» Света замолчала и сжалась от подступающих слёз, надеясь сегодня на какую-то особенную поддержку. Тогда, обычно не слишком общительная, учительница рассказала, как больше всего в свои школьные годы она ненавидела кататься зимой на лыжах по круглому блестящему озеру, по иронии судьбы, находящемуся рядом с домом. Настолько рядом, что озерная гладь из-под лыж перемигивалась с её окошком. Тогда она рассказала, как до сих пор иногда мечтает стать экскурсоводом и как устаёт от многочисленных школьных бумаг, как тоже сетует на извечное пребывание в школе… А потом вдруг наклонилась, приняла своё умильное выражение лица и старчески сказала: «В общем, ты не расстраивайся, всё будет хорошо!»