Дурацкое письмо Матильды к юному Алику

Думаешь, я не знаю, что лишь одна из сотен этих твоих старух, выглядящих, правда, лет на 10 старше меня и на 5 моложе своего возраста? Собственно, я даже и не твоя. И можешь не упираться, строя для меня забор из дружбы. Ведь у меня нет никаких претензий, мой мальчик. Я молча выбираюсь из-под твоего одеяла, чтобы не разбудить тебя комком рыданий. И я не пугаю тебя этим ужасным люблютебя. Мне совершенно не жаль отдавать тебе тепло простеньких ночных объятий, выслушать тебя, поверить в твою исключительность. Ты никогда не осознаешь, что я, отдавая тебе то самое, в чём сама отчаянно нуждаюсь, мечтаю лишь о том, чтобы ты хотя бы раз увидел, кто я. Этого не случится. Никогда.

 Вы, гладкие мальчики нового столетия, уже можете шинковать меня своей юностью, бросаться невзначай цифрами, сравниваться с моей жалкостью ничего не достигшего одинокого человека. У вас ещё есть место в голове, сердце не тревожиться о последовательностях действий, вы меняете своё окружение движением брови. И вы можете свысока говорить обескровленной мне, как легко даётся опыт, какая я неуклюжая и слабая, какая я ординарная плебейка, системная вошь, одинаковая с другими. Дай вам Отче такую новомодную карму, чтоб и дальше можно было не видеть нутро всех нас, исковерканных мужиков и баб.

Когда вы работали в самые свои яркие годы по 12 часов в сутки, 4 часа на дорогу, остальное — на подготовку к работе? Когда вы ждали звонка и боялись, стоило звонку раздаться? Когда деньги становились не поводом для удовольствия, а бесконечной надеждой на чьё-то выздоровление? Вы кичитесь, что никогда не просили. А я — да, я— умоляла дать денег, влезала в долги, считала звенящую мелочь, следила за скидками, мочилась во время приёма душа (экономия воды, а не забота об environmentally friendly image)

Вы, лишь встретившиеся раз другой со смертью, что знаете о её визитах, когда она годами не покидает вашего дома? Когда вы смотрите на неё сутками, слышите её крики и вопли? Или откуда вам знать о запахе мочи, лекарств и слюны? Вы ещё не знаете, каким опасным может быть старческое слабоумие— вы ещё за него не отвечали, детишки нового времени. Для вас рак — диагноз, а не долгое омертвление куска души.

 Но вы кидаете мне все эти ваши фразочки, которые написаны задолго до вас. Вы их не читали, лишь слышали. Зато какие же вы могучие, тыкая в лицо этой бабе: я никогда не уважал подобного. Впрочем, вы добавляете: к тебе это не относится, ты мой друг. Улыбайся, думай о хорошем.

Как же пренебрежительно вы умеете говорить о моих слезах: а я не умею  плакать, никогда не плачу. Мол, мне самой, де это так легко. Хотя лично вы никогда не видели этих моих капелек настоящей боли. Впрочем, откуда вам знать, каково это, рыдать за троих? Как это, если если не то, что твои слёзы, а ты сама кажешься ничтожной плаксой.

Знаешь, мальчик мой, когда ты говоришь, что умеешь оказывать первую медицинскую, я всё думаю, как так вышло, что я умею оказывать последнюю? Когда ты называешь меня дурой и стервой, я всё думаю, почему я такая глупая стерва, что не могу себе позволить назвать тебя теми словами, которые прекрасно знаю?

Я бы ушла. Ведь ты с таким удовольствием самоутверждаешься за мой счёт, что иногда сводит скулы.  Но я, слабая, глупая, стервозная, жалкая, я готова ещё немного потерпеть, когда стану совсем тебе ненужной. Осталось не долго, правда? Я лишь хотела бы успеть научить тебя быть чуть-чуть любящим. Не так, как я, но настолько, чтобы не прогнать своего человека. Если у меня получится, то это будет хороший подарок.

Сегодня я иду на кладбище, ведь никакими силами не смогу позабыть день рождения самого близкого человека. Потом я пойду к его матери, в безысходную пропасть отчаяния и бессмысленности. Знаешь, именно так я привыкла молча выслушивать упрёки и жалобы: ухаживая за своими и чужими стариками и за больными детьми, пытаясь согреть их последние годы жизни. Я знаю, что им нужны мои улыбки. Да и ты, наверное, только ради этого принимаешь снисходительно мои ночные объятия. Ведь я всегда улыбаюсь искренне. Возможно, поэтому никто не понимает, как трудно мне улыбаться. И если я этого не делаю, вы упрекаете меня в слабовольном эгоизме, в несдержанности, в чём-то ещё, чего я сейчас не помню.

Я согласна, оправдываться — это жалкое зрелище, неинтересное шоу. У меня и нет оправданий. Я стала бессильной, беспокойной, безрадостной. Мой свет, ты же, дай Бог, никогда не узнаешь вкуса недоступной необходимости, никогда не почувствуешь жажды, которая не даёт пить. Ты не поверишь, но я не говорю тебе всех слов любви, не проявляю всей нежной ласки не из страха отказа. Это же смешно! Я его получила, не переживай. Но я могу тебя немного поддержать — этого повода достаточно, чтобы не заставить тебя прогонять меня.

Я слышала. У тебя сотни друзей, среди которых я. Обычная, среднестатистическая, скучная. Ты лучше меня продолжаешь этот ряд. Не знаю, надеешься ли ты на мою обиду или просто проверяешь предел своей власти надо мной, как все дети. Поверь, больно только вначале, а когда привыкаешь, то дальше остаётся только цель.

Я не особенная. Вообще нет, и в твоей жизни уж тем более. Да, одна из, далеко не самая. Но я обнимаю тебя — и ты спишь, даже высыпаешься. Можешь ли ты представить себе большее счастье, чем моё в такие моменты? Такую свободу? Без прав, без обладания, без ответов, без смысла, без обязательств, без платы, без долгов?

Меня никто не чувствует. Никто не ощущает. Сердце моё, я же просто сквозняк. Умея любить многих, я совсем не умею отдаваться, не умею быть любимой и желанной. Меня никогда не завоёвывали, не соблазняли, не пытались удержать. Как мне хотелось, чтобы мою слабую силу поймали и сдали в горячем кулаке! Но чудо моей жизни — это вы. Те, кто легко оттолкнётся от меня, чтобы поплыть к своим островам. Вы оставили меня невинной и бесплодной, вы вымесили меня в липкую грязь на сапожищах пьяниц, вы стали моими бесценными моментами.

Я очень тебя люблю. Не хочу, не желаю — хоть ты и не веришь. Мне просто было бы легче, узнай ты, что я за человек. Жаль, что тебе это безынтересно. Жаль, что ты так и не понял, насколько я не существую.