У каждого свои учителя. -2-

____Спасибо, погулял по ссылкам, хм, наверно спишь как Суворов? :-)))
Аркадий Нордон   14.09.2016 10:05
.
______Нет, я работаю:)
Суворов тоже мало спал.
Сан-Торас   14.09.2016 10:46
.
______Не, я про "голову в холоде" - у тебя такие реакции в мозгу идут. Не голова - атомный реактор. :-))
Аркадий Нордон   14.09.2016 13:31
.
______Ага, реактор, скажешь тоже,
пойду чо-нить перекусить.
Сан-Торас   14.09.2016 13:55
.

______Кстати, Санто, а почему медицинский? Судя по " истории болезни " тебя ждала другая стезя! Кто тебе его "прописал"? :-)))
Аркадий Нордон   14.09.2016 20:38
.
______Медицину - Авиценна, я им восхищался.
А про учителей, чтобы не быть голословным, покажу их портреты:

ИСТОРИК

Мне удавалось любить предметы, несмотря, и не любить вопреки...
Допустим, мне удалось полюбить историю, несмотря на Исаака Львовича с его натуральным наплевательством на любые события до н.э. и после.
Исаак Львович, по кличке Харкалка, в прямом смысле заплевывал каждую эру после невнятного пояснения ее сути.
Этот, коротенький лысый «Геродот» с полипозным клювом, ставил на доске такую точку, что мел отлетал белыми брызгами.
Свои письмена Исаак Львович неизменно заканчивал одним и тем же характерным харком.
Уточнив римскими цифрами новую тему, он с размаху влеплял в нее точку салюта, затем мгновенно застывал и шумно вытягивал воздух из класса.
Наполнившись им, Иссак Львович конвульсивно извергал из своих темных, прокуренных недр коричневую мокроту, направляя ее прямо в сложенные лодочкой измелованные ладони.
Рассмотрев содержимое, он яростно растирал его.
Умыв, таким способом руки, Исаак Львовичон открывал журнал, приступая к допросу.
- Тэк-с, - нараспев мурлыкал удовлетворенный самоочищением историк, - кто отличится?
К внеклассной работе он относился с пониманием и меня, как радужную надежду самодеятельности, отпускал на мнимые репетиции «Баллады».
В целом Исаак Львович был не злобным и не мстительным. Несмотря на ритуал, с ним можно было ужиться. И даже, вопреки ему, мне удалось полюбить историю.
Гораздо хуже дело обстояло с литературой.

АПТЕКАРЬ

Арнольд Павлович Аптекарь, будучи прирожденным словесником, обожал волокиту. Он ежедневно измывался над нами, делая это ненамеренно. Просто он так существовал - такова была его органика, и невыносима была его натура. Арнольд Павлович занимал собой чужое пространство, его было слишком много, он имел манеру вторгнуться в личную зону, наскочить и брюзгнуть слюной.
Аптекарь состоял из гремучего сплава вздорных эмоций. Он был порывист, нескладен и суетлив одновременно. На моей памяти Арнольд Павлович содержал в себе много веса, много бурого и жаркого носа и мало губ. Плоский, как у образцовской куклы рот, не сдерживал желтых поредевших пеньков.
Мне удавалось вылавливать предметы через толстые стекла его роговых очков. Очки, как кривые зеркала, чудовищно искажали реальность. Через них Арнольд Павлович буквально вплотную взирал на мир, и все равно ничего в нем не видел. Вопреки логике к нему прилипла индейская кличка «Соколиный Глаз».
Но, не прост был Аптекарь. Когда он улыбался,два дверных глазка под близорукими линзами неожиданно мило съезжались к носу, делая лицо лукавым.
Арнольд Павлович носил лысину, исправно зачесывая ее одинокой каурой прядью. Прядь укладывалась от мохнатого уха через розовый череп, аккурат на правый бочок. Весь процесс осуществлялся стихийно.
Спохватившись посреди урока, он выдергивал из нагрудного кармана мелкую расчесочку и, зацепив непокорную прядь, восстанавливал зыбкое сооружение на место. Закончив укладку он стремительно подносил расческу к носу и, сдунув мощными ветрами мерзкую перхоть, на время успокаивался.
Но строптивый локон снова соскальзывал, и действие повторялось.
В конце дня, забросив борьбу, Аптекарь бродил растрепанный, как панк, с длинной жиденькой прядкой с одного края и бесстыдной лысиной с другого.
В таком виде он пребывал до тех пор, пока встрепенувшись, снова не принимался за свой марафет.
Наведенный шик держался недолго. Арнальд Палыч всегда был бесполезно занят своей неблагодарной красотой.
Ах, если б наш словесник жил во вражеской стране Америке! Ему бы раз и навсегда прилепили эту порочную прядь! Ему бы не пришлось конвульсивно манипулировать гнусной расческой посреди великих дел.
Но, он был патриотом! Он был партийцем с огнем большевистким в груди, и потому его тыквенная головка терпела хаос изнутри и снаружи.
Он суетливо хватал тетради, обнюхивал их и тут же бросал, утратив к ним интерес. Безграмотное письмо его будоражило, а грамматические ошибки разъяряли, как личное оскорбление.
Поскольку никто из нас не отличался правильным писанием, Аптекарь частенько пребывал в дурном настроение.
Зажав под мышкой тетради, Арнольд Палыч заваливался спиной в класс, плотно затворяя дверь, разворачивался и, подойдя к столу, швырял на него кипы безграмотных прописных истин. С отвращением обозрев аудиторию, он нюхал журнал и по слогам произносил фамилию. Ученик шел к доске, становясь на лобное место.
Распахнув диктант, Аптекарь сминал страницы, точно намереваясь утереться ими и, не смиряя набухшую злобу,сотрясал над головами школярскими опусами: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь, кому хотите!».
Класс исподтишка, пакостно хихикал. Аптекарь багровел, азартно заворачивал обшлаг рукава, показывая волосатый кулак, и кричал: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь!» - кулак имитировал в воздухе не пощечину, а нокаут. «Я щас закатаю»... Эта фраза была лейтмотивом на протяжении всего его ученья.
Никому никогда Арнольд Палыч не «закатал» никакой пощечины, но,воодушевляясь он был не в силах отказаться от такой согревающей мысли.
Ученики втягивали головы, хватали авторучки и строчили: число, классная работа.
Чуть ли не каждый день он вызывал меня к доске, диктуя одно и то же предложение: «Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой». Нужно было подчеркнуть подлежащее одно чертой, сказуемое - двумя и сообщить, что предлог «из-под» пишется через черточку. Видимо, это предложение чем-то успокаивало Арнольда Палыча, потому что после него он умиротворялся и входил в колею.

Однажды Аптекарь был стихийно развенчан и навсегда неверлирован. В тот день у доски, застряв в лабиринте падежей, изнывал злополучный Вовка Кикоть. Арнольд Палыч позабыл о нем.
Потеряв нить задания, Вовка затосковал. Аптекарь носился по классу, клюя носом в тетрадях, и раздавая подзатыльники. Вовка обессмысленно вертел в руках меловую тряпицу, но вдруг изловчился и удачно забросил ее на плечо Аптекаря . Не заметив этого, Аннольд Палыч понесся с тряпкой, угрожая пощечиной гогочущему классу.
Тем временем Кикоть ухитрился пристроить вторую тряпку. Аптекарь,не замечая продолжал метаться между рядами парт, как царский генерал в новых эполетах.
По литературе проходили «Преступление и наказание». Арнольд Палыч явно сочувствовал Раскольникову, хотя вряд ли он стал бы рубить старушек топором, его кредо была пощечина, тем не менее, нищий, преследовавший Родиона, чем-то нервировал и его.
«Убивец! Убивец! Убивец!» -надрываясь, цитировал А.П. «Тварь я дрожащая или право имею?»- пытливо вопрошал он, вздымая заляпанный красными чернилами кулак.
Успех Вовкиной проделки вдохновил остальных. Кто-то, свернув трубой толстую тетрадь, раскатисто пробасил в нее: «В чем у вас руки?». Вынырнув из журнала, Арнольд Палыч неожиданно взвизгнул: «В красных чернилах!».
- В чем у вас руки?
- В красных чернилах!
- В чем у вас руки? –
- В красных чернилах - рапортовал Аптекарь - я же сказал, в красных чернилах!
- Убивец! - пробубнил трубный глас.
Аптекарь взвился, схватил журнал, грохнул об пол и театрально растоптал, как ехидну. Цунами хохота накрыло ряды.
«Я щас закатаю такую пощечину»,- загремел, оголяясь до плеча, Арнольд Палыч – «и жалуйтесь, кому хотите!».
Кто-то тряхнув авторучкой, выстрелил чернилами, след дорожки на его пиджаке оказался сигнальным. Отовсюду понеслись в сторону бедного словесника пулеметные очереди из чернильных дул. Фефелов скрутил тетрадные листы в длинный хвост и закинул за хлястик аптекарского пиджака. Арнольд Палыч с хвостом, в тряпках-эполетах, с развевающейся каурой прядью бесновался, не в силах усмирить фиолетовую истерику класса.
Не выдержав, он с грохотом рванул дверь.
Мне было жаль его: Аптекарь любил балладу в моем проникновенном исполнении, и видел через нее славное будущее моей артистической карьеры.
Вылетев вон, он унес на плечах тряпки, за что Кикоть расплатился на следующем уроке.

ОДНОРУКИЙ

Математик был одноруким - это были его last name, first and middle name, это было его основной приметой.
- Встретимся после уроков, у вас сейчас кто?
- Однорукий.
- Фу! Ну, ни пуха!
Однорукий математик был неулыбчив, неподвижен и конкретен, как наука дактилоскопия. Свои мысли он излагал ребусами и ни во что не ставил мою балладу.
Его протез всегда покоился в левом кармане, как будто он там что-то прятал. Никто из учителей не носил рук в карманах - это мог позволить себе только однорукий математик.
Он входил в класс боком, как заходят в опасное место, поворачивался всем корпусом и устремлял в нашу глубь немигающий взор. Примерно так смотрел с освещенных подмостков в зал психотерапевт Кашпировский. Гипнотический взор.
Математик метнулся к доске записывать алгоритмы, но, не обнаружив на месте тряпки, огорчился. Спина его нервно завибрировала.
- Кто дежурный? - не поворачивая головы, обратился он к классу.
Вовка Кикоть, пискнув что-то, вылез из-за парты. Математик, разрезая душную атмосферу недобрых предчувствий, двинулся на него, как ледокол.
- Ищи! - гаркнул он.
Взъерошившись Кикоть, пошарил под партой.
- Ищи! -рыкнул математик, дернув ноздрей. Вовка открыл портфель и протянул дневник.
- Ищи! - взвыл Однорукий, вперяя в него немигающий взгляд.
Кикоть, озираясь вяло полистал тетрадь.
- Еще ищи!
Вовка обмяк, не понимая, что искать и где.
- В карманах ищи! - настаивал математик.
Выворачивая карманы, Кикоть нехотя извлекал оттуда драгоценный мальчишечий хлам.
- Ищи! Ищи! Ищи! – не унимался учитель.
Исчерпав варианты поиска, Вовка обессилел; тощие руки, разобщившись с телом, отстраненно повисли, как плеточки.
- Ищи! - напирал математик.
Кикоть превратился в истукана.
- Совесть свою ищи! - ткнув его в лоб, закончил выступление Однорукий.
Белобрысая Вовкина голова мотнулась и приблизительно встала на место. Учитель развернул свое туловище и, переместив его к доске, добротно вытер ее спортивными штанами дежурного Кикотя.
Такие спектакли были не редкость, но, как правило, ничем не кончались: математик не любил разборки с детьми и беседы с родителями. Любой инцидент он исчерпывал сам.

ФИЗРУК

Кроме математика, еще два человека в школе не признавали мои самодеятельные успехи: физкультурник и физичка.
Физкультурник был одноглазым (I'm sorry), худым и сухопарым. Он носил знаковый для эпохи синий спортивный костюм со вздутыми, точно чашки бюстгальтера, коленями. Костюм имел вид, будто физкультурник провел жизнь в тамбуре плацкартного вагона.
Его темное, худое, с древесными морщинами, лицо было малоподвижно. Но, в антитезу мимическому застою, на пупыристой шее задорно торчал острый, прыгающий кадык. Около левого виска физрука изумленно застыл потухший вставной глаз.
В раздевалке спорзала всегда стоял крутой дух цирковых кулис. От самого физкультурника мощно пахло вольером.
Он ценил свой предмет и обещал, девочкам, что если они не станум прыгать через козла, то непременно обабятся.
Физкультуру вполне можно было терпеть, если бы не отвратная необходимость напяливать на себя после нее душную форму. Моя страсть к спорту не выдерживала таких испытаний, к тому же таланты мои не впечатляли физрука.
Физрук и физичка положили конец балладному триумфу.

БАЦИЛЛА

Физику преподавала Лариса Бенционовна, по кличке «Бацилла». Она была персонажем с подвохом, косая (не погрешу против правды, пусть даже правда неправдоподобна - ну что поделать, ежели Лариса Бенционовна перманентно косила). Были у нее, как у тихоокеанской акулы, плотные рядки мелких острых зубов, примерно четыре рядка. На макушке она носила залихватский кучерявый хвост. И ходила Бацилла круглый год в кримпленовом зеленом халате, от горла до колен застегнутом на золотые обтрепанные пуговицы.
Халат был знаменателен. За несколько лет у меня сложилось впечатление, будто Бацилла в нем родилась и дала священный обет не снимать до гроба. Она не имела возраста, не пользовалась косметикой и ничем не пыталась себя приукрасить.
К школе Бацилла подруливала верхом на красном мотоцикле, с оглушительным ревом, как какой-нибудь чикагский «Боинг». Из-под шлема горизонтальной трубой торчал пегий хвост. Ученики высовывались из окон, любуясь лихой Бациллой.
Для полного шика ей, конечно, недоставало стиля.

Ах, если бы Ларису Бенционовну угораздило завернуть во вражескую страну Америку!
Она бы стала крутой рокершей! Ходила бы Бацилла, бряцая цепями, в кожаной жилетке, с татуировками на локтях. У нее был бы проколот язык, и пуп, и бровь. Она бы не зашивала розовые чулки белой ниткой и не заклеивала бы ползущие стрелки лаком для ногтей.
Бацила бы брила свои мохнатые ноги и смело натягивала бы на них дырявые лосины, потому что это very sexy!
Неотразимо гламурная Бацилла носилась бы по highway-у с каким-нибудь культуристом, и была бы в ее судьбе великая гармония интимных ощущений.
Но увы - Лариса Бенционовна была продуктом Страны Советов и потому, вместо роскошного гардероба у нее был - кримпленовый халат на всю жизнь, и пегий хвост на все времена.
Бацилла изрядно подпортила мое детство, мучая переэкзаменовками. Никакой физикой мы никогда не занимались. Она задавала множество вопросов, пытаясь понять наше племя, и казалась мне динозавром.
Утратив бдительность, я доверился ей, выразив глумливое отношение к самодеятельности и к балладе. Коварная Бацилла решила осадить меня, придумала хитроумный план.
Ну, и т. д.

Сан-Торас   14.09.2016 20:47