Пакибытие, дежавю или???

« И вот я не понимаю,  какими  доказательствами могут пользоваться те, кто заявляет, что иногда появляются миры, не отличающиеся друг от друга, но одинаковые во всех отношениях» .   
                Ориген III в.н.э.

«Души тех спичек, что смиренно пролежали в своём коробке и всё же были использованы, непременно переселятся в нечто более совершенное, например, в зажигалку ZIPPO, ибо таковы законы Сансары».
                Какой-то Брахман XXI в.н.э.
               
               
 
Так точно ступала лошадка,
Такие ж тащила мешки;
Такие ж у мельницы шаткой      
Сидели в траве мужики;

И также шел жид бородатый,
И также шумела вода –
Всё это уж было когда-то,
Вот только не помню когда…
                А. Толстой

 О реинкарнации слышали все. Но какие бы смысловые оттенки не предавались ей разными толкователями, от истоков древности и до наших дней, суть её всегда остаётся: как повторное воплощение в реалиях физического мира. И не в какой-нибудь другой вселенной, а именно здесь – в мире, где мы живём бок о бок друг с другом, работаем, любим, ненавидим или же просто здороваемся при встрече; но умерев и родившись повторно, мы уже не узнаём друг друга, не помним своих соседей по площадке или коллег по работе из прошлой жизни. Не помним потому, что таковы условия реинкарнации: всякий переходящий на этап повторного воплощения непременно  должен забыть всё, что его окружало в прошлой жизни. Ибо время не стоит на месте, но  движется и изменяет окружающее до полной неузнаваемости, неся всё новые и новые метаморфозы внешним формам и всё новые и новые трансформы движущим изнутри законам и условиям бытия, которые мы должны постигать заново в обновлённом мире.
Но найдётся ли хоть один повторно воплощенный, кто своим исключением смог бы подтвердить это общее для всех правило?

 ***
Как установлено учёными: время протекает в индивидуальном пространстве (т.е. в голове) слева на право. Это значит, что будущее втекает в левое полушарие и становится прошлым, перетекая в правое. Следовательно, где-то по середине, между полушариями, происходит осознание настоящего.

Во времена моего детства, когда в праздничные дни вся страна красочно наряжалась, превратив все столбы и углы домов в сюрреалистичных тореадоров; когда сам я, не делая праздничных исключений, по-будничному ковырял в носу и с философской рассудительностью мечтал о профессии акушера; моя мама, зная все места где бы я мог спрятаться, откапывала меня в песочнице и со словами: «червячок ты мой, подколодный» - переодевала в нарядные ризы советского детства и вела в кинотеатр, где в сто первый раз крутили фильм «А ЗОРИ ЗДЕСЬ ТИХИЕ». К окончанию сеанса в зале становилось сыро от слёз. И покинув это  капище сентиментального бога Синема, мои сандалии долго и громко чавкали по дороге к дому.
После этого фильма я неделями не посещал песочницу и пребывал в глубокой задумчивости, всё сильнее утверждая в себе желание стать акушером.
Нет, я не помышлял о регалиях этой профессии со всеми вытекающими почестями, со стороны общества, за беззаветную помощь и содействие всем входящим в мир четырёх стихий и грядущего коммунизма. Мне просто хотелось стоять у самого входа в этот мир и предупреждать всякого выпавшего в пред-пубертат, шепча ему в ухо:
- Будь осторожнее, друг, ибо мир, где девять дочерей Зевса одеты в солдатскую форму и вынуждены воевать и погибать наравне со смертными – он очень суров. В таком мире следует быть предельно бдительным и осторожным…
Да, такие вот невесёлые мысли посещали моё индивидуальное пространство (т.е. голову) на заре моего бытия. И заря эта была во истину тихой, если не брать во внимание не редкие поводы для всеобщего веселья и повальной вакханалии, коими были: 1 мая, 7 ноября, день космонавта, слесаря, геолога, проктолога или акушера.
Но такое, по-странному мистическое восприятие внешнего мира, обременённое преждевременной мудростью и усугублённое мифическим толкованием пресловутого кинофильма, всегда оставалось незаметным для окружающих, инкогнито существуя лишь в моём внутреннем мире. Я ни когда не выказывал своей озабоченности той ужасной метаморфозой, которая произошла с этим миром, а вернее с тем, античные очертания которого ещё хранились в моей памяти с момента моего первого воплощения, поправ законы реинкарнации, чтобы зловещим образом омрачать моё пакибытие. Или, как говорят немцы – wiedergeburi.
И именно по этой причине – по причине чрезвычайной скрытности моей детской натуры, теперь уже нельзя с достоверностью говорить о фактах моего первого воплощения. А жаль. Ибо, не будь я таким скрытным, мои сограждане уже тогда отвели бы меня к психоаналитику, заподозрив во мне неладное. То есть то, чего не должно быть ни у одного нормального советского человека – внутренний мир, абсолютно чуждый внешнему. Я жалею об этом лишь потому, что случись тогда встреча с квалифицированным  специалистом, то в скрижалях психоневрологического диспансера наверняка сохранились бы хоть какие-нибудь письменные свидетельства, подтверждающие моё прошлое воплощение во времена римской империи. Теперь же, судить об этом приходится лишь по тем детским записям, что в минуты глубокой задумчивости, без оттенка тщеславия и претензий на вечность, я оставлял везде, где только заставало меня это состояние: гвоздем на заборной доске, мелом на асфальте, авторучкой на школьной парте, или же дома на обоях. Последнее я всегда делал тайно, боясь наказания со стороны родителей, что и наводило их на мысли о полтергейсте.
Вот то, что сохранилось на куске обоев, который вырезал мой отец, чтобы послать в институт паранормальных исследований:

               КАЛИГУЛА

- Кто здесь ещё? А, это ты…
Скажи, поэт, к чему все эти боги?
Зачем весь этот мир, такой пустой,
Что даже хочется топтать его ногами…
Без красоты… в нём нет моей мечты,
Все смертны, все рабы и все убоги.
Ах, Сципион, ты знаешь её лик.
Воспой. Воспой мою Диану!
Я стану, в одиночестве, в полях
 Читать ей о красе её.
Я стану… бессмертным притворяться:
Всюду прах, и Зевс уже – седеющий старик,
Весь пантеон издох, и вечность догорела.
А я стою, передо мной Она…
И лезет, лезет, лезет обниматься!
Скорей же, Сципион, берись за дело!
Tabula rasa в руки и скобли.
Излей на воск Великую стихию!

                СЦИПИОН
 Я буду дерзок, Гай, но ты прости.
Что сделать мне – воспеть лунофилию?

Разумеется, по этим стихам нельзя утверждать, что они принадлежат перу придворного поэта, жившего в I в.н.э. Любой стилист, анализируя эти строки, скажет, что они из сегодняшнего времени. И если бы в  моей памяти не возникали маломальские проблески тех детских состояний, в которых писались такие вот строки, то я бы и сам усомнился, что в прошлой жизни меня звали Сципион, и что этот разговор с Калигулой имел место в подлунном мире.
В существовании моей прошлой жизни меня убеждает ещё несколько воспоминаний из детских лет.
Я вспоминаю первомайские демонстрации. Тогда весь город выходил на улицы, сливаясь в один живой поток, и шествовал по заранее спланированному маршруту. Нашу семью тоже втягивало в эту живую реку. И я шел многие километры, зажимая мамину руку и скрывая под наивностью детских глазёнок совсем не детские размышления ещё помнящего себя Сципиона.
«О, Зевс, как изменился Рим! – поражался во мне Сципион, взирая по сторонам моими незамутнёнными глазами. – Как странно теперь проводятся сатурналии. В какой гротеск превратилась помпезность самой величайшей империи. И почему так облысел Сатурн, чей священный лик несут над собой не по знатному одетые патриции в первых рядах шествия…
О, Клио, знающая всё содеянное смертными, ответь – где я пребывал, что не в силах вспомнить того промежутка дней, за которые так изменился Рим? Ведь Хронос всегда был милостив к смертным, изменяя очертания мира не заметно для нас…»
За время шествия из колонны выбывало не мало людей. Помню как из шеренги, что шла передо мной, спустя треть пути увело в сторону не трезвого мужчину, под тяжестью транспаранта. Тут же недовольный женский голос комментировал его несвоевременный уход:
- Только до серого дома и донес. А теперь самого как транспарант тащить надо.
- Вот, вот, транспаранты возьмут, премию десять рублей получат. А они вона потом где. В кювете , демонсранты… 
В конце демонстраций снимали блокады по краям всеобщего маршрута (заграждением служил общественный транспорт) и людская река в завершении шествия  быстро мелела, растекаясь тонкими ручейками по дворам и переулкам. Мы тоже возвращались домой. Мама, не смотря на усталость, принималась за домашние дела. Отец, увидев тайно исписанную мной половицу, брался её выпиливать. Бабушка напевала в ванной что-то о полях, из которых  доносится «налей», - в эти дни у неё был настоящий праздник, по дороге домой она собирала много пустых бутылок. Я же уединялся от всех и погружался в глубокие размышления, после чего с трудом вытаскивал  из  ноздри указательный палец.
На много позднее, когда я учился и ознакомился с историей древнего Рима, мне попалось на глаза описание сатурналий. Как выяснилось, это были всеобщие попойки в честь бога плодородия  Сатурна. На время этого празднества рабы могли пить наравне с господами.
Не потому ли  на тех демонстрациях так неистово восклицал во мне Сципион: «О, Боги! От чего на всех лицах одна и та же маска вынужденной радости? Такой лживой радостью всегда прикрывались рабы, чья свобода – лишь часть маскарада…»
Ещё я узнал, что на всякий сатурналий избирался бутафорный король. В апофеозе праздника его либо вешали, либо резали, либо он сам…
Вспоминаю как однажды, на отрез отказавшись идти со всеми на демонстрацию, я смотрел телевизионную трансляцию столичного шествия, слушая в себе голос Сципиона: «Какой чернобровый король стоит на трибуне мавзолея. Как много на нём бутафорного золота. И какие-то разноцветные планочки, словно кусок расшитого доспеха… Да, обречённых на смерть видно сразу. Вон как отрешённо машет рукой».
И потом, спустя пару недель, глядя уже трансляцию очередного пленума ЦК КПСС, я слышал как изумляется во мне Сципион: «Странно, разве неделя сатурналий ещё не закончена? Почему до сих пор жив бутафорный король… как странно теперь проводятся иды. И как обрюзгли патриции».

Все эти воспоминания теперь так далеки. Приходится нырять глубоко в память за той малой толикой доказательств, убеждая собственное же ЭГО, что Сципион – не выдумка детской фантазии.
Всё это стало порастать быльём уже тогда, когда я стал наклеивать усы, чтобы попасть на фильм с многообещающей на афише допиской: «дети до 16 лет…».
Это была пора, когда бирюзовое детство уступало место перламутровой юности. Уже не было тех задумчивых состояний, на апогее которых мне призывно махала рукой профессия акушера. Я не знаю почему угасло во мне желание стать первым назидателем новорожденных, опережая их неразумное «уа!» хмурыми призывами к бдительности. Возможно, это включилось то самое подсознательное устройство, что кодирует память о прошлых воплощениях.
Но как бы там ни было, переход от странного мистического восприятия окружающего к  обывательскому был безболезненным и, как видно, неизбежным. С этого момента я всё чаще попирал не единственную заповедь кинематографической нравственности: «дети до 16 лет…» - и очередное откровение от Режиссёра всё сильнее побуждало разделять жизнь согласно общепринятым установкам: SEX, наркотики, рок-н-ролл, - плохо; мир, труд, май, - хорошо. Я почти уже ни чем не отличался от своих сверстников и мечтал как они: стать пожарным, слесарем, милиционером или, если уж совсем не удастся жизнь, космонавтом.
И только к двадцати годам, когда беспробудное тинейджерство сдало позиции беспросыпной зрелости, я получил последнюю весть от Сципиона.
Проснувшись у одной из своих подруг с ощущением будничного похмелья, я увидел, что постель в чём-то красном. Как оказалось, это были написанные помадой стихи:

Когда я родился с серьёзным лицом
 И выдалось время багряное,
Три дочери Зевса играли в серсо
 Венцами лавровыми, пряными.
Паслись облаками коней табуны
 И мне открывались доверчиво
 Крылатые тайны, иные миры.
Под сенью звезды гуттаперчевой
 Сидела в «последнего крика» пальто
 Красотка, по имени Юность.
Но что-то плеснулось в искристом Бордо,
А может, в Портвейне плеснулось…
Подумалось: veritas тонет в вине.
Сочувствие, стаей мурашек,
Блаженно утопшей венки по спине
 Снесло к ритуальной поклаже.
Уснули печали, подсохли глаза
 И видел: стихия баюкала
 Осенней дремотой цветные леса,
Где тихо так Зрелость аукала…

Под стихами стояла буква «С». Но трудно сказать был ли это автограф или просто пьяная закорючка.
…
 
Рассылая страницы,  сошествия
 По иному больного ума,
В бирюзовую родину детства,
Я не жду пониманья с полна.

Та звезда, что сорвалась и падает.
Это миг, что условлен как жизнь,-
Моё время за вечность не сватают,
Как за нравы эпох не держись.

_______________________________