Духота начинает спадать

Вероника отличалась сдержанностью.

Очень трудно воспитать в себе иные качества, когда твоя мама --- майор милиции, а бабушка главный повар одного из множества образовательных учреждений, небольшого городка Н.

Волей судьбы этот ребёнок тащил на себе весь груз прошлого, и надежды будущего, одной ножкой стоя на летней лагерной кухне, где работала её энергичная бабуля, а второй пытаясь подкатить к правоохранительной системе, в лице не совсем способной разобраться с собственными проблемами, мамаши.

Мягкость отца, почему-то иные мужчины, рядом с подобными, лишёнными внутреннего счастья женщинами, задерживаются с трудом, слегка выводила Нику из тупиковой ветви отношений, когда тебе девять лет, ты никто и всем должна. Правда продолжалось это ровно до того момента, пока тот побуждаемый великим и мудрым славянским чувством Вселенского Равновесия, не пытался нивелировать суровый нрав жены, совершая поразительные по наивности и мягкосердечию поступки, с трудом ожидаемые от стокилограммового, серьёзного внешне мужика.

В последний раз это был кредит, с отдачей всех средств, другу.

Если женщина не позволяет мужчине быть сильным в его понимании, то он неизбежно начинает протестовать. Порой протест выглядит совсем уж глупо, и это заметно всем кроме участников самой жизненной драмы. То, что является внутренней квинтэссенцией одних, нередко становится испытанием для других, так, к сожалению бывает.

Но именно эта невероятная доброта, разделённая в общем семейном пространстве на всех, гасила негатив, которым это пространство порой было наполнено по самый «марусин поясок».
Лето приближалось к тому волшебному периоду, когда духота становится настолько привычной, что тёплая воздушная подушка вокруг человека воспринимается как обыденность, и он начинает купаться в ней, находя в этом нехитром действии, примерно те ощущения, которые испытывает рыба, плавающая в воде.

Шумят столетние сосны. Солнце согревает полуразваленную бетонную стену, на которой так удобно дремать, в короткие, не заполненные работой, минуты.

Полуденное светило гладит тёплой ладошкой лоб. Кажется, что и стена, и человек, и синицы на ветках плывут одной жёлтой рекой, и ощущение полноты бытия плывёт вместе с ними.

Странно, что крик и визги могут звучать в это время.

Зарёванная Вероника волчонком шарахающаяся от ударившей руки. Вопящая ей вдогонку мать, замершая на пороге. Это настолько далеко, что хочется закрыть глаза, и снова отдаться безмятежности и спокойствию.

Как бы, не так!

В воздухе ощутимо пахнет подозрением.

Что от неё хочет ещё и взрослая тётка, сидящая на заборе?

Шаг.

Если вы помните беззащитность собственного детства, то незаслуженные вопли и тяжёлые подзатыльники вряд ли будут применяться вами к собственным детям. К сожалению, память взрослых бывает коротка.

Ещё шажок.

К несчастью, по-настоящему понять масштаб горя маленького человечка, способен только доросший до того состояния души, когда получается сохранить внутреннее детство, именно это не позволяет отмахнуться от чужих слёз, будто от чего-то несерьёзного и несущественного. Мост взаимопонимания между ребёнком внутренним, и живым, позволяет понять друг друга людям настолько разным, насколько бывают разными только большой и маленький.

Вероника тяжело дышит, пытаясь скрыть слёзы, и утыкается лбом в практически незнакомое плечо.

Плакать молча человек тоже учиться, и далеко не всегда это к добру.

- Вши! У меня целый день голова чешется, теперь меня точно остригут!

Она отчаянно вытирает покрасневшие глаза, и состояние всамделишного детского горя разливается по округе.

- Ну и слёз сейчас будет лужа! А зачем нам дождь звать-то? Вода она, как известно, тянет к воде.

Нужна уверенность.

Уверенность, теснящая отчаяние и обиду на задний план.

Уверенность в хорошем, за поддержку которой можно ухватиться, и выплыть из бездны отчаяния.

Уверенность, несмотря на крики и мат, доносящиеся от кухни.

Кажется к атаке на Веронику, присоединилась и не стесняющаяся в выражениях, бабушка.

Почему-то они не подходят к нам, будто что-то полностью противоположное их глупости, сдерживает и не даёт ступить ногой в нашу сторону.

На небольшой открытой веранде басит мужской голос, и женщины находят новую цель. Детский оздоровительный лагерь Ч. скоро пополнится парой свежих сплетен, и пересказанных историй, но то, что у меня теперь есть вся полнота информации, как-то не добавляет радости.

Уверенность не так просто обрести, когда начальство совсем недалеко, и поток грубости, словно вонючее болото может в любой момент, обрушиться и на твою беззащитную голову.
Сейчас кому-то нужно быть и добрым, и уверенным, и весёлым, чтобы в момент, передав это настроение девочке, дать ей шанс выстоять под ушатами жизненного мусора, не потерявшись в том.

Как передать-то когда у тебя в запасе только шесть минут и солнце?!

Остаётся говорить о тех светлых мгновениях, которые доступны каждому.

Это даёт силу.

Остаётся взывать к ощущению любви, пусть и словами, не имеющими к этому большого отношения, но стопроцентно работающими, если человек в состоянии понять себя.
Не знаю, учатся ли подобному, чаще, наверное с таким пониманием рождаются, и в этом отношении Вероника уверенно обошла на жизненной дистанции своих родных, оказавшись старше их на голову.
Впрочем, понимание, что семья один живой организм, от которого нельзя отсекать ребёнка, добавляет ситуации.

- Ника, ты же понимаешь, что твоя мама не плохая? Просто сейчас ты стоишь от неё далеко-далеко.

Показываю руками, широко разводя их в стороны.

- Чем больше будешь подрастать, тем ближе будешь приближаться к ней, и больше понимать.

Начинаю сужать руки.

- Пока не поймёшь, насколько ты на неё похожа. Чем больше будешь понимать это, тем больше боль будет уходить, пока не оставит тебя совсем.

Шумит над нами древний лес, внимательно смотрят детские глазёнки.

Затихает крик на веранде. Стараюсь говорить погромче.

- Просто нужно больше улыбаться. Сама увидишь, как всё измениться! Мама, у тебя, хорошая.

Обида никуда не уходит просто так, и сейчас проступает дорожками слёз.

Однако меня слушают. Пытаются понять, и от того поток слезинок становится только больше.

- Ну, баранки гну! А улыбаться, кто будет? Нельзя плакать так. Смотри, я тебе сейчас расскажу, что будет, когда ты пойдёшь к маме.

- Расскажешь? Откуда знаешь-то? Она опять кричать будет, а я не хочу, чтобы меня налысо обстригли. Я не хочууу!

Но видя, что реакции на рёв нет, с любопытством смотрит.

- Когда поднимешься на веранду, она не будет кричать. И бабушка не будет. Вши, дружок, бывают только у тех девочек, которые никогда не моют голову, и у тебя точно никогда не заведутся, честно.

- Правду говоришь?

- Вот посмотришь.

Она робко улыбается, и кажется надежда, занимает место в её сердце.

- Вероника шуруй сюда! Давай быстрее!

Кажется, время вышло, и её ждут.

Серьёзно киваю, показывая глазами что пора, и получаю в ответ неуверенную улыбку. Дай то Бог, может, станет хоть немного легче, и не так грустно в околокухонном пространстве пионерлагеря.

Поднимаясь по ступеням через несколько минут, наблюдаю, как семья из трёх человек осматривает каштановые волосы худенькой девочки. Мать поднимает голову, но прячет глаза. Нельзя дать другому спокойствия, если сам лишён его начисто. Поймёт ли она это когда-нибудь?

Бабушка, она же главный повар, торопит работать, хотя раздача обеда ещё даже не началась и близко.

Суета широко распахивает объятия.

Переговариваются и перешёптываются над нашими головами сосны, да духота начинает спадать.