Старинная драма

Граф извозчика выгнал взашей; помешать
В том никто сюзерену не мог.
Прочь вассалу немедля пришлось поспешать;
Он хотел, чтоб жена и сынок

С ним отправились, только жена аргумент
Для отказа ему привела:
Ведь без средств бы они оказались в момент.
Пусть кормилец наладит делА,

А тогда они с мальчиком двинутся вслед…
Но ребёнок скончался в тот год.
Так случилось, что сын тех же в точности лет,
Обожаемый, был у господ.

В няньках женщина та состояла при нём,
А дитя схоронивши своё,
Мысль гнала, выжигавшую сердце огнём,
Что супруг растерзает её,

Размочалит, расплющит, растопчет, кляня:
«Не сумела малютку сберечь!»;
Оправдаться не выйдет до Судного дня;
Рот раскроешь – взревёт: «Не перечь!»

От печали и страха в безумие впав,
Горемыка решила: сестра
Есть у барича; тем и утешится граф –
И сбежала ещё до утра.

«Сын окреп и подрос! – восхитился простак;
Вот и жили втроём, как жилось.
Умер муж через пару годочков – итак,
Стало двое их; время неслось…

… «Коль в груди вместо сердца лежал бы металл,
Он в восторге бы ожил, а я,
Обнаружив письмо, о каком лишь мечтал,
Не надеясь, маркиза моя,

Нахожусь, как в бреду, и немеют уста…»;
«Скоро ль встретиться сможем ещё?»;
«Ввечеру в павильоне – веранда пуста
И от взоров укрыта плющом»:

Словно листья сухие, письмо за письмом
На мозаику пола легли.
«Дьявол, истинно, ведает женским умом!
Отщепенка, ничтожнее тли,

Как решилась ты только?! Как вздумать могла
Допустить до себя подлеца?!»
(Дева еле стояла, дрожа, у стола,
Опалённая гневом отца.)

«А тихоней каким притворялся стервец! –
В исступленьи маркиз продолжал. –
Волки, аспиды всюду в обличьи овец…
Стыд, осиных мучительней жал!

Ты не дочь мне! Ты девка, бессовестней тех,
Что в притонах несметны числом!
Я растил потаскуху слуге для утех!
Да, садовник мой не был ослом…

Ты посмела назначить ему рандеву…
Нет конца униженья часам!
Я прикончу обоих, в куски изорву
И скормлю их охотничьим псам!

Чем тебя домогался бы этакий вор,
Лучше было бы рухнуть в дерьмо!» -
Бесновался маркиз, но смягчил приговор,
Обронив: «Смерд получит письмо.

Грязь коль ищет свинья, непременно найдёт –
Это закономерно весьма.
Пусть является; ну, а обратно пойдёт –
Яд подай ему в кубке сама.

Я же встану за дверью, слуг к окнам пошлю;
Тело вынесут прочь, на пустырь…
Не исполнишь – вот меч: им мальчишку прошью,
А тебя увезут в монастырь.

Подчинишься – достойного мужа сыщу,
И забудется этот позор.
Всё стерплю ради рода, но вряд ли прощу
Обманувших отцовский надзор!»

Горько дева слезами в ответ залилась;
Взгляд свирепый он бросил: «Не смей!
Не наследница – дрянь у меня родилась,
Ядовитейших худшая змей».

Ждать любимого больно, всем сердцем моля,
Чтобы спасся, подальше плутал;
А едва с темнотою слились тополя
И камыш над рекой зашептал,

Появился влюблённый в проёме окна:
«Что случилось, родная? Когда?
Почему ты грустна и, как мрамор, бледна?» -
«На погибель пришёл ты сюда!»

Оскорблённый отец тщетно слух напрягал,
Тишиной раздражён, удручён,
Дожидаясь, юнец чтоб к дверям прошагал
И упал, рассечённый мечом.

Где-то воем собака зашлась, как в тоске;
Дольше медлить вельможа не мог –
И увидел лежащих с рукою в руке:
Яд обоим влюблённым помог.

Содрогнулся ль упрямец, содеявший зло,
Месть в душе ль, торжествуя, воспел,
Мы не знаем; с двоими бесследно ушло
То, что вкратце поведать успел

Умерщвлённый несчастный смотритель садов
Деве, чутко ловившей слова
То у озера, то средь цветов и плодов.
Он родителей помнил едва,

Да и то их считал удивительным сном.
Но, на смертном уж лёжа одре,
Та, что матерью звал, сообщила о нём
И младенческой давней поре:

«Я украла тебя у своей госпожи,
Чтобы мужу дитя показать».
Он молил её: «Матушка, имя скажи!»,
Но она не хотела сказать,

Повторяя: «Увы, не снести мне стыда;
Окажусь непременно в аду
За грехи свои!» - слёзы текли, как вода.
«Успокойся же; я их найду

И вернусь за тобой, - он просил, - обещай
Дожидаться меня», но она
«Что же я натворила, - шепнула, прощай!» -
И, как стебель, поникла, бледна.

Продал дом он тотчас и имущество их
И искал, сколько мог, вдалеке,
Настоящих родителей тщетно своих,
Сохраняя, как клад, в узелке

Для признания в доме кулон – изумруд,
Полыхавший искристым огнём,
Опасаясь того, что родные умрут,
Никогда не дознавшись о нём.

Камень тот на ажурной цепи золотой
Был не снят в похищения миг…
Но, другое ища, повстречался он с той,
Образ чей в его сердце проник.

И пришёл, по иронии горькой судьбы,
Попрощаться он в час роковой,
Чтоб вернуться со славою… Клали в гробы
Юных: девушку – в склеп родовой,

А влюблённый поодаль нашёл свой покой.
Вырос хмель на могиле и склеп
Сплошь оплёл и обвил, словно плечи рукой,
Украшая сей скорбный вертеп.

Взял маркиз через год или два за себя
Из хорошей семьи сироту,
Что жила одиноко, по близким скорбя.
Он нашёл в этом ангеле ту,

Кто осилил с души его копоть стереть,
Подарить ему сына, а вслед
И дочурку. Любой бы уверился: впредь
Жить им счастливо множество лет.

Как-то мать молодая в семейном бюро
Не сочла разобраться за труд…
Вдруг как будто кинжал ей вонзился в нутро:
Из шкатулки сверкнул изумруд,

Что отец её брату на шею надел,
Ей – в такой же оправе рубин
(В платья вырезе жарко и ныне он рдел).
Всколыхнулось до самых глубин

Сердце женщины: муж про былые дела
Рассказал без утайки давно –
Как жену схоронил он, а дочь умерла,
Выпив с юношей яд заодно.

И супруг о трагедии ведал семьи,
Что лишилась наследника враз;
Горю отдали старшие годы свои,
И светильник их жизни угас.

Бесполезностью поисков измождены,
Дочь успели лишь благословить…
Торопился маркиз к будуару жены,
Чтобы стан её стройный обвить,

Был воодушевлён, не по возрасту скор,
Но внезапно в гортани комок
Ощутил, повстречав осуждающий взор,
Голос слыша глухой: «Как ты мог?!

Не из камня ли ты – не горел, не грешил,
Словно старым с младенчества был!
Мог прогнать молодца, наказать, но решил
Уничтожить за юность и пыл.

Дальновидность отринув дочерней души,
Ты лишил всех надежд и меня.
Непотребства такого хоть впредь не верши!»
Пролежала в горячке два дня

Молодая маркиза, и траурный креп
Всё и вся затянул во дворце…
От рыданий насилу вдовец не ослеп,
Навсегда изменившись в лице.

И промолвил он, грузом беды отягчён:
«Я со смертью, как видно, самой
До рожденья ещё своего обручён.
Ныне разум исследовал мой,

Как злодейство одно повлекло за собой
Нескончаемых зол череду.
Умереть бы… да этак-то может любой.
Детям нужен отец; подожду

И без матери выращу, в память о ней.
Их сословие – высшая знать,
Но что титулов всех жизнь с любовью важней,
Я им дам обязательно знать».