Елда

Я по барам да злачным местам отродясь и не шарился,
но сподвигла меня на сие злая участь да прыть.
В этой жизни печальной на бабу я графа позарился,
все мечтая скорее оказию эту забыть.
Казачок мне налил стопарь водочки стольной анисовой
да в углу темном щурился с сабелькой пьяный драгун.
Я как вспомню усадьбу с хозяюшкой Марфой Борисовной
и слова той в мой адрес на ложе "шальной балагур»
Как-то высший свет общества всех подсобрал на гуляние
и в имении Марфушки графской играли всем бал.
Её муж, инвалид, ранен сильно был и в наказание
часто каялся в церквушки местной, и бал отвергал.
Собрались у графини князья и девицы додельные,
Семеновичь Эльвира мамзель благородных кровей,
главпочтмейстер Еблан, и братья циркачи Пустомельные,
обер-форшнейдер Кацман, и куча гламурных ****ей.
Я служил тогда в чине корнета трубой в кавалерии
и скажу не скрывая - с графинею Марфою спал.
Мужинек, отставной генерал, инвалид был в постели и
мне за жинку, графиню свою, ордена воздавал.
Был на бал приглашен я как гость дорогою графинею
и войдя, среверансил всем, дабы представиться так.
Средь толпы обратил я вниманье на темного ниггера,
он пиит был какой-то, лиричный столицы простак.
Простачок-простачком, завораживал девок собою он,
воздавал ввысь бравадой ямбически скомканных слов.
Чу и свет моя Марфа Борисовна с чистой любовию
восхищалась пиитом - взрывателем дамских оков.
В суете-толкотне среди тусы богемного племени
он с графиней моей был оставлен в покоях дворца.
И от злости, и местии, что из меня с откровением
изливалась, я принялся всем им воздать до конца.
Проскакав за лесок, я подался в махновское логово,
контрразведке повстанческой армии адрес я дал,
объявив будто секта гвардейцев "аумсинрикенова"
собралась супротив анархической власти на бал.
И кричат, как на митингах слоганы против анархии,
и дворцовую светскую жизнь воспевают да чтут,
увлекаясь, подобно монахам в убогой епархии,
там устроили оргию, проще сказав – всех ебут.
Поднялся перед хлопцами Нестор Махно в портупеи и
черный цвет на знаменах заката метал светлый блик.
- Браты, други мои, за анархию-мать, смерть злодееву! -
пронесся над повстанцами гарными батьковский крик.
Окружила махновская братия секту "аумову".
Во дворце все плясала на бале шальная тусня
не кумекая, что за оконцами хлопцы по-умному
эскадрон пулеметов расставили, пушкой сквозя.
- Вашей секте поганой не статься в таком положении! -
крикнул батька и музыка вальса ушла восвоясь.
- Выходите все погани, Францы со всяко Вильгельмами
и признайте военного времени партии власть!
Повалил из дворца постепенно народик бомондовский
и у входи-ка с ручками вверх стал смиренно торчать
Семеновичь Эльвира мамзель с главпочтмейстером доблестным,
обер-форшнейдер Кацман, и вся пустомельная брать.
Показалась в дверях и хозяюшка Марфа Борисовна
в той ночнушечке светлой да ладной, что я подарил.
А за нею с огромного вида елдиною лысою,
то есть с ***м по-нашему, тот наглый черножопый пидрил.
- Не стрелять! – прозвучала команда откуда-то издали
и в глазах моих горечь слезинкою встала опять.
Это ж надо, какие-то пришлые выходцы, ниггеры,
наших барышень-девок ебут просто так себе, блять.
Я достал револьвер тот, что стырил у обер-форшнейдера
и с ухмылкою подлою выстрел я им совершил.
В тот же миг за спиною взгремели орудия залпами,
раскрошив всю тусовку ебланов в кровавый кефир.
Я вернулся в Москву, где деньжонки и власть диктатурия,
и скрываюсь от тысячи глаз, и людей Губчека.
Прячусь в барах среди воронья и пьянчуг пролетария,
заливаясь анисовой водочкой до мертвяка.
Моя ревность теперь несуразная гложет истомою.
Не могу я заснуть, ибо вижу я ниггера вновь,
ну и Марфу, родимую, им, гавнюком, ублаженную,
и его жеребскую елдонного вида морковь.


мб