Ирис Анны

 
•
Ранней весной у придорожной тропы, ведущей к калитке палисадника моего дома, зацветал ирис. Еще земля только пропитывалась первым весенним солнцем, еще только изумрудная травка пробивалась к свету, а ирис горделиво выбрасывал свой бутон цветка голубого с фиолетовым отливом. Божественный ирис цвел только два утра, но их было столько много у калитки, что не успевал отцвести  один цвет, как зацветал другой, радуя душу. В тот самый миг, когда я вышел на крыльцо подышать воздухом весны, на моих глазах  распушился цветок ириса ,и я вздрогнул, мне почудилось, что я услышал шорох платья, воздушного, голубого с фиолетовым отливом. Выросла на миг фигура Анны за ирисами, я услышал ее голос, ее бельканто, ее красивое пение. Я вспомнил тот осенний дождливый вечер, когда Анна в холодном зале пела “И р и с”. И она словно парила в пространстве в воздушном платье, похожем на цвет ириса. Казалось, что смотрит она только на меня, что ее руки тянутся ко мне. Я сидел в первом ряду, в центре, и чувствовал, как вздрагивало ее тело, испуская биотоки, от которых согревался весь зал. Я закрыл глаза, наслаждаясь волшебным бельканто.
За кулисами же было холодно и отдавало сыростью, я поежился. Придерживая длинное прозрачное платье, Анна медленно спускалась по лестнице, по пути её перехватила журналистка, одетая в длинную шубу. Анна, переложив цветы с одной руки на другую, вздохнув глубоко, словно отгоняя усталость, медленно отвечала на ее вопросы. Чуть поодаль наблюдая за этой сценой, я жалел лишь о том, что нет у меня в руках шубки из голубого песца, чтобы набросить на обнаженные мраморные плечи Анны,
согреть ее тело, трепетнее ириса и никогда больше не отпускать от себя. Шурша платьем, она прошла мимо меня так близко, что я вздрогнул и подался  вперед, ощутив на миг ее дыхание, глаза встретились и улыбнулись мне, словно мы были с ней знакомы. Женщину всегда надо держать на расстоянии, она должна появляться в жизни мужчины, ну... как л у н а, по выражению классика, но стоит приблизить её, стоит ощутить её дыхание и ты пропал за ломаный грош. Так и случилось со мной.
На дворе моросил осенний дождь, вся мостовая  была  усыпана багряными листьями каштана, но сам воздух пах весной, было так тепло, так приятно на улице, что я придержал  шаг в ожидании чуда. И действительно, вскоре Анна вышла, держа в руках черную сумочку. Проходя мимо меня, она распахнула внезапно черную сумочку, и я увидел в ней букет ириса. Радость переполнила мое сердце. Выходит, из всего обилия цветов, которыми она была усыпана после спектакля, Анна всё же предпочла скромный букетик ириса, мои цветы, из всех. “Значит, нагнулась”, – это мысль обожгла меня, возможно, она запомнила и меня. Обдавая брызгами, у каштана лихо развернулся черный лимузин и мужчина, сидевший за рулем, распахнул перед Анной дверцу. Мужчину я увидел только со спины, и он ждал, молча, так и не поворачивая головы в нашу сторону. Анна же запахнув сумочку, подошла к нему сама, что-то шепнула ему и захлопнула дверцу машины, показывая рукой, чтобы машина ехала одна без нее.
Прижав под мышку сумочку, Анна медленно шла по скользящему мокрому ковру из осенних листьев. Было такое ощущение, словно природа специально для нее сотворила такой путь, устланный багряным листом, дарила лишь Анне свое блаженство.
Она всё замедляла шаг и вдруг, резко обернувшись, пронзила меня своим взглядом. Смущенный, я застыл на месте.
– Ну что же вы покраснели? – с улыбкой спросила Анна, – вы так долго  идете за мной следом, так громко шлёпаете ботинками, это раздражает мой слух, такая тишина в парке, а вы шумите, друг мой, – и она засмеялась тихо. Я попытался извиниться за свою неуклюжесть, но она перебила меня.
– Блаженство природы принадлежит не только мне, но и вам, поэтому не стоит извиняться.
Анна всмотрелась в меня, отчего я смутился еще более. Что может сделать с мужчиной женщина за один лишь миг? Она может возвысить его, или растоптать, она может продлить его жизнь на целое столетие, а может убить одной лишь фразой.
– Я давно не чувствовала себя такой счастливой, как в этот вечер, я увидела, как ваши руки протянули мне букетик ирисок, – Анна вновь раскрыла сумочку, понюхала  цветы, – Как пахнут, они напомнили мне детство…У нас дома всегда у дороги цвел ирис, мама называла их еще радугой, – Анна внимательно смотрела мне в лицо, – откуда они у вас, признавайтесь, ведь ирис цветет ранней весной, только два утра?- великая певица
вдохнула аромат ириса, – его запах, как он волнует меня. Вот уже десять лет каждую осень, когда начинается мой фестиваль, вы протягиваете мне букетик ирисов, я давно приметила ваше лицо, вы знаете самое сокровенное в  моей душе, откуда друг мой? Мне казалось, что это только моя тайна, но она стала вдруг и вашей?
От такого откровения  я почти лишился дара речи, Анна сделала еще шаг ко мне, я ощутил аромат ее духов, а возможно, это пах ирис, сумочка Анны была еще полуоткрыта. Багряный лист каштана под дуновением ветерка припал ей прямо на плечо, словно  погон и задержался там. Я осторожно снял его, но порыв ветра выбил его из рук, Анна же подхватила уносимый ветром багряный лист, положила сверху букетика ирисок и захлопнула сумочку.
– Ну? – сказала она повелительно, – я жду ваших объяснений!
– Я биолог, – тихо начал я, – во дворе моего дома есть тепличка, где мы с женой выращиваем раннюю рассаду и некоторые цветы для себя, для своих друзей по заказу. Очень много лет назад я узнал, что  ваш  любимый  цветок  и р и с к а , это было в Токио.
– Что? Так это длится еще оттуда? – Анна засмеялась, но в ее смехе было столько нежности, искренности, озорства от той юной девушки, которую я впервые увидел на чужой земле, так и оставшись в той жизни.
– Не верите? – Я расстегнул куртку, достал из внутреннего кармана пиджака заветную карточку с образом мадам Баттерфляй и  автографом ...
– Вот, смотрите, эта фотография обошла всю Японию, и вы сами мне подписали тогда, я выстоял почти двухчасовую очередь после спектакля. – Анна взяла в руки фотографию, молча всматривалась  , потом, также без слов, протянула мне, и я спрятал ее вновь во внутренний карман пиджака.
– Вот именно там я случайно услышал, что ваш любимый цветок  и р и -с к а, он напоминает вам детство, родной дом, когда у придорожной тропы перед домом у калитки ранней весной первым зацветал неприхотливый голубой ирис, “касатик”, – так называла его ваша мама, и словно радугой всё вокруг озарялось. Я приглашаю вас в свою тепличку, – неожиданно скороговоркой завершил я, испугавшись вдруг, что она разгневается,  что поймет меня неправильно. Но нет, лицо ее просветлело, она вновь подхватила на лету кружащийся лист и, смеясь, сказала:
– Ну, давайте адресок вашей теплицы, – достала губную помаду из сумочки и приготовилась писать, – ну смелей, я жду... В тот самый миг из-за поворота на аллею вновь вынырнул знакомый лимузин и настойчиво засигналил, подъезжая к нам. Я сказал свой адрес. Записав малиновой помадой на листе, Анна свернула его и положила на дно сумочки, под букетик ирисок, а тот багряный лист, который я снял с ее плеча, неосторожно коснувшись ее пальчиков, она пустила по ветру, смеясь:
– Пусть летит, касатик... – веселая и довольная, она села в подъехавший к нам очень близко черный лимузин, словно тот, который сидел за рулем
пытался рассмотреть меня, и потому остановил машину напротив моего лица, но я же по-прежнему увидел только широкую спину и черную фетровую шляпу набекрень. Но впрочем, какое это имело теперь значение! Все мои страдания развеялись мгновением, одной улыбкой.
Минуло три дня с того неожиданного вечера. Я прибрал тепличку, освежил стены, протер все афиши с многих концертных выступлений, оперных спектаклей Анны, словно даже радуясь тому, что они украшали всю мою жизнь, подрезал перед фасадом разросшуюся дикую розу. Застелил цементный пол ковриками между клумбами цветов и лимонным деревцом под которым, повернувшись к восточной стороне, рос неказистый тепличный ирис, который доставил мне одновременно и столько хлопот, и столько несказанной радости. Я жалел тогда о том, что срезал все цветки ириса, что теперь нечем будет порадовать мою  п р и м а д о н н у.  Но утром третьего дня я увидел робкий бутончик, мое сердце застучало от волнения; я понял тогда, что Анна обязательно придет, было такое ощущение, что я попал в полосу розового дождя, в полосу  з о д и а к а. Но свою тайну я тщательно скрывал от домашних, боясь, что кто-то из них всё испортит, насмешкой, взглядом, бог знает чем! И это мне удалось.
После обеда, когда солнце поворачивалось  к западу, у ворот развернулся  знакомый черный лимузин, я увидел его из окна дома. От волнения у меня перехватило дыхание, я выбежал на веранду, перескочил одну ступеньку, попытался распахнуть ворота. Однако Анна, выйдя из  машины, остановила меня легким прикосновением.
– Не суетитесь, прошу вас, через час у меня репетиция. Анна прошла через калитку по тропе к тепличке. Она шла роскошная, гордая, обворожительная, тонкий аромат ее духов кружил мне голову. Усадив ее за столик под раскидистым орехом, я снял салфетку с графина и налил в стакан холодного , розоватого по оттенкам через стекло  ,напитка.
– Сегодня парит, как летом, как перед грозой, освежитесь, это напиток из шиповника, я сам делаю.
Она отпила несколько глотков, улыбнувшись мне.
– Вкусно. Я люблю осеннюю грозу, осеннюю последнюю грозу, в ее раскатах есть что-то печальное. А у вас здесь красиво, как в раю. И хозяин этого рая такой загорелый, такой красивый, такой естественный. Честно говоря, меня еще никто в  ш о р т а х  не  встречал. Я всегда  мечтала  о  том,  чтобы  мужчина появлялся передо мной как  я с н ы й   м е с я ц .
Её задорный смех окончательно смутил меня, и я снова засуетился. Никогда себе этого не прощу, что не сидел у окна все эти три дня в парадном костюме.
– Простите меня за эту одежду, – я провел ладонями по шортам, – если б я мог знать точное время вашего приезда, я бы надел костюм и встречал вас, как подобает, но вы не предупредили меня, дайте минутку переодеться.
– Ну что вы, друг мой, вы прекрасно выглядите, от вас пышет жаром,
как от раскаленной сковородки. Оставайтесь в шортах. Кончается 20-й век, и мы с вами уже не так молоды, чтобы играть в прятки, – Анна протянула мне свою руку, я, склонив голову, коснулся ее едва уловимым поцелуем.
– Да вы такой стеснительный, право же, я ж не девочка, показывайте мне скорей своё чудо, свою тепличку!
Я провел Анну в теплицу. Войдя в неё, она тотчас всплеснула руками. Перегородки теплицы были увешаны афишами. А у восточной стороны теплицы, под фортуной висела увеличенная цветная фотография юной Анны в роли Чио-Чио-сан.
– Бог мой! Даже у меня нет такой фотографии, – лицо ее просияло, – вы знаете, друг мой, я так люблю эту фотографию, этот кадр  сделал японский фотограф. Сегодня для меня вечер сюрпризов, вот уж никто не доставит истинного удовольствия, как простой неискушенный зритель.
Я придвинул к Анне плетеное кресло, она присела.
– С этой фотографии, собственно говоря, всё и началось... Анна, вы позволите мне вас так называть?
Анна развела руками, взгляд ее упал на лимонное деревцо, на его верхушке под листьями был спрятан один плод, с одного бока – золотистый, с другого зеленый.
– Лимоном пахнет. Какой вы молодец, – потрогала плод. – Настоящий!
– Ну что вы... – я присел на котелец,  располажась, как бы, у ее ног и начал свой  рассказ.
– Это всё  благодаря вам... И эта тепличка,  и этот ирис, и всё что здесь растет, всё согревается вашей аурой. Ночами, – при свете полной луны, а она обычно выплывает над орехом, словно играя с его ветвями, дразня и целуя их, лаская лунным отблеском, – когда я захожу сюда, вы словно сходите с афиш и я слышу ваш голос, ваше бельканто. К счастью, я уже был тогда женат, на очень славной девушке, и у нас родился сын. Моя жена тоже биолог, она писала диссертацию по хризантемам. Именно в тот год нас пригласили на международную научную конференцию. Вы же знаете, как сами японцы боготворят хризантему, на заре собирают росу с лепестков и  пьют как нектар. В те дни в Токио повсюду были вывешены афиши лучшей в мире Чио-Чио-сан и, представьте, ею оказалась наша землячка. Мы испытывали гордость. Как делегатам конференции нам дали пригласительные билеты на заключительный вечер конкурса имени мадам Баттерфляй, там я и купил эту афишу, ну а дальше было дело техники... Вот так в Токио, за морями и океанами я впервые услышал ваш голос, Анна, ваше прекрасное пение. С нами  рядом сидел седой японский профессор, и он шепнул мне по-русски: “Вы слышите, у этой  девочки  б е л ь к а н т о”, а  с каким чувством он произнёс это слово. Вам преподносили самые роскошные цветы, переплетенные ветками сакуры, но вы, обращаясь к публике, вдруг сказали, что цветком вашей души является ирис, скромный голубой с фиолетовым отливом ирис, цветок ранней весны, самый первый, который появляется неожиданно, как радуга, цветет только два утра.
Я ведь тоже любил ирис и мое детство тоже было связано с ним. С той минуты жизнь моя остановилась на той фразе, – я развел руками.
Анна поднялась с кресла, сделала шаг к лимонному деревцу и опустилась перед оробевшим ирисом, рассматривала его и вдруг воскликнула:
– Друг мой, смотрите, еще один петушок проглянул, у вас будет еще один бутон, еще один голубчик, – и она, растрогавшись от умиления, поцеловала цветок, поднялась, выпрямилась во весь рост.
– Какой вы молодец, однако, у вас золотые руки, как же вам это удалось заставить его цвести еще и осенью? Как ирис обманулся?
– Не знаю, это получилось само собой, чисто случайно, я вам срежу и этот цветок, он, глядя на вас, раскроется.
– Нет, не стоит, у меня дома много цветов, да и ваши те ириски еще живут, они долго стоят в воде, – Анна остановила меня легким прикосновением руки, я увидел, как в ее глазах набежали слезы, – ни в коем случае, – тихо повторила она вновь, – даст бог мне силы, я снова сюда приду. Но вы мне так и не сказали, как же ириска  зацвела  в теплице глубокой осенью?
Я пожал плечами.
– Это зодиак, Анна, – ответил я ей, – после того, как отцвел ирис ранней весной, я выбрал самый красивый, здоровый клубень и посадил его в тепличку, совершенно не предполагая даже, что он проснется осенним утром. Видите, крона густого ореха, разросшегося над теплицей, спасает от жары, создает прохладу, но, возможно, ваш образ, ваше присутствие создает какую-то ауру, и он пробуждается. Я ничего сам не могу понять, но вот уже 10 лет подряд ириска зацветает глубокой осенью, но именно тогда, когда в осени чувствуется весна... помните... “ так поздней осенью, порою, бывает час, бывает миг, когда запахнет вдруг весною”. Вот так видимо и обманывается  и р и с к а.
Анна засмеялась.
– Вы меня озадачили, может быть, это и есть зодиак, о котором сегодня так много говорят.
– Правда, есть только одно отличие, в грунте ранней весною ирис больше голубой, а его фиолетовый отлив лишь слегка заметен. Но в теплице осенью  ириска больше фиолетовая и лишь слегка по краям корзиночки в голубой цвет скрашена. И цветочек маленький, неказистый, но всё равно... всё равно душа радуется, может, ириска слышит ваш голос, иногда я приношу сюда магнитофон и проигрываю кассету с вашим голосом. Тогда у меня бывает такое ощущение, что у цветов есть  слух, что они поворачивают свои головки в ту сторону, откуда парит, как птица, ваше бельканто, как к лучу солнца.
– Вы хотите, чтобы я спела? – Анна улыбнулась.
– Воля ваша, вы госпожа...
– Ну и озадачили вы меня, друг мой. – Ладно, сегодня вечером у меня распева. “Ирис” я вам так просто не смогу спеть, а вот вам романс один..?
Анна помедлила, – великой певице была нужна пауза, – оглянулась, отошла в другой конец теплицы, находясь от меня на почтительном расстоянии. Сквозь кроны деревьев рассеиваясь, проникало осеннее солнце в открытую фортуну. Анна завела один из любимых мною романсов с детства, чувственно и проникновенно. Романс звучал так, как пела его моя тетя, а тетя пела как мама и ее бабушка в ту пору, когда из села в село ездили на быках, когда к низинам рек на заре, оглашая пространство гвалтом и шумом крыльев, спускались вереницы  гусей и уток.  Она пела:  “Отцвел  уж  давно  хризантем  в саду...”
Пронзительный гудок лимузина раздался уже где-то на последнем аккорде романса. Я словно проснулся, словно вышел  из сказки, Анна, закончив петь, развела руками, улыбнулась.
– Ну, вот и все, не знаю, как это получилось экспромтом, тем более, что я не пела этот романс очень давно ... но теперь мне нужно идти, хотя здесь так здорово, так красиво потрясающе, что  я бы никуда  отсюда  не  ушла,  даю  вам  честное  слово.  Вы  меня  так  озадачили...
Я засуетился, пригнулся, хотел было сорвать последнюю ириску, но Анна остановила меня за плечо. – Не надо, я же вам сказала, пусть живет там, где она родилась, пусть напоминает нам о нашей встрече.
– Но я не могу отпустить вас с пустыми руками,  д о р о г а я.
На последнем слове я неожиданно смутился, но Анна даже и не обратила внимания ни на мое смущение, ни на мою фразу. Она спешила. Гудок был всё настойчивее, всё голосистее, но даже и он не испортил мне настроения, я был что называется  н а  седьмом небе.
– Лимон, хотите, Анна, я срежу вам золотистый лимон? Все-таки он из моего сада, а не из заморской страны.
– Ладно, лимон давайте, только с листочками, я люблю, когда листочки у лимона, они так пахнут.
– Будет вам и с листочками, – я суетливо взял ножик и срезал лимон с двумя большими, слегка влажными изумрудными листьями. На них еще держались капельки воды, которой я полил все цветы перед приходом Анны. Я вложил золотистый плод в ладонь Анны, она, склонив голову, понюхала лимон.
– Боже, как пахнет, какой красивый, – и так держа в руке, пошла по тропе к калитке дома. Я шел следом, пытаясь слегка коснуться ее локтя, но так и не решился. Неожиданно Анна обернулась, наши глаза встретились. Надо было видеть их сияние.
– Разве я могла подумать, что где-то в Токио, за синими морями  появился человек, которого я буду сводить с ума тридцать лет, а ведь уже больше 30 лет! – Анна засмеялась. – Но ведь тогда была середина апреля, была весна, я жила в гостинице на 32-м  этаже, вокруг нас повсюду цвела сакура, целый сад сакуры, волшебные озера с форелью, маленькие ресторанчики... но это не самое главное. Я, простая девчонка, родом из далекого незнакомого 
села получила приз, первый приз за исполнение знаменитой арии мадам Баттерфлай. Я потом много летала в Японию, но первое чувство, первое ощущение от той неожиданной радости, счастья, оно ни с чем несравнимо, оно живет в моем сердце и по сей день. Но теперь... – Анна нежно обняла меня, – но теперь... друг мой  с е р д е ш н ы й, это чувство стало для меня в два раза дороже, вы мой самый любимый, самый дорогой  з р и т е л ь.  Даже если я всю жизнь пела только для одного человека, который меня боготворил, даже ради этого стоило жить, работать, а мне казалось, что я уже никому не нужна, не нужен мой голос, мой  б е л ь к а н т о, не волнует.
Анна чуть отстранила меня от своего лица. – Дайте я на вас внимательнее погляжу... Я приглашаю вас с женой на свой юбилейный вечер, для вас два билета в ложе будут лежать в кассе, вы завтра можете пойти и взять их, вы скажите, что вы от меня...
– Ну что вы, Анна, кто я такой для вас, дайте их лучше другим, более высоким гостям, я простой человек.
– Нет, вы теперь для меня много значите, я не забываю моих преданных зрителей.
С этими словами Анна, резко распахнув калитку, прошла к машине, села, помахав мне. Калитка же долго скрипела, подпрыгивая от резкого движения Анны. Я присел на последний порожек и почувствовал, как что-то уходило от меня, что-то уплывало куда-то вдаль.
 Так после урагана наступает в природе неожиданная тишина и тебе хочется растворится в этом великом забвении сотворенного мира. Но судьба больше не играла мне на руку. В тот вечер приболела внучка, и мы смотрели юбилейный вечер Анны в прямой трансляции. Всё шло нормально до той минуты, пока Анна не запела “ Ирис”. Когда в гостиную влилась первая фраза “И р и с...” Сочная, яркая, красивая, как тогда, в первый раз, когда я услышал... Я вздохнул. Этот вздох покоробил жену, она встала с дивана, она ведь  тоже любила слушать Анну не меньше меня, тоже наслаждалась ее пением. Но, видимо, в моем вздохе было что-то такое, что-то мое личное, тайное, которое внезапно вылилось на поверхность.
– Бог мой! Что за вздохи, ты отдаешь себе отчет в том, что вот уже 36 лет, а может и больше эта  п р и м а д о н н а стоит между нами. Ты и внучку ухитрился назвать Анной, – она приглушила телевизор, – Или я или Анна, почему ты здесь? Твое место в  л о ж е !
С кушетки соскочила внучка и усилила громкость.
– Бабушка, успокойся, я хочу быть Анной. Мне все говорят в лицее, что у меня красивый голос, у меня может быть тоже  б е л ь к а н т о..! Я хочу у Анны брать уроки пения!
Я, растрогавшись таким неожиданным заступничеством, притянул внучку  к себе и поцеловал в кудрявую головку... Она же защебетала:
– Как ты не понимаешь, бабушка, великая Анна для деда, как синяя птица. Но тебе выговор, дед, почему ты не взял у великой Анны автограф! Попросил бы её расписаться на всех наших афишах, жаль, что меня не было в ту минуту.
– Ах, а в т о г р а ф... ты просто чудо, моя маленькая голубка, я от волнения упустил это из вида, да ты права, а в т о г р а ф...
– Ты всегда упускаешь самое главное... – это фраза нас всех рассмешила  и тотчас помирила. Мы, молча обнявшись, втроем стали смотреть юбилейный концерт Анны.
Той же осенью я высадил клубни ириса вдоль калитки, вдоль того заветного места, по которому ступала Анна. А моя жена, чтобы загладить вину, пообещала назвать свой новый сорт хризантемы “П р и м а д о н н а”.  Она привезла из последней поездки в Японию несколько клубней золотистой хризантемы. И стала работать над новым сортом. Попыталась скрестить японскую хризантему с молдавским георгином. Шли годы, шли весны, осень за осенью. Она мечтала в тайне вырастить хризантему шикарнее японской по строению, чаша ее будет фиолетовая с золотистым переливом каждого лепестка, словно в чаше укрылось от жары солнце, ища в ней прохладу, умываясь росой. Целые дни от восхода и до захода солнца проводила в Ботаническом саду. Новый сорт уже выбросил долгожданный бутон, и оттенок бутона обещал быть желанным, таким, каким был задуман. Оставалось только дождаться полного цветения.
В природе, всё как в жизни, – надо уметь   д о ж д а т ь с я. Возможно, в её судьбе был свой  Х р и з а н т е м,  загадочный мужчина, недосягаемый ею, тот белый хризантем, расцветающий в душе той порой поздней осени, когда повеет вдруг весною…
Она мне об этом никогда не рассказывала, хотя обо мне знала решительно всё – таковы женщины! Впрочем, это нисколько не мешало нашей  дружбе.  Кому  не  суждено  довольствоваться  б о л ь ш и м , надо уметь наслаждаться  м а л ы м. Если у калитки дома не прорастает в почве хризантемовый куст, то и скромная ириска порадует душу своим недолгим цветением, пусть всего два мимолетных утра, но зато каких!
Два утра цветения, озаряющих долгую жизнь в пути исканий.  Я  ищу  свою     и р и с к у,  она  ищет  свой  х р и з а н т е м,  но это не мешает быть вместе.
                Эля Домбровская—обновлено  28 августа 2016-й