Как щас, помню!

   
 
 У колодца, уютно притаившимся в широком проулке в густой тени цветущего дикого тёрна и распустивших серёжки берёз, стояла странная пара. Опирающаяся на коромысло дородная бабка лет восьмидесяти в завязанном концами назад белоснежном платке;   поблёкшем от частых стирок неопределённого цвета халате и стоптанных тапках с отрезанными задниками, надетых на босу ногу, с хитрым прищуром смотрела сверху вниз на собеседника. Собеседник - потрёпанного вида тщедушный мужичок лет пятидесяти - всем своим видом говорящий, что он - городской житель и закоренелый холостяк, с недоверием и некоторой оторопью слушал громоподобную тираду, текущую практически без остановки.
В одной руке цепкими и тонкими как у воробья пальцами он крепко сжимал потрёпанный, видавший виды, портфель. В другой держал на весу кружку с прозрачной колодезной водой и часто из неё прихлёбывал, приводя в движение острый кадык на тонкой шее.
  - Ты чё, обидилси? Оно и понятно… Да… Не прявык правду слухать. Да и хто ж начальнику правду скажить? А я - скажу!!! Мине ужо терять неча – одной ногой уж в могиле стою – гремела над ухом бабка,- И не погляжу, што  ты новай придсядатиль! А-а-а-а, нет, вспомнила!  Есть ишо одна баба, котора могёть всё, чё хошь сказать, и с иё, как с гуся  вода!… Да иё у нас кажна сабака знаить- Кулинка Птенчик. Как щас, помню!  Дело былО опосля дяфолту , када наш бывшай зоотехник последню стаду под нож пустил и смылси втихаря…  Хотя нет, ни втихаря. Мы за им бягли с вилами по нашим колдоёбинам ажник да самой асфальти. Асфальта яво и спасла. По асфальти скорость знашь какА?! Ажник до 20 вёрст доходить!  У мине завсягда ухи закладываить, када я на лисапети по ёй вжигаю! Утёк, Христопрадавиц…
   Так вот, был один случАй с энтой Кулинкой Птенчик…Как щас, помню. Чё? Фамиль странна? Да какА ж эт фамиль? Разя такИ фамиль бывають? Иё так по падворью кличуть.  У нас, почитай,  всю сяло по подворьям кличуть. Чё такО  - подворья?  А ты ня знаишь? От ты дрямуууучай! Эт изба с прилягашей тирряторией, иде спокон веку одна сямья проживаить.   У нас каких тока кличков нету! Ты эти клички должон знать, как Отче наш, иначе долго будешь искать, кто иде живёть. У нас одновА приезжие одного деда долго пытали:  иде на этой улице  Иван Василич Соколов живёть?  Дед долго голову ломал, потом спрашиваить: «А как яво по падворью кличуть»?  А они яму: «Катибалон». Дед хлопнул сабе по каленкам, да как заарёть на их: «И чаво вы мине мОзги крутитя цельнай час? Эт жа я»!
Так вот… У Кулинки дед дюжа слабай был. Страсть какой хилай! Вот за это яво Птенчиком и окрястили. Ну, и всю подворью под одну грябенку.  А Птенчик энтот жрал всё подряд, как оглашеннай, а привесу никакова! Яво два разА от глистов обрабатывали. Тока вядро яду извяли. Можна былО всю свиноферму обработать вместе со скотнякАми.  А яму, што мёртваму припарки! Яво дажа аднова хотели на опыты взять - така финамена. Не веришь? Дык я сама видала! Как щас, помню! Я вышла ввечару к калитки. Думаю, щас с кем ба языком зацапиться, кости перямыть  соседям. А как назло ни видать никаво, все от жары по норьям зарылиси. По какам норьям? Да хто по каким.  Хто в ями, иде свяклу буртавали,  хто вазле речки под кручкай в пясок зарылси рядом со свиньями, а хто с пахмелья – эньти сраза в погриб ныряють.  Тама и ня жарка, и рассолу - залейси. Я было хотела взад пяткими и под кручку к сваёй Хавроньи (она завсягда мине тама месту держить, у самых густых кустов,  иде тень погушши). Тока я шага три сделала, как слышу, сирена милицейска -Уи, уи, уи!!! Ну, я скарея взад! Подъязжаить козёл… Да эт я не табе! Эт у их, у мянтов, машину так кличуть. Почяму так кличуть? Дык каво возить, так и кличуть! Чё тут непонятнова? Ладно, слухай дали! Гляжу, три бугая вылазють из иё и шасть к Птенчикам на порожик.  Он дажа зартящел – такИ здоровенны бугаи! У нас такой бугай в стади тока аднава был - Кузнечик. Он када радилси, у яго задни ноги вывярнуты были в другу сторону.  Поврядили, значить,  када трахтуром тащили из карови.  Яму патом ноги на месту перевярнули, а кличка так и прилипла. Так вот этот Кузнечик и зиму и лету на выгоне стаял – в коровник ни  пралазил… Они, эти бугаи, постучали, значить. Прям, громка так: ТУК-ТУК-ТУК. Три разА. Как щас, помню. Дед им, значить, двёрку-то и отварил. Они тока ямУ руку протянули, а тута из сяней Кулинкина бабка с ухватом выбягаить! А бабка у Кулинки знаш какА?  Зверь баба! Эти бугаи перед ей – што тваи клопы, ей Богу! Она за Кузнечиком на ферме убирала. Так дажа он в дальний угол забивалси, када она ведрыми начинала гряметь. За вярсту чуил, как она землю колыхаить.  Бывалоча прям заскулить так жалобно: "Му-уу-уу!" Бугаи как увидали… Как щас, помню! Все разОм подалися взад, деда толканули, дед со всяво маху в крапиви оказалси.. Костями долго грямел. У них огород покатай к речки; прям к свиньям и скатилси! Свиньи потом долго угомониться не могли! Там  все мяста за няделю впярёд расписаны! А дед никада туды и не савалси, он в любУ пагоду лидяной ходил. Бабка яво летом завсягда мясый обкладала. Как зачем? От ты бесталковай! Прям, как авчара народилси! Эт щас морозилки, а тада все лёду по морозам с речки возили, да в погриб складали, а в жару мясу туды и клали. А Кулинкина бабка без лёда обхадилась. Мы ей завсягда завидовали. Мяса луччея, чем на лёди замярзала… 
  Потом, правда, оказалося, деда хотели пригласить на юбялей Лядова Пабоишша. Чё? Ну ты даёшь? Какой участник? Лядова Пабоишша када былО? Дед тада пяшком под стол ходил. Он тама должон был лёду на сцени заморозить. Тока они и сказать ничаво не успели, тока руку протянули поздороваться, как бабка на них с ухватом и налятела.
   А  Кулька, значить, в бабку пошла. Да у них все по женской линии в бабку родятся.  А мужуки, так… Мелочь пузата! И все бабы с ихнева подворья завсягда сабе мужьёв мелких выбирають. Чтоб, значить, особо на общим мущинском фоне не выделялися и свет в избе не застили.
А в энтот день как раз Верка проставлялася. За пяту свадьбу. Чё? Почяму помирають? Все, как один, живы-здоровы. Тока боле месяцу никто из них у Верки не выдерживаить.  Убягають. Даже всю свою добро бросають. ДобрЕ  знойна баба – Верка.
Значить, Верка припёрла цельнай мяшок харчей и здоровее-е-е-енну бутыль самогонки.  Сели бабы опосля работы между коровником и свинарником, рядом с третьим корпусом, иде свинский молодняк. Сидять, значить, и давай у Верки расспрашивать: чё да как. Потом как заржуть, ажник свиньи хрюкать пирястали. А вскорости и придсядатиль прибег - у яго трявожна кнопка сработала.Этого придсядатиля к нам районна власть припёрла. Он как начал тут командовать!  Ходить, орёть, как прасук резанай! А кому орёть? Хто яво слухаить? Кто будить с чумурудным связываться?  Ведь про яго лягенды ходили, што он никада спиртнова в роту ни бярёть. Нихто, канешно, не вярил, тока и пьянова яво нихто ни видал. Дажа опосля уборошной, када вся мужицка поголовья вымираить на няделю. И даже вярховно начальство  ни магло яго раскрутить, чтоба, значить, поглядеть, чаво он будить с пьяных глаз выкоблучивать.
А бабы аккурат третью стопку уговорили и сидять, поють… Как щас, помню:

По рюмочке, по маленькой
Налей, налей, налей!
По рюмочке, по маленькой,
Чем поють лошадей…

    Придсядатиль подскакываить к им и стал орать нидуром, ажник побялел весь!
- Никакой культуры повядения я в  вашим колляктиви ни наблюдат! Как вы магётя такУ  дикость сабе позвалять, што трявожна кнопка оплавилася?! Вам к культурным людям нельзя подходить биз намордников!
А Кулинка сидить и  так спокойно яму грит:
- Вы, Матвей Корнеич, слухайти суды! Вот ежели Вы отгадат, што у мине есть такое промежду  ног, то мы признаим Вас культурнам светочим, согрябём, чё ни дожрали и боля Вы нас биз намордняков ни увидитя.  Даю подсказку: бяз этава наши скотнякА ни однаво дня ни обходютса. Да чё там, скотнякА! К этому всякай  мало-мальски движИмый мужик свои поганы руки тянить, как яму по им ня бей! А ежали Вы, уважаемай наш придсятатиль, ни отгадат, то выпьитя с нами стопку самогонки, штоба привясти уравнению к общаму знамянатилю.
 Придсядатиль из белава стал пунцовам.  Замялся чудока, а патом осмелилси и грит бабам:
- Таку ярунду всяк знат, дажа любой умаляшоннай.  Я, как культурнай индявид, доложу вам, бабы так: это - женскай детороднай орган.
Бабы, как сидели, так на столы и попадали, прям в харчи.
А Кулинка дажа бровий не повяла. Обратна яму спакойна так отвечаить:
- Можа эт у Вас, Матвей Корнеич, промежду ног – ярунда. Мы с бабыми судить ни бярёмси. Ни вядали. А у мине промежду ног вот чаво!
 И тута, как щас, помню, Кулинка юбку задираить и вынаить оттель бутыль с самогонкой! Она как увидала, что придсядатиль к им пылить, так иё от гряха подальше промежду ног и сунула! Встала она с лавки, упёрла руки в боки, нависла над им грудями и в сильнейшем возмущении грит:
- И как Вы, Матвей Корнеич, магёте в прясутствии дам таки пошлости произносить?! И как у Вас язык повярнулси тако про мине подумать? И про какУ такУ культуру Вы нам тута втирали? И паскоку Ваш ответ дажа на кол ни тянить, то придётса Вам, уважаямый придсядатиль, стопку-то с нами опрокинуть!
Придсядатилю дяваться некуды, опростоволосилси пиряд бабыми, махнул рукой, улабнулси:
- Ладно, чертяки, наливайтя! Стопку как–нибудь осилю!
Тута Кулинка подмигнула бабам и спрашиваить:
- А магёте Вы, Матвей Корнеич, пообещать, што выпьяте мою имянную стопку?
Предсядатиль дажа глазам ни моргнул, грит, канешна, наливай в сваю, мине биз разницы, откель отравитьса.
И тут, как щас, помню, достаёть Кулинка опять жа из-под юбки жалезну литрову кружку. А на ей ограменными кривыми буквами красной краской  написано:  «СТОП!»
Придсядатить как иё увидал, так и упал. Прям Верке на коленки! Поплахело яму враз. Зато Верке захорошело. Она прям обмярла вся от такова мужицка внимания и зазывно так яму в ухи шепчить:
- А ни жалаитя ли Вы, культурнай индявид, просвятить мине - темноту запечну, в культурнам плани?  Я через месяц освобожуся.
   Ой, а бабы ржуть! Как ня ржать? Опосля третий стопки -  такА камедь в  культурной программи!
Накатила, значить, Кулинка свою СТОПку до краёв, дажа с бугарком, и протягиваить двуми руками культурну индявиду:
- Примитя, как лякарству! Штоб с похмелья не трусилось, промеж ног штоб шевялилось!
Придсядатиль зажмурилси подюжея и опрокинул всю енту бадью.
Чё потом былО? Да чё было… С похмелья, правда, трусилси. Дюжа…Три дни яво Кулинкиным дедом обкладали… А вот на Верки он через две нядели жанилси, дажа окончания срока ни дождалси. Нагадала яму Кулинка шевялению… Пришел он к иё мужуку не ферму и грит:
- Я Вам, Василь Кузьмич, дам направленю в сельску академь, за колхознай счёт учить буду, тока Вы от Верки уйдитя. Христом Богам прошу!  Дюжа запали мине в душу иё коленки!
Василь Кузьмич про душу ничаво, конечно, ни понЯл, он от Верки слинял на другой день. Он и так ужо лыжи навострял. В академь тоже не поехал, чё он там забыл? Он и читать как следоват не выучилси, какА там академь?  В другом сяле к тихой бабе приляпился.
   Когда Верка в шастой раз проставлялася, предсядатиль бабам самолично ящик «Солнцадару» приволок. Ой, а сиял, как новай питялтыннай! Вот какА, значить, у яго пламянна любовь приключилася!..
До сих пор живуть. Рибятишков… В школи пашти половина  – ихи! А предсядатить, вишь, тепереча в фирмяра подалси. Грит, чтоба время поболе на сямью оставалося… Ой... Надоть школу пристраивать…
   И вот я табе повторяю: никакой ты ня новай придсядатиль? Да ня надоть мине бумаги сувать! Ты луччи мине скажи: тебя хто слухаить, выполняить твои приказаньи? Вот…. Нихто не слухаить…. А почему, ты своими мозгами мерекал?  Ничё ни понимаишь? А вот ты мине опять жа скажи: ты  проставлялси? Нет?! И чё ты тада ждешь, када тебя народ слухать начнёть? Прям щас подрывайси за «Солнцадаром», а самогонку у Верки купишь. Луччи иё никто ни гонить!Как щас помню!