Палач

       По дороге знакомой неспешно бреду
      Мимо яблонь и вишен, поникших в саду,
        Словно поздних прогулок любитель,
    И пройдя через грязный, но прочный мосток,
        Миновав переулок, снимаю замок,
          И вступаю в пустую обитель.

      Пыльный мой балахон безнадёжно измят,
       От усталости руки как будто гудят –
         Поработал сегодня на славу;
       Я сегодня рубил, но рубил не дрова,
        Не одна отделилась от тел голова
          Озверелой толпе на забаву.

      Горожанам, признаюсь, со мной повезло:
        Исполнять добровольно моё ремесло
            Почему-то желающих мало;
     Но нужна для властителей крепкая длань,
       Чтоб жестоко карала пороки и дрянь,
           Чтобы головы ловко снимала.

      И не всякий подходит для этих задач,
        Потому-то и ценится верный палач,
         Потому я всегда при деньжатах,
        И всегда я обут, и всегда я одет,
     И всегда мне предложат роскошный обед,
         И приветят в трактире богатом.

      Занимаю просторный бревенчатый дом,
      Что таится в уютном местечке глухом,
        Здесь я тихо свой век коротаю;
    Здесь лежу я без сна под покровом ночи
     Иль сижу у окна возле желтой свечи
         И о прошлом своём вспоминаю.

     Когда жил я под кровом седого отца,
      Знаменитого в нашем селе кузнеца,
          И работал, не зная досуга.
     По соседству красавица мирно жила,
      Словно нежная роза тихонько цвела
          И меня почитала за друга.

      А однажды весенней погожей порой
     Согласилась моею стать дева женой,
      И счастливым весельем лучилась;
    Жизнь тогда была радости, неги полна,
      Но спиною ко мне повернулась она,
        Ибо вскоре беда приключилась.

   Как-то раз не вернулась с прогулки своей
     Моя дева в один из томительных дней,
        Когда солнышко всё обогрело;
      А неделю спустя из прохладной реки
    Извлекли в предполуденный час рыбаки
          Всё покрытое тиною тело.

      Исказились от муки родные черты,
     Не осталось следа от былой красоты,
          Почернели холодные губы;
      Долго возле распухшего тела рыдал,
    Крепко-накрепко труп я к себе прижимал,
        Но отец оттащил меня грубо.

      Кто-то деву мою обесчестил, убил;
      Я её схоронил и свалился без сил;
        Стала жизнь и пуста и уныла;
      Я подолгу лежал на остывшей земле,
      И мечтая украдкой о смерти в петле,
        Горько плакал у тёмной могилы.

   Но в петлю не полез, хотя жил и с трудом;
      Отпустило слегка, но жалел я о том,
       Что гуляет злодей на свободе…
     Как-то раз по наказу отца-кузнеца
    Я поехал на склад городской продавца
       За железом на старой подводе.

     После сделки сидел я в знакомой корчме
     И услышал: томятся под стражей в тюрьме
        Три бандита весьма беспощадных;
    И что завтра казнят их в полуденный час,
       Как велит королевский высокий указ,
         Чтобы было другим неповадно.

      А наутро на площади гомон и крик;
     Еле сдерживал толпы служивый мужик,
        Потрясая от ярости плетью;
    Волновался, кричал суетливый народ
   А потом кто-то крикнул: "Вон стража ведёт
     Трех молодчиков, скованных цепью!"

   Грубо пленника стражник за плечи схватил,
     И, не дрогнув, жестокой рукою склонил
         На колени безвольное тело;
    Глухо стукнул о плаху тяжелый топор,
    И свершился в тот самый момент приговор –
        Голова, как арбуз, отлетела.

     И как будто в душе оборвалась струна,
      Предо мною вдруг тихо предстала она –
           Незабвенная дева-невеста;
     Я решил, что хочу за нее отомстить,
       И своею десницей злодеев казнить
       Возле страшного лобного места.

      Возвратился домой, но среди суеты
     Не сумел позабыть этой чёрной мечты
          И томился тяжёлою думой.
    И однажды отцу, стоя возле плетня,
      На закате спокойного летнего дня
        Я поведал с тоскою угрюмой,

     Что покинуть решил я отеческий дом,
     Не по нраву мне более быть кузнецом,
       Что избрал себе новую долю;
   Словно древний усталый столетний старик,
     Мой несчастный отец головою поник
       И сказал: "Я тебя не неволю".

    И простившись с отцом и сторонкой родной,
       На заре я отправился в город большой,
          Трепеща от глухого волненья.
    Подошёл я к тюрьме, весь настрой растеряв,
    Но радушен был местный вершитель расправ
           И взялсЯ за мое обученье.

     Постигал я азы мастерства палача,
   Мне приятен стал свист ременного бича;
        Занимался я даже ночами.
   Мной владели азарт, и какая-то злость,
    Научился ломать осужденному кость
       И орудовать ловко щипцами.

   Я направил все силы, упорство, задор,
     Чтоб освоить тяжёлый и острый топор
      Что победно вонзается в плаху.
    Я мечтал, что надену когда-то колпак,
     Из-под маски взгляну на орущих зевак,
        Нагоню на преступников страху.

   Я трудился упорно, росло мастерство,
    Мой любимый учитель – моё божество –
       Доверял мне уже без боязни;
    Я в жаровне калил, улыбаясь, металл
    И преступников им без сомненья пытал,
       А однажды участвовал в казни.

    Наконец, мой наставник поздравил меня
     И сказал: "Ты готов". Оседлал я коня
        И отправился в дальние степи.
    В том краю был всегда палачей дефицит,
      Но народ беспокойный и часто бузит,
        И гремят арестантские цепи.

   Я был молод, азартен, горяч и ретив,
    И на пост палача без проблем заступив,
       Принялся наводить я порядок:
     Оборудовал я специальный подвал,
    Инструмент подходящий себе подобрал,
       Чтобы не было в деле накладок.

     И за рьяность мою, неуёмную страсть
       Полюбила меня изумлённая власть,
         Одарила монетою звонкой;
   Преступлений течёт бесконечный поток,
   А закон есть закон, справедлив и жесток,
         Потому я всегда с работёнкой.

    За провинности мелкие голову с плеч
     Не снимают, но вору десницу отсечь
       Мне приходится – служба такая;
   Ну, а чаще всего, чтоб людей проучить,
   Уважение к власти в их головы вбить,
       Я плетями секу негодяев.

   Приближаюсь к позорному, молча, столбу;
     Осужденный возносит глухую мольбу,
        Только это ему не поможет;
    Поведя для разминки затёкшим плечом,
      Начинаю работать жестоким бичом,
         Полосуя виновному кожу.

   И, конечно, никто из злодеев не рад,
   Если вдруг попадает в сырой каземат,
      Чтоб принять от меня наказанье;
    Зажимаю их головы крепко в тиски,
     Вырываю им зубы, носы, языки,
       Помечаю тавром в назиданье

   Кто-то после выходит с хромою ногой,
  Пусть калека увечный, но всё же живой,
        И скитается жалким уродом.
    А отпетые люди: насильник, бандит
    И убийца, что кровью людскою умыт,
        Умерщвляются перед народом.

   Я над ними расправу жестоко чиню:
   Предаю их палящему болью огню,
     На дыбЕ иногда распинаю,
   Или вешаю их и петлёю давлю,
 Иль на площади головы смачно рублю,
     Или на кол железный сажаю.

   Стал своею жестокостью я знаменит:
    Позавидовал мне бы монах-езуит,
     И гордился бы мною учитель.
   Даже мелкая сволочь умерила прыть,
 Разобрав, как люблю я железом клеймить,
     И меня все прозвали "мучитель".

   Отправляю я грешников к демонам в ад,
     А от пыток иные белугой визжат,
    Так что сердцу становится любо.
    Убивая, пытая преступных людей,
    Вижу мертвое тело невесты своей
       И холодные чёрные губы.

   Моя жизнь – это вечная горькая месть
    За подруги моей оскверненную честь,
     За убийство красы ненаглядной;
   Потому и ношу я свой чёрный колпак,
    Зажимаю орудие в крепкий кулак
     И казню подлецов беспощадно.

   И пока не исчезнет преступный разбой,
  И бесчинствовать будет насильник лихой,
       Бунтовщик и мошенник лукавый,
   И доколе в почете у нас воровство,
  Будет нужно всегда палача мастерство
       Для ужасной расплаты кровавой.

   Я нередко, забывшись ночами в мечтах,
    Вижу сны о грядущих далёких годах,
      Только странная эта эпоха:
   Там палач не карает поганую мразь,
  Там в почете стыдливо прикрытая грязь;
     И тогда мне становится плохо.

   Пусть питают презренье ко мне, неприязнь,
   Но я видел, что если вдруг смертную казнь,
        Нечестивцы когда-то отменят –
    Развернутся тогда подлецы и лжецы,
    Разворуют казну, понастроят дворцы,
       И народ трудовой обесценят;

   Воцарится обман, беспредел, произвол,
  И на кладбищах встанет крестов частокол,
      И нависнет беда над страною;
   А когда прекратятся стенанья и плач,
      Из народа появится новый палач,
      Чтобы править железной рукою.

   И опять повторится сей замкнутый круг,
    И по-волчьи завоет товарищ и друг,
      И оскалятся жадные пасти,
   Предвкушая поживу, забаву и кровь;
   И закрутит кровавую мельницу вновь
      Тот палач, что добрался до власти.

   И взметнутся над плахами вновь топоры,
     Раскалятся угли, воспылают костры,
       И восстанут железные колья,
   Зазвенят кандалы и засвищут хлысты,
  И не хватит камней для могильной плиты,
       И для воронов будет раздолье.

   Как же нам навсегда одолеть круговерть,
   Что несет лишь страдания, муки и смерть,
      И умыться живительным светом?
    Очень часто бессонной ночною порой,
    Беспокойно терзаясь усталой душой,
     Я мучительно бьюсь над ответом.

   Посмеется, конечно, великий мудрец,
  И познавший все тайны пророк или жрец,
     Что бывает порой лицемерен;
   И пусть я далеко не науки адепт
  И не знаю единственно верный рецепт,
    Но в одном совершенно уверен:

   Лишь когда из жестоких и алчных зверей
      Человеками станут подобья людей,
        Что живут, словно дикая стая,
  Когда Совесть и Правда проснутся в сердцах,
     Вот тогда и исчезнет нужда в палачах,
         И начнется эпоха другая.

    А пока правит бал окровавленный век,
   А палач – это маленький злой человек,
    Только пешка, простой исполнитель,
   Что под вечер выходит из скорбной тюрьмы,
    Продираясь тайком сквозь объятия тьмы,
       По дороге в пустую обитель…