LXIV

это солнце светит вечерне
эта память вместить не смогла
как повсюду открытая черни
затопила себя, измогла

иссушила, измучила верно
солнце грядки так сушит в зарю
красны маковки впилися в землю
зелень вскинув к небу свою

я устал, я устал безвозвратно
выдран с корнем и кинут в зной
я продукт безответный и странный
я храню свой иссушенный гной

мать земля не сыра, а пустынна
я бреду, страннопришлый и злой
тень моя – моя странность и сила
и страна моя странность и боль

странник странный в стране идиотов
беглый принц, белый царь дураков
староверских сибирских приходов
познаватель вольных хлебов

я – устал, Боже мой, отпусти же
дай не дай, бей не бей, а призри
я не сломан, не пал, не обижен
а забыт во хазарской степи

я тянусь языком к красной луже
красной крови своей голубой
ядовитой и глупой, замуче-
гореумозамученной

я погиб под Москвой и Берлином
под Луганском, Донецком, везде
сам собой, и врагов список длинный
не коснулся меня в той войне

я погиб под тобой, моя милая
под тобою, в тебе, о тебе
моё имя в том списке длинном
уходящих за край кораблей

я прочел его ночью бессонной,
как не следует - до конца
и в нем вижу я снова и снова
все свои и твои имена

ночь темна, а пустыня безмолвна,
как народ или Бог, как язык
холодна моя тень и огромна
в эту ночь лишь она говорит

лишь она меня кутает, нежит
кроет голову темью широт
шепчет: сердце больное - выдержит
наш последний прощальный восход