Из-за дальних морей

      Весенняя капель молотит по железному отливу подоконника, мартовский ветер гоняет по двору мусор из-под растаявших сугробов. Вой котов, животный зов любви, кажется, не прекращается ни на секунду.
     «Только увидеть, хоть раз, чтобы посмотреть в глаза, чтобы понять, жизнь – не кончилась, жить – стоит, есть ради чего; чтобы ловить отблески твоей улыбки, чтобы тонуть в твоих серых озёрах - нет, не навсегда, нет – слушать чужие голоса сквозь вату, забившую уши, и долго пытаться набрать воздуху в лёгкие, а он не идёт, и уже красные точки поплыли перед глазами… всё, всё, отпустило… чтобы тихий шёпот – в голове, и маленькие тяжёлые ладони – на плечах, чтобы золотой отблеск – в зеркале, минута, другая… Приезжай, приезжай, нет, не возвращайся, просто – приезжай, ты не нужен мне – здесь, ты нужен мне – там, на день, на неделю, и просто – твой голос в четырёх стенах, под серым зимним небом или сквозь грохот трамвая – всё равно; тучи, размётанные взмахом ресниц, и больше не надо думать, вот он – ты, и больше нет мучительного – вспомнить, почувствовать, вот он – ты…» - ручка летит в угол, пальцы комкают бумагу, пачкаясь в непросохших чернилах. Стылый взгляд прыгает с луны на антенны, оттуда – на стену дома провинциального городишки, ночное светило следит удивлёнными дырами-глазами и кривит рот-кратеры.
       Атмосфера чужого дома падает коршуном на плечи, растекается по телу бесчисленным количеством колючих мурашек, чёрт, когда ж всё это кончится, никогда, ничего не будет, кроме черноты и тишины, как в космосе, только без звёзд, больно, больно, чтоб тебе!!! На кухне заливается в истерике чайник, вянет на подоконнике зелень. Из оконных щелей несётся холодный ветер и шумы с улицы, а на Красной Площади идёт дождь и рота красноармейцев, я точно знаю, тьфу, куда меня несёт, хватит уже, хватит, пора остановиться, но сил нет, и ноги отрываются от Земли, зачем – не знаю, и никак не избавиться от этого наваждения.