Письма живого усопшего о войне - 13

                Эльза Баркер

                ПИСЬМА ЖИВОГО УСОПШЕГО О ВОЙНЕ – 13
                ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

                Письмо XXXIV

                СИЛЬФИДА И ОТЕЦ

   29 апреля 1915

Вчера, проходя вдоль линии фронта, где стоит, сдерживая своего могущественного противника, великая французская армия, и повсеместно отмечая дух отваги и решимости, сливавшийся как бы в сплошную бесконечную линию живого света, я вдруг заметил в надземных сферах знакомое лицо.

Я остановился, очень обрадованный этой встречей, и сильфида – а я встретил именно сильфиду -- также остановилась, приветствуя меня улыбкой.

Помните, в своей предыдущей книге я рассказал вам историю сильфиды по имени Мерилин -- знакомую человека, изучавшего магию и жившего на rue Vaugirard в Париже?

Именно Мерилин я повстречал тогда над той светлой линией, указывающей путнику в астральных сферах место, где солдаты la belle France сражаются и умирают за тот же самый идеал, что вдохновлял когда-то Jeanne a'Arc -- выдворить из Франции чужеземцев.

-- Где твой друг и учитель? -- спросил я сильфиду, и она указала мне вниз на окоп, от защитников которого явственно исходили излучения решимости победить.

Я здесь для того, чтобы не расставаться с ним, -- сказала она.

-- Здесь ты тоже можешь разговаривать с ним? -- спросил я.

-- Я всегда могу с ним говорить, -- ответила она, -- все это время ябыла ему очень полезна -- и ему, и Франции.

-- Франции? -- переспросил я с возрастающим интересом.

-- О, да! Когда его командир хочет узнать, что затевается на этом участке фронта, он часто спрашивает об этом моего друга, а мой друг спрашивает меня.

"Действительно, -- подумал я, -- французы очень вдохновенный

народ, если уж офицеры их армий ищут наставлений в царстве невидимого! Разве не было похожих видений у Jeanne?"

-- А как ты сама добываешь нужную информацию? -- спросил я, подойдя поближе к Мерилин, которая на этот раз выглядела гораздо более серьезной, чем несколько лет назад, когда мы встретились в Париже.

-- Да, что тут особенного, -- ответила она, -- просто спускаюсь туда и смотрю по сторонам. Я знаю, на что следует обращать внимание, это он меня научил, -- а когда я приношу ему новости, он сторицей вознаграждает меня тем, что дарит мне ещё большую любовь.

-- А ты? Ты всё ещё любишь его так, как прежде?

-- Как прежде?

-- Да, как тогда в Париже.

-- Должно быть, время тянется для тебя слишком медленно, -- ответила мне сильфида, -- раз о том, что было всего лишь несколько лет назад, ты говоришь -- "как прежде".

-- Так что же, для тебя несколько лет ничего не значат?

-- Для меня -- ничего, -- ответила она, -- я живу долго.

-- А ведомо ли тебе будущее твоего друга? -- спросил я.

На лице Мерилин отразилась растерянность, и она медленно произнесла:

-- Обычно, я знала всё, что должно было с ним случиться, потому что могла читать его волю, а всё случалось именно так, как он хотел; но с тех пор, как мы попали сюда, мне кажется, что он утратил прежнюю силу воли.

-- Утратил собственную волю?! -- воскликнул я удивленно.

-- Да, потерял ее; теперь он постоянно молится какому-то великому Существу, которое любит гораздо больше, чем меня. Он все время повторяет одну и ту же молитву: "Да будет воля Твоя!" Но ведь до сих пор всегда была его воля; а сейчас, -- как я уже говорила, -- он ее потерял.

-- Но, возможно, -- сказал я, -- с волей получается так же, как однажды было сказано о жизни, что тот, кто теряет свою волю, тот, напротив, воистину обретает её.

-- Надеюсь, он тоже скоро её обретет, сказала она, -- раньше он всегда давал мне интересные поручения, и я помогала ему добиваться того, что требовала его воля, а теперь он только и делает, что все время отправляет меня туда. А мне там совсем не нравится!

-- Почему?

-- Потому что там есть что-то такое, что угрожает моему другу.

-- И как к этому относится его воля?

-- Знаешь, даже об этом он каждый день говорит великому Существу, которое любит больше, чем меня: "Да будет воля Твоя!".

-- А думала ли ты о том, что и сама можешь научиться этой молитве? -- спросил я.
-- Иногда я повторяю её вместе с ним; но я не знаю, что это означает.

-- И ты никогда не слышала о Боге?

-- Я слышала о многих богах: об Изиде и Осирисе, о Сете, о Горе --
сыне Осириса.

-- А может быть это кому-то из них он говорит: "Да будет воля Твоя!"?

-- Нет, нет! Это совсем не те боги, к которым он обращался во время своих магических занятий. Похоже, что ему удалось отыскать какого-то нового бога.

-- Или же он вернулся к самому древнему из всех богов. – предположил я. -- Как же он Его называет?

-- Отче наш, сущий на небеси.

-- Если ты тоже научишься говорить нашему Отцу, который на небесах: "Да будет воля Твоя!", -- сказал я ей, -- это поможет тебе скорее обрести ту душу, о которой ты мечтала и которую ждала, когда мы виделись в прошлый раз в Париже.

-- Как же наш Отец сможет мне помочь?

-- Это Он наделил душами людей, -- сказал я.

Глаза сильфиды заблестели каким-то почти очеловеченным блеском.

-- А мне Он мог бы дать душу?

-- Говорят, что Он может всё.

-- Тогда я попрошу, чтобы Он дал мне душу.

-- Но для того, чтобы попросить Его о душе, недостаточно просто повторять ту молитву, которую повторяет твой друг.

-- Он только говорит -- ...

-- Да, я знаю. Предположим, ты будешь повторять это вслед за ним.

-- Я буду повторять, если ты объяснишь мне, что это значит. Я хочу делать все так, как делает мой друг.

-- Когда мы говорим нашему небесному Отцу: "Да будет воля Твоя!", -- сказал я, -- это значит, что мы отказываемся от своих собственных желаний, от стремления к удовольствиям, к любви или к счастью, или к чему-нибудь еще, и складываем все эти желания к Его ногам, жертвуя ради Него всем, что мы имеем или надеемся иметь, потому что любим Его больше, чем самих себя.

-- Очень странный способ для того, чтобы достигать исполнения собственных желаний, -- сказала она.

-- А это делается вовсе не для исполнения собственных желаний, -- ответил я.

-- Тогда для чего же?

-- Просто из любви к небесному Отцу.

-- Но я не знаю никакого небесного Отца. Кто это?

-- Это Источник и Цель существования твоего друга. Это Тот, кем в один прекрасный день снова станет твой друг, если сможет всегда повторять Ему: "Да будет воля Твоя!".

-- Тот, которым он снова станет?

-- Да, потому что когда он соединяет свою волю с волей небесного Отца, небесный Отец живет в его сердце, и оба они сливаются воедино.

-- Значит, небесный Отец -- это в действительности Истинная Сущность моего друга?

-- Даже величайший из философов не смог бы выразиться более точно, -- подтвердил я.

-- Тогда я тоже люблю небесного Отца, прошептала Мерилин, -- и теперь я целыми днями буду повторять Ему: "Да будет воля Твоя!".

-- Даже если Его воля разлучит тебя с твоим другом?

-- Как же она может разлучить меня с моим другом, если Отец -- это его собственная Истинная Сущность?

-- Хотелось бы мне, чтобы все ангелы понимали всё так же, как и ты, -- сказал я.
Но Мерилин уже отвернулась от меня, полностью погруженная в свои думы, снова и снова повторяя с радостной улыбкой на лице: "Да будет воля Твоя! Да будет воля Твоя!"

"Воистину, -- сказал я себе, -- продолжая свой путь вдоль светлой линии, -- тот, кто поклоняется Отцу как Истинной Сущности своего любимого, уже обрел душу".


                Письмо XXXV

                ЗА ТЕМНОЙ ЗАВЕСОЙ

   1 мая 1915

Однажды ночью, когда умолк шум битвы, и полная луна освещала своими лучами истоптанную землю, заполненные людьми окопы, по-весеннему нежную зеленую траву и неброско раскрашенные цветы, я столкнулся лицом к лицу с могущественным Существом, закутанным в темную мантию.

Неторопливой и величественной походкой двигалось оно вдоль передовых позиций.
Увидев меня, существо остановилось. Остановился и я, пораженный его грациозностью, высоким ростом и окружающим его ореолом царственности. Его лицо было скрыто от меня.

-- Кто ты, -- спросил он, -- блуждающий здесь в этот час, как будто погруженный в раздумья?

-- Я -- человек, которому о многом надо подумать, ответил я, а этот час более всего подходит для размышлений.

-- И о чём же ты размышляешь?

-- О войне -- той, что под нами.

-- И о чём же ты думал, когда мы встретились?

-- Я думал о мире, -- сказал я, -- и спрашивал себя о том, как можно остановить эту кровавую бойню.

-- Закономерный вопрос, -- сказало царственное Существо, -- быть может, я смогу тебе чем-нибудь помочь.

-- Почему бы тебе не сбросить свое покрывало? -- предложил я. -- Я привык видеть лица тех, с кем разговариваю.

Существо отбросило край мантии, закрывавший его голову, и я увидел лицо, выражение которого даже затрудняюсь описать. В нем отражались сила и злоба и еще странная красота, одновременно и недо-, и сверхчеловеческая. На нем как бы застыли вечная боль и вечная борьба; но в глазах горел огонь воли, поразивший меня своей силой.

-- Кто ты? -- спросил я.

-- Какая разница, кто я, -- ответило Существо. -- Я тот, кто пришел, чтобы разрешить загадку, занимающую твои мысли.

-- Но ты не похож на ангела мира, -- сказал я, -- скорее, ты похож на тех, кто своими руками еще больше разжигает пожар войны.

-- Именно поэтому я и разбираюсь в том, как следует восстанавливать мир. Что может знать о мире миролюбивое существо? Только воину известен смысл этого слова.

-- Я готов выслушать всё, что ты мне скажешь, -- ответил я ему, -- поскольку вижу, что тебе известно кое-что о Законе.

-- Я -- один из исполнителей Закона, сказал он, -- и я знаю, как можно вернуть мир на Землю.

-- Ты расскажешь об этом мне?

-- Для этого я и пришел сюда, и для этого встретился с тобой, -- ответил он.

-- А как ты обо мне узнал?

-- Я знаю всех самых сильных тружеников и еще многих из тех, кто менее силен. Ты из числа сильных.

-- То, что ты говоришь, -- слишком большая честь для меня, -- сказал я, -- ведь я -- всего лишь скромный солдат в армии исполнителей Закона.

-- Скромность -- свойственна великим, -- заметил он, пристально глядя мне в глаза, как будто стараясь определить, какой эффект произвели его слова.

-- Кто бы ты ни был, -- сказал я, -- а я догадываюсь, что существо ты необычное, знай, что вопрос о моем личном статусе уже давно перестал входить в сферу моих первостепенных интересов.

-- Вот поэтому ты и можешь послужить интересам мира.
-- Тогда говори, -- попросил я.

Некоторое время он смотрел на меня огненным вопрошающим взглядом, а затем спросил:

-- Ты устал от войны, от трудов войны?

-- Меня больше утомляет мое сочувствие к страждущим.

-- И ты хотел бы, чтобы они перестали страдать?

-- Временами мне кажется, -- сказал я скорее сам себе, нежели ему, -- что ради прекращения всех тех ужасов, что творятся там внизу, я с удовольствием отдал бы свою собственную жизнь.

-- Свою жизнь? А что ты имеешь в виду, говоря о собственной жизни?

-- Я имею в виду сознание своей свободы и свободу своего сознания.

-- Неплохое определение для жизни подобных тебе существ, -- отметил мой собеседник. -- Так ты в самом деле готов пожертвовать своей жизнью ради мира?

-- С радостью, если, конечно, это действительно сможет спасти мир.

-- Такое возможно.

-- Тогда не мог бы ты перейти сразу к делу? -- потребовал я. -- Я чувствую, что ты собираешься сказать мне что-то важное.

-- Что же может быть важнее, -- возразил он, -- чем принесение в жертву во имя мира такой жизни, как твоя?

-- Продолжай.

-- Есть способ, -- сказал он, -- освободить людей там внизу от дальнейших страданий, пожертвовав тем, что ты называешь "сознанием свободы и свободой сознания".
-- И вновь я говорю тебе -- продолжай.

-- В моих силах, -- сказал он, подходя всё ближе ко мне, и впиваясь в меня своими горящими глазами, в моих силах так повлиять на умы людей в сражающихся армиях, в армиях по обе стороны фронта, что они откажутся продолжать войну друг с другом.

-- И предадут каждый свою родину?

-- И восстановят мир, -- поправил он меня.

-- А какая роль во всем этом будет отведена мне?

-- Очень важная роль.

-- Ты опять говоришь загадками.

-- Что ж, я объясню, -- ответил он. -- Но чтобы ты понял меня, я должен сначала рассказать тебе о том, кто я такой. Я -- один из тех, кто служит Добру тем, что противостоит ему, и придает ему тем самым ещё большую силу и активность.

-- Так я и подумал. А теперь, можешь ты сказать мне прямо, для чего тебе понадобился я?

-- Я хотел предложить тебе следующее. Если ты действительно хочешь, чтобы эта бойня прекратилась -- а она длится уже достаточно долго, чтобы достичь той цели, которой служу и я -- залить весь мир кровью, причинить ему такие разрушения, каких не исправить потом и за десять лет созидательного труда, пробудить всю ту ненависть и все те дурные страсти, что гнездятся в сердце человека -- если ты хочешь, чтобы эта бойня прекратилась, то у меня есть средство, которое может её прекратить.

-- Да, но при чем тут я?

-- Я уже давно за тобой наблюдаю, -- сказал он, -- и вижу, с каким усердием ты следуешь принципам, данным тебе твоим Учителем.

-- Тогда почему ты спросил меня при встрече, кто я такой?

-- Только для того, чтобы как-то начать разговор.

-- Так, так, -- сказал я.

-- Я наблюдал за тобой, -- повторил он, -- и понял, что с твоей силой и твоими познаниями ты мог бы принести огромную пользу, если бы переменил свои симпатии и примкнул к нам. Твое сознание свободы возросло бы еще больше.

-- Но это сознание свободы было всего лишь моим определением жизни! Я полагал, что стараясь приспособить свое собственное суждение к ограниченности моего разума, ты скажешь мне, что потеряв свою жизнь, я обрету ее.

Едва заметная улыбка слегка исказила морщинистое лицо стоявшего передо мною существа.

-- А ты был бы нескучным помощником, сказал он, -- подумай еще раз, прежде чем отказаться от моего предложения.

-- Ты предлагаешь мне сделку, -- ответил я, -- но так и не сказал мне прямо, в чем же она заключается. А я -- старый юрист и потому привык соблюдать формальности.
Улыбка тут же слетела с лица моего собеседника, и он сказал мне:

-- Если ты станешь одним из нас, я остановлю эту войну.

-- А ты можешь?
-- Могу.
-- Как?
-- Я тебе уже говорил.

-- Но то лекарство, которое ты предлагаешь, -- хуже самой болезни, даже если предположить, -- в чем я лично сомневаюсь, -- что пациент согласится его проглотить.

-- Значит, ты не согласишься пожертвовать собой, даже если я докажу тебе, что смогу выполнить свою часть сделки?

-- Не соглашусь.

-- Значит, на самом-то деле судьба мира тебя мало заботит!

-- Ты говоришь как настоящий немецкий пропагандист, -- сказал я ему.

-- Ты хочешь сказать, что они рассуждают так же логично, как я, -- уточнил он.

-- Я всегда удивлялся, -- ответил я, -- в какой это школе они так здорово освоили такую логику.

-- Так ты отказываешься от моего предложения?

-- Мне непонятно, почему ты вообще стал тратить на него свое время и силы.
-- В любом случае об этом не стоит жалеть, само общение с тобой -- это уже настоящее удовольствие.

-- Я уже слышал раньше, что дьявол великий льстец.

-- Дьявол просто очень вежлив.

Мы стояли, глядя друг на друга оценивающим взглядом. Он действительно был интересным объектом для изучения.

Давай забудем на время о том, что у нас разные идеалы и разные цели, сказал ему я, -- и поговорим просто как два разума...

-- Равные по своей силе, -- вставил он.

-- Как два разума, -- повторил я. -- Скажи мне, почему, стараясь привлечь меня на свою сторону, ты решил сыграть на моей любви к миру и на моей готовности пожертвовать собой ради него?

-- А на чем еще я мог бы сыграть?

-- Но ведь должно же у меня быть какое-то слабое место, какой-то тайный грех, используя который твой острый ум мог бы попытаться меня пленить.

О, я слишком умен для того, чтобы искушать тебя при помощи твоих скрытых слабостей, ибо ты полон решимости бороться с ними! Таким способом сбить тебя с пути невозможно. Только тех, кто недавно встал на этот путь можно без труда свалить, играя на их недостатках. Но с душами более великими мы боремся, используя их же добродетели.

-- Продолжай, -- попросил я, -- мне это и в самом деле интересно.

-- На земле говорят, -- продолжил он, что ободрать кошку можно разными способами. Так же и нейтрализовывать работников, что служат Учителю, за которым следуешь и ты сам, тоже можно по-разному. Когда мы не можем сбить работника с пути при помощи его дурных страстей: его ненависти, злобы, жадности, похоти, зависти или страха, нам иногда удается ослабить его при помощи его благородных страстей: его любви, его преданности или готовности к самопожертвованию.

-- Благодарю за откровенность, -- сказал я. -- А теперь мне остается лишь пожелать тебе спокойной ночи.

И я продолжил свой путь, говоря сам себе вполголоса:

-- Воистину, змея -- коварнее всех тварей полевых, и человеку нужна вся его мудрость, чтобы противостоять ей.

_________________
* Вторая часть – размещена  в Проза.ру 22 августа 2016 г.
   Владислав Стадольник http://www.proza.ru/avtor/vladislav4