Баллада о русской княжне

 Мне помнится, как сотню лет  назад
В холодном феврале, а может, в марте,
Скрывая боль неслыханных утрат,
Я пела для прохожих на Монмартре.

На мне была лишь вязаная шаль
И лёгонькое платьице в оборках;
Дул сильный ветер. Близился мистраль,
И хлюпала вода в моих опорках.

Я никогда не пела о любви,
Любовь ушла, за это - аллилуйя!
Лишь горестно шептала: се ля ви!
Детей своих отверженных целуя.

Но песня меценатам не нужна:
Снимают шлюх они не на пари же!
Беглянка русская и бывшая княжна,
Я ни гроша не стоила в Париже.

А там, в Москве, объятой кутерьмой,
Иконы плакали, лампады меркли;
И вся Россия - сплошь - была тюрьмой:
Расстрелы, обыски, в руинах церкви.

 И я была допрошена в ЧеКа,
Как дочь и соподвижница юнкера,
И помнит онемевшая щека
Свирепые удары изувера.

А беды повторялись, как слова
В давным-давно осточертевшей мантре...
Итак, стояла я, едва жива,
Бездомной попрошайкой на Монмартре.

Блестел в жестянке одинокий грош,
Подброшенный шутом умалишённым;
И вдруг ко мне приблизился гаврош,
Одетый в плащ с глубоким капюшоном.

- Я на другом, -сказал он, - берегу,
Он дальше Мельбурна и Акапульки,
И ничего подать вам не могу
Существенного, кроме этой пульки...

И руку в грудь свою он опустил
И вынул из неё кусок металла...
Зияла рана на его груди,
Струилась кровь...
И вдруг его не стало...

Но что-то совершилось с пулей той
Уму непостижимое, поверьте:
Пройдя сквозь сердце, стала золотой
Частица зла. носительница смерти...

А дальше... словно не было утрат,
Жизнь потекла в событиях бесценных:
Меня нашел двоюродный мой брат,
И пела я на самых лучших сценах.

А через десять лет я умерла,
Избавилась от боли  и от гнева,
Меня в свою обитель приняла
Консьержка эмигрантов Женевьева*.

Была я похоронена среди
Цветов и экзотических растений
С крестом в руке и пулей на груди,
Которой цесаревич был расстрелян...

* На кладбище святой Женевьевы в Париже
хоронили русских эмигрантов